Глава XII. Верность

1. Хуторок на Тамани

Преследуя отступающего врага, дивизионы полка Арсеньева шли через "Голубую линию", минуя развороченные укрепления, пересекая минные поля. Но вот и они остались позади. Наступило время, которого так жадно дожидался Арсеньев. Враг отходил по всему фронту, местами наши части опережали его. Не ожидая ликвидации заслонов и опорных пунктов, советские войска продвигались вперед. Теперь снова все решал маневр. Но уже не один, а целых три "корабля в степи" шли под Флагом миноносца.

Арсеньев направлял свои дивизионы по разным дорогам, пользуясь всякой возможностью "достать" залпом противника, чтобы облегчить продвижение пехоты. Когда путь преграждали многочисленные притоки Кубани, болота или сильные заслоны врага, Арсеньев обходил их, не боясь оторваться от пехотных частей.

На четвертый день наступления полк оказался в небольшом хуторе Кеслерово. Арсеньев приказал остановиться. Батареи заняли огневые позиции. По сведениям армейской разведки, противник находился в соседнем хуторе Павловском, в направлении на станицу Варениковскую. Однако Арсеньев не решался без проверки дать залп по Павловскому. Там мог оказаться один из передовых пехотных батальонов. Начальник штаба хотел отправить в Павловский одну из дивизионных разведгрупп, но командир полка решил послать Земскова.

Вскоре Земсков возвратился в Кеслерово. Командир полка и командиры всех дивизионов ждали его в доме у дороги. Начальник разведки сообщил, что в Павловском нет ни наших, ни немецких частей. Дорога свободна, и полк может беспрепятственно двигаться вперед. Противник, по мнению Земскова, находился западнее — в Ново-Георгиевском и севернее — в селенье Адагум. В направлении на Ново-Георгиевскую прошел батальон пехоты на автомашинах. Земсков говорил с его командиром и обещал артиллерийскую поддержку, если пехота натолкнется на упорную оборону.

Будаков долго изучал карту, сам измерил курвиметром протяженность дорог и с сомнением покачал головой.

— Что вас затрудняет? — спросил Арсеньев.

— По-моему, не следует сюда соваться, — сказал Будаков, — немцы, находящиеся в Адагуме, могут нас контратаковать, а сзади все время слышится подозрительная стрельба. Вы, капитан Земсков, не имели никакого права обнадеживать командира пехотного батальона.

Арсеньеву не понравилась эта осторожность.

— Как ты полагаешь, Владимир Яковлевич? — спросил он.

Яновский посмотрел на Земскова:

— Ваше мнение? Много войск в Адагуме?

— Полагаю — немного, но, безусловно, есть танки. Если немцы захотят подбросить сюда еще какие-нибудь силы, мы этого не увидим, так как они могут подойти не только по шоссе, но и с правого берега Кубани. Считаю, что нужно немедленно двигаться вперед, пока свободен перекресток дорог на Адагум и на Варениковскую. Даже если нам попытаются перерезать дорогу, мы сможем прорваться на Ново-Георгиевскую, а там, как я уже говорил, наша мотопехота.

Яновский поддержал Земскова, что же касается Арсеньева, то он еще раньше принял решение.

— Капитан Ермольченко!

— Слушаю вас, товарищ капитан второго ранга.

— Высылайте вперед вашу разведку и двигайтесь полным ходом на Ново-Георгиевскую. Сейчас шестнадцать сорок пять. В семнадцать тридцать, не позже — залп! Установите связь с командиром батальона, о котором докладывал Земсков. Действуйте сообразно обстановке. Через полчаса я с двумя дивизионами выйду следом за вами.

Ермольченко попрощался и отправился к своим машинам. Стоя у окна, Арсеньев и Яновский смотрели, как машины вытягиваются в колонну на шоссе. Несмотря на утомительные ночные марши, вид у бойцов был бодрый и веселый.

— Ты не считаешь, что мне следует поехать с дивизионом? — спросил Яновский.

— Только сейчас хотел тебе предложить, Владимир Яковлевич. Ермольченко — горячая голова, вроде Николаева. Твое присутствие будет очень полезно. Ты чего улыбаешься?

— Нравится мне, Сергей Петрович, смотреть, как выходят на задание наши машины. Скоро будем с тобой у Керченского пролива, а дальше — Крым. Может, Октябрьские будем праздновать в твоем Севастополе!

Арсеньев смотрел вперед на дорогу, теряющуюся в степи.

— Севастополь — это хорошо, — сказал он. — Я дальше вижу...

— Что?

— Вижу, как идут наши машины по Украине. Наверно, на Днепре будут жестокие бои. А может, пошлют нас совсем на другой фронт, но это все равно. Ты знаешь, Владимир Яковлевич, о чем я думал иногда, когда было очень тяжело? Я представлял парад на Красной площади после победы. Проходят лучшие части, особо отличившиеся в эту войну, и среди них — наш морской полк. Боевые машины без чехлов, со снарядами на спарках, вступают на площадь. Неподкрашенные, какие есть, с вмятинами от осколков. На головной машине развевается наш флаг. Идем мимо Исторического музея, приближаемся к Мавзолею, а впереди — Василий Блаженный — витые разноцветные купола. Мы с тобой сидим в кабинах боевых машин, а на трибунах у кремлевской стены — полно народу. Знамена, цветы. Много цветов. И почему-то мне представляется: в тот момент, когда мы будем проходить мимо Мавзолея, оркестр заиграет знаешь что? "Варяга"! В память всех тех, кто не дошел до кремлевской стены...

Никогда не слыхал Яновский от Арсеньева таких слов. Вот, кажется, знаешь человека, как самого себя, и кто мог подумать, что мрачный, холодный Арсеньев хранит в своей ожесточенной душе эту мечту?

Дивизион Ермольченко уже вышел на дорогу. Яновский надел фуражку, протянул руку Арсеньеву:

— Я пошел, Сергей Петрович. Ты очень хорошо сказал сейчас. Я тоже верю в это. Пройдут наши машины по Красной площади под Флагом миноносца, а пока пройдем по дороге на Ново-Георгиевскую.

Яновский уехал с дивизионом капитана Ермольченко. Улеглась на дороге пыль. А спустя полчаса в том же направлении вышли два других дивизиона и штаб полка.

В Павловском было тихо. Небольшой хутор, окруженный садами, напоминал те кубанские хутора, которых так много было на пути моряков от Армавира до Майкопа. Косые лучи пробивались сквозь зелень садов, выхватывая то яблоко, то ветвь чернослива, то сочную желтую грушу среди темных запыленных листьев. Белые аккуратные хатки, разбросанные без всякого порядка, сбегали к речке, через которую были перекинуты две доски с шаткими перилами. Под мостиком оживленно беседовали гуси. Кривая верба отражалась в спокойной воде, а на вербе, над ручьем, сидел рыболов лет пяти, без штанов, с сачком на длинной рукоятке.

Машины управления полка остановились у самой воды. Рыболов покинул свою позицию, вошел в воду, доходившую ему в самом глубоком месте до пупа, и уставился на машины.

— Симпатичная речушка! — сказал один из связистов. — Интересно, как она называется. Наверно, Павловка.

— И вовсе не Павловка, а Михайловка! — уверенно заявила Людмила. — Она начинается у станицы Михайловской.

— А ты откуда знаешь, лохматая? — удивился Косотруб.

— Так это ж мои родные места. Я сама родом из Варениковской, а сюда приезжала к тетке чуть ли не каждое лето. Хочешь покажу запруду? Можно купаться! А то пойдем в колхозный сад. Там сливы — во какие! — она сложила ладони лодочкой, показывая, какие большие сливы растут в колхозном саду.

Журавлев расхохотался:

— Ребята, Людмила арбузы со сливами спутала! Хватит травить-то! Веди в твой сад.

В саду уже разместились боевые машины первого дивизиона. Шацкий снял Флаг миноносца, укрепленный на машине Дручкова, аккуратно уложил его в чехол и спрятал в железный ящик, специально приделанный сзади кабины. Косотруб попробовал сливы. Они действительно были очень большие, но еще совсем зеленые.

— Так пошли к твоей тетке, значит? — он вопросительно посмотрел на Людмилу. — Может, самогончиком угостит?

Девушка замахала руками:

— Что ты, что ты! Не дай бог! Тетка умерла еще до войны.

— Ну, тогда я сам пойду знакомиться с местным населением. Здесь есть люди, кроме твоей тетки, царство ей небесное! — Он сбил на затылок свою бескозырку и направился в ближайшую хату.

Никто не умел заводить знакомства так быстро, как Валерка. Минут через пятнадцать из раскрытого окна донеслись звуки гитары. Людмила поманила рукой проходившего мимо Сомина:

— Слышал? "Колокольчики-бубенчики..." Вот проныра! Пойдем посмотрим!

Здоровенный овчар бесновался у крыльца. Он кидался вперед, вставал на задние лапы, до отказа натягивая цепь. Клочья пены падали из черной пасти.

— Солидная собачка! — уважительно отметил Сомин.

Людмила пошла прямо на овчарку:

— Трезорка, Барбос, Полкан! Как тебя? Ну! Лежать, говорят!

К удивлению Сомина, пес успокоился, погасил глаза и уселся, вывалив толстый язык.

— Ну, вот так, молодец! — Людмила победоносно взглянула на Сомина: — На меня ни одна собака не бросится!

Они подошли к низкому окну и увидели, что Косотруб сидит на лавочке между двумя молоденькими девушками. В руках у Валерки была щегольская черная гитара с перламутровыми инкрустациями. На столе стояли закуска и графинчик. У печки возилась рослая пожилая женщина с двумя нитками крупных кораллов, оправленных в серебро, на темной шее.

— Прошу к нашему шалашу! — крикнул Валерка. — Мамаша, можно зайти моим корешам?

Когда они вошли, Косотруб тут же принялся всех знакомить, как будто хозяева были его старыми друзьями.

— Вот это — мамаша — Гавриловна. Сама — солдатская женка и к тому же большой спец по части холодца и сливянки. А это — лейтенант Сомин. Еще вчера говорил мне: "Как бы, Валерий Васильевич, выпить нам сливяночки, только где ее взять?"

— Не слушайте его, хозяюшка! — Сомин пожал протянутую лопаточкой жесткую руку женщины.

— То есть как не слушайте? Иди сюда, Людмила!

— Ладно, без тебя познакомлюсь! Девушки, я сама здешняя, Шубина из Варениковской.

— Уж не того ли Шубина, что перед войной горел?

— Так то — мой дядя! — обрадовалась Людмила. — Я, конечно, тогда в станице не была...

— Отставить воспоминания! — скомандовал Валерка. — Иди, Володя, с девушками познакомлю. Ирина и Полина. Одна из них — будущая моя невеста. Какая — не скажу. Военная тайна!

Болтовня Косотруба продолжалась бы и дольше, если бы на северной окраине хутора не начали рваться снаряды. За окном раздался оглушительный выкрик Бодрова:

— Боевая тревога!

Сомин поставил на стол рюмку со знаменитой сливянкой, Валерка же поспешил выпить свою. Он повесил на гвоздик гитару:

— Мировой инструмент! Первый раз держу такую в руках. Вы извините, Гавриловна, нас зовут!

Хозяйка стояла ни жива ни мертва. Девушки прижались друг к другу. Трое гостей побежали к речке, где разместилось управление полка. Людмила не отставала от мужчин. Когда они добежали до Михайловки, прогремел залп.

Командир полка был готов ко всяким неожиданностям. Он выставил на окраине, у дороги, две боевые установки и выслал во все стороны небольшие группы автоматчиков. Одна из них, во главе с Клычковым, заметила танки в рощице по дороге на Адагум. Противник тоже увидел наших бойцов. Их обстреляли из пулемета, затем на дорогу вышел танк, который начал вести огонь из пушки по хутору. Капитан Сотник не стал дожидаться приказаний командира полка. Две боевые машины дали залп по роще. Арсеньев в это время спал, сидя за столом, уронив голову на карту. Хозяйка дома — хромая старуха — прикрыла ставни, чтобы солнце не беспокоило спящего. Подобно большинству военных людей, Арсеньев умел переходить мгновенно от самого глубокого сна — к действию. Как только раздался залп, он вскочил и выбежал на улицу. Земсков стоял на крыше соседнего дома.

— Товарищ капитан второго ранга! — крикнул он. — По дороге из Адагума — танки. Хотят перерезать шоссе на Ново-Георгиевскую. Две машины заходят нам в тыл.

Арсеньев принял решение: немедленно прорываться на Ново-Георгиевскую.

Одна из батарей второго дивизиона вышла на южную окраину, чтобы уничтожить танки, заходящие в тыл. Другая батарея должна была очистить дорогу вперед. Николаев тоже хотел вывести свой дивизион, но Арсеньев приказал ему приготовиться к залпу из хутора на тот случай, если батарея, высланная на север, вынуждена будет отойти.

"Виллис" командира полка с разгона взял высотку на северной окраине. Отсюда хорошо была видна вся картина начинающегося боя. Земсков со своими разведчиками уже находился здесь. Командир дивизиона Сотник сам наводил буссоль.

— Как дела? — спросил Арсеньев, выходя из машины.

Залитая солнцем дорога на Адагум пересекалась под прямым углом с главным шоссе, обсаженным тополями. Их длинные тени, как стрелы, указывали в сторону Ново-Георгиевской.

После первого залпа танки ушли в рощу и оттуда снова начали вести огонь.

"Сейчас сожгу всю эту рощу — и делу конец!" — подумал командир полка. Он вытянул вперед руку, чтобы на глаз определить расстояние до рощи, но противник уже заметил "виллис" и группу людей на вершине холма. Снаряд из танковой пушки разорвался в двадцати шагах от Арсеньева. Он обернулся к стоявшему рядом Сотнику:

— Два залпа по роще, и полный вперед! Начальник штаба, вывести первый дивизион побатарейно на шоссе!

Божья коровка опустилась на руку командира полка. Он легонько подул на нее, как делал еще мальчишкой. Красная капелька выставила крылышки и улетела. Арсеньев достал папиросу. Зажигалка не работала. Видно, вышел весь бензин.

— У кого есть огонь?

Сотник, не оборачиваясь, протянул спички. Он только что подготовил данные для залпа, записал прицел и буссоль.

— Товарищ капитан второго ранга! — Земсков подал бинокль командиру полка: — Посмотрите, на дороге от Ново-Георгиевской — пыль.

Несколько снарядов разорвались на высотке.

— Неосторожно кидают, — заметил Косотруб, — так можно глаз выбить!

Арсеньев усмехнулся, отбросил носком сапога горячий осколок, подкатившийся к его ногам. Сотник аккуратно сдул пыль с угломерного круга буссоли.

— Пойдемте отсюда, Сергей Петрович, — сказал Будаков.

— Подождите! — Арсеньев зажал папиросу в углу рта и поднес к глазам бинокль: — Земсков!

— Слушаю вас, товарищ капитан второго ранга.

— Возьмите "виллис", поезжайте на южную окраину. Там подозрительная тишина. Как только уничтожим эти танки, я поеду вперед с дивизионом Сотника.

— Есть!

2. Лицом к лицу

На южной окраине Павловского было тихо. Командир огневого взвода Ефимов грелся на солнышке вместе со своими бойцами. Боевые машины, подготовленные для стрельбы прямой наводкой, ждали появления танков. Неподалеку стояли все четыре орудия Сомина.

Земсков поехал по дороге на Кеслерово. Параллельно шоссе шла густая посадка. За ней, судя по карте, находилось болото.

— А ну-ка, посмотрим, что там, — сказал Земсков.

Оставив машину на дороге, Земсков и Косотруб вошли в тень деревьев. Издали доносился слабый гул моторов. Они пересекли посадку. Дальше начинался отлогий спуск, переходящий в заросшие камышом плавни. В дорожной пыли четко отпечатались следы танковых гусениц.

— Прошли на Кеслерово, — сказал Косотруб. Он опустился на корточки, тщательно изучая следы. — Тут несколько машин.

— Пусть идут. Они наткнутся на танковую бригаду, которую придали Поливанову. А наш полк пройдет вперед. Сейчас Арсеньев быстро расчистит дорогу.

Они вернулись к машине и поехали в Павловский. Еще не доезжая до хутора, Земсков и Косотруб услышали частые разрывы снарядов.

— Быстрее! — крикнул Земсков.

"Виллис" промчался мимо батареи, выставленной на окраине. На хуторе творилось что-то странное. Машины дивизиона Николаева разворачивались в обратном направлении. Мимо них проходили боевые установки капитана Сотника, которые четверть часа назад вели бой на северной окраине. Всё устремлялось в ту сторону, откуда только что приехали разведчики.

Земсков остановил машину.

— Что здесь происходит? — спросил он пробегавшего мимо бойца. Тот только махнул рукой и побежал дальше. В шуме моторов, в густой пыли, поднятой колесами, ничего нельзя было разобрать. Снаряд поджег дом. Черный дым валил из-под соломенной крыши, и пламя, бледное в свете солнца, уже плясало над окнами. Машина с боезапасом едва не сбила Земскова. Он отскочил в сторону и увидел Людмилу с рацией за спиной.

— Людмила!

Она бросилась к нему, схватила его за руки.

— Андрей! Я ищу тебя по всему хутору!

— Что случилось? С ума вы тут посходили?

— Ты не знаешь? — она дико посмотрела на него. — Арсеньева убили!

Последние машины уходили с хутора. Земсков стряхнул с себя оцепенение:

— Косотруб!

Валерка сидел на подножке машины, обхватив ладонями голову. Его бескозырка упала в пыль, по веснушчатым щекам текли слезы.

— Косотруб, за мной! — повторил Земсков. — Людмила, садись в "виллис". Сейчас вернусь.

Земсков и Косотруб побежали вперед по улице. Вплотную к стене амбара росла старая шелковица. По ее ветвям Земсков вскарабкался на крышу. Отсюда он увидел цепи наступающей немецкой пехоты. Охватывая хутор полукольцом, солдаты приближались под прикрытием танков. "Но почему им позволили развернуться? Почему батареи прекратили огонь? Почему, наконец, не вышел дивизион Николаева?"

Ответы на эти вопросы Земсков получил уже в хуторе Кеслерово. Он приехал туда на несколько минут позже дивизиона Николаева, который уже разворачивался на окраине для отражения танков. Второй дивизион стоял правее — на подсолнечном поле. Но противник не преследовал моряков. Дорога была пуста.

Николаев сидел в кабине одной из своих боевых машин. Его трудно было узнать. Щеки втянулись. Глаза блестели лихорадочным блеском, как у тяжелобольного. Мокрые волосы прилипли ко лбу.

Земсков подошел к нему, открыл дверку, потряс Николаева за плечо. Тот посмотрел на него бессмысленными глазами, потом вдруг выхватил из кобуры пистолет:

— Убью, сволочь, на месте! — он порывался куда-то бежать. Земсков с трудом удержал его. Николаев сразу обмяк, глаза потухли. Он сунул пистолет за пазуху: — Не его, а меня надо застрелить!

Только через несколько минут, овладев собой, Николаев рассказал, что произошло за те полчаса, которые Земсков провел в разведке.

Спустя десять минут после отъезда Земскова командир полка был убит осколком снаряда из танка. Если бы план командира полка твердо выполнялся, дивизионы, бесспорно, могли бы проскочить на Ново-Георгиевскую, но Будаков растерялся. Увидев, что немцы хотят взять хутор в клещи, он приказал отойти. Известие о смерти Арсеньева мгновенно разнеслось по полку. Люди были обескуражены. Батарея, прикрывавшая хутор с севера, отошла первой. Николаев не понимал, в чем дело. Ему передали приказ Будакова немедленно вести дивизион в Кеслерово и занять там оборону. Только в Кеслерово заметили, что одной боевой машины не хватает. Захват врагом реактивной боевой установки, да еще со снарядами — это было нечто неслыханное. Николаев вспомнил, как в бою под Ростовом — в тяжкие дни отступления — он со своими бойцами отстоял машину, уже окруженную врагами. Для собственного успокоения можно было предположить, что Шацкий, оставшийся в Павловском, или сам Дручков со своими матросами успели подорвать машину. Ужаснее всего была потеря флага, который находился в ящике за кабиной. Флаг лидера "Ростов" — у немцев!

— Сейчас возьму полуторку, поеду искать, — заключил Николаев.

Земсков покачал головой:

— На дороге машины нет. Я ехал последним и смотрел очень внимательно. Ясно, что машина осталась в Павловском. Пошли к Будакову! Надо немедленно принимать меры.

Подполковник Будаков находился в том самом доме, где Арсеньев прощался с Яновским. Теперь капитан 2 ранга лежал на кровати, застланной накрахмаленной простыней. В комнату один за другим входили матросы. Они все еще не верили в смерть своего неуязвимого командира. Из соседней комнаты, через полуотворенную дверь выглядывали испуганные детские головки. Молодая полная казачка, босая, в длинной черной юбке, цыкнула на детей и, раздвинув плечом столпившихся у кровати, поставила в изголовье зажженную свечу.

Будаков сидел за столом у окна. Увидев Земскова и Николаева, он приказал всем выйти. Остались только двое матросов, неподвижно стоявших у тела убитого командира с автоматами на груди.

Будаков молчал, глядя в глаза Земскову.

— Товарищ подполковник, — сказал Николаев, — надо выручать флаг и боевую машину. Разрешите атаковать Павловский под прикрытием огня второго дивизиона.

Начальник штаба, ставший теперь командиром полка, сделал отрицательный жест:

— Невозможно. Я отвечаю за полк. До подхода пехоты — никаких атак.

— Но, товарищ подполковник, там же Флаг миноносца. Наш флаг! И секретная техника, за которую мы отвечаем головой. Вы понимаете это? — Николаевым снова овладела ярость. — Вот здесь, у тела командира моего корабля, клянусь — не буду живым — подорву боевую машину и выручу флаг. Его Арсеньев с тонущего лидера... Вот он лежит здесь убитый, если бы он жив...

Будакову не хотелось ссориться с Николаевым

— Товарищ Николаев, Павел Иванович, успокойтесь. Я тоже клянусь отомстить за нашего командира.

Николаев потупился:

— Флаг, товарищ подполковник, Флаг лидера "Ростов"! Капитан второго ранга доверил его мне.

— Павел Иванович, да вас же никто не обвиняет! Виноваты не вы, — Будаков посмотрел на Земскова. — Я сейчас свяжусь по радио с Поливановым, с Назаренко...

Николаев надвинулся на Будакова:

— Никому — ничего, товарищ подполковник! Я достану наш флаг.

— Не "я", а "мы", товарищ Николаев! А сейчас поручаю вам выбрать КП. Прикажите отрыть блиндаж и навести телефонную связь с дивизионами. Дивизионы оставить на месте. Идите, Павел Иванович, мне нужно поговорить с Земсковым.

Когда Николаев вышел, Будаков указал Земскову на стул:

— Садитесь, начальник разведки, — он сделал ударение на слове "начальник".

— Я постою, товарищ подполковник.

Земсков стоял почти так же, как часовые, вытянув руки по швам и повернув голову к телу Арсеньева. Будаков тоже встал:

— Выйдем!

Они прошли в соседнюю комнату. Хозяйка вытолкала детей в кухню и вышла сама, мелькнув черными юбками.

— Вы отдаете себе отчет в вашей вине? — спросил Будаков, когда захлопнулась дверь.

— О чем вы говорите, товарищ подполковник?

Глаза Будакова налились кровью, задрожало левое веко. Все его длинное лицо напряглось:

— Вы еще спрашиваете? Кто дал разведданные, что в Павловском свободно? Кто завел полк в мешок? Из-за вас погиб капитан второго ранга, из-за вас потеряна святыня части — Флаг корабля, а в критический момент вы куда-то укатили на "виллисе" командира полка, оставив нас без машины.

Земсков почувствовал, что кровь хлынула к его щекам, будто ему надавали пощечин.

— Вы виноваты во всем! — сказал он, наступая на Будакова. — Трус вы, тряпка, а не офицер! — он размахнулся, чтобы ударить Будакова, но удержал удар и опустил на стол сжатые кулаки.

Будаков расстегнул кобуру. Земсков не обратил никакого внимания на этот жест. Величайшим усилием воли он овладел собой, но сейчас поздно было отступать, да Земсков и не собирался.

— Я давно знал, что вы трус, подполковник Будаков. Ваша трусость дорого обошлась полку. Вы понимаете, что мы сейчас в окружении? Чего вы ждете? Принимайте меры, командуйте, а все остальное — потом.

— Я приму меры, — прохрипел Будаков, распахивая окно. — Два человека с оружием — ко мне!

В палисаднике сидели автоматчики Горича. Клычков кивнул двоим бойцам:

— К подполковнику!

Когда они вошли, Будаков протянул руку:

— Сдайте оружие, Земсков. Вы арестованы. Будете давать объяснения в трибунале.

Бойцы топтались у дверей, не понимая в чем дело.

— Сдайте пистолет, говорят вам! — повторил Будаков. — Если не хотите, чтобы я применил силу...

Земсков медленно вынул пистолет. Вероятно, в его лице было что-то такое, что заставило Будакова попятиться. Может быть, Земсков в этот момент совершил бы непоправимую ошибку, но он увидел в раме низкого окна Косотруба, который, держась одной рукой за подоконник, приготовился к прыжку. В другой руке разведчика был автомат. Будаков не видел матроса, но Земсков поймал взгляд Косотруба и движением глаз показал: "Не надо!"

Положив пистолет на стол, он спросил:

— Куда теперь мне идти?

— Уведите арестованного! — приказал Будаков. — Горич, займите любой дом и выставьте часового.

Земсков вышел на улицу. Горич спросил его:

— Что случилось? Куда тебя вести?

— Куда хочешь, только позови ко мне Николаева.

За Земсковым шло человек десять. Никто не понимал, что случилось.

— Расходитесь по своим местам, — сказал им Земсков, — произошло недоразумение. Все выяснится.

Земскова отвели в первый попавшийся пустой дом. Скоро к нему пришел Николаев. Командир дивизиона был в состоянии крайнего возбуждения. Он явился с несколькими вооруженными матросами и, отстранив рукой часового, остановился на пороге:

— Выходи отсюда! Сейчас окружу штаб, если Будаков окажет сопротивление — расстреляю.

— Ни в коем случае! Слушай меня, Павел. В любой момент нас могут атаковать танки. Будаков сейчас — командир полка. За свои действия он ответит потом, и не нам с тобой, а высшему командованию.

— Некогда ждать. Надо спасать флаг, выводить полк из ловушки.

— И я так говорю, поэтому самоуправством заниматься нечего. Понял?

Николаев сел на койку, яростно потер себе затылок, сдвинув фуражку на глаза:

— Эх, Яновского нет!

Земсков наклонился к Николаеву:

— Ты мне веришь? Знаешь меня?

— Ну?

— Так вот, оставайся в дивизионе, иначе может произойти черт знает что. После смерти Арсеньева люди в растерянности, а положение в сущности не такое сложное, как кажется Будакову. За машиной пойду я. Как стемнеет, выйду с Косотрубом. Предупреди его и больше никому — ни слова.

— Так ты же арестован...

— Ты что, серьезно? Я буду здесь сидеть в такой момент?

Николаев ушел, а Земсков растянулся на кровати без матраца. "Надо бы поесть, — подумал он, — забыл сказать Николаеву, чтобы принесли".

Земсков пытался уснуть, но это не удавалось. Перед глазами стояло лицо Арсеньева — не мертвого, а там на кургане, в Павловском, когда он давал Земскову свое последнее приказание. "И еще говорят — смелого смерть не берет. Глупости! Только смелый умирает, как человек, а трус, как баран на бойне".

Меньше всего думал Земсков о собственном положении. Этот арест казался ему дурацкой шуткой при самых неподходящих обстоятельствах. Ему не пришло в голову и то, что его самовольный выход на поиски пропавшей машины смогут изобразить, как попытку скрыться от трибунала. Постепенно мысли его тускнели. Представилось озабоченное лицо матери, когда Андрей пришел с фонарями под глазами и разбитым носом после первого урока бокса. Она тогда ничего не сказала, тут же поверила, что ее сын не подрался где-нибудь у пивной. Вспомнилась ленинградская квартира, взорванная бомбой во время блокады. Потом ему показалось, что он идет по проспекту Майорова, поворачивает к Исаакию. На соборе развеваются морские флаги, огромные, как облака. И тут же он оказался внутри собора, в кабине пулеметной машины. К дверке кабины подошла Зоя. Она просила, чтобы Андрей взял ее на передовую, только у Зои был не ее голос. Это голос Людмилы — глубокий, протяжный. Он понял, что это действительно Людмила. Как она попала в Ленинград? Ему стало спокойно и хорошо. Машина исчезла. Они были в шалаше, завешенном плащ-палаткой. Андрей пытался обнять Людмилу, но она отталкивала его, повторяя его имя.

Земсков открыл глаза и тут же вскочил на ноги. Солнце уже село. Кроны деревьев за окном чернели на розовом фоне неба. Рядом с Земсковым стояла Людмила.

— Ты? Я думал, ты мне снишься, — он протер глаза кулаками. — Крепко я спал?

— Нет. Жалко было будить. Только дотронулась, и ты вскочил. Слушай, Андрей, Будаков пытался связаться с Яновским, потом с дивизией, теперь пробует с опергруппой. Текст радиограммы мне ребята показали. Написано, что полк попал в окружение из-за ложных данных разведки, что Будаков принял командование после смерти Арсеньева, а тебя арестовал, причем ты оказал вооруженное сопротивление.

— Черт с ним, Людмила! Сейчас есть дела поважнее.

— Знаю, но ты понимаешь — после такой радиограммы он легко пристрелит тебя, потом скажет, что ты хотел убежать. Он же ненавидит тебя.

— Глупости! Не посмеет. Присядь-ка...

— Нет, ты садись. Раньше всего поешь. Вот консервы, хлеб. Выпить хочешь?

Земсков с благодарностью посмотрел на нее. Пить он не стал, но фляжку подвесил к поясу. Пригодится. Пока он ел, Людмила рассказывала:

— Кругом все тихо, но когда Бодров сунулся к Павловскому, сразу наткнулся на заставу. Будаков хотел похоронить Арсеньева здесь. Николаев и другие не допустили. Положили его не в снарядный ящик, а в настоящий гроб и обили кругом цинком из патронных коробок, чтобы можно было далеко везти. А мне все кажется, он войдет сейчас, подаст команду, и сразу — все в порядке: "Полный вперед!"

Земсков взял ее за руку:

— Людмила, ты знаешь про флаг?

— Все знаю. Даже то, что ты собрался в Павловский. Мне Валерка сказал. И я иду с вами.

— Это ты брось! — Земсков не на шутку рассердился. — Вот болтун проклятый! Завалит все дело.

— Андрюша, — она села рядом с ним, — так он же только мне. Мне! Понимаешь? И ты не спорь. Я иду с вами. Я здесь знаю каждую балочку, каждый кустик. И знакомые у меня тут есть, если придется прятаться.

Земсков отрицательно покачал головой:

— Сказано — нет.

— Сказано — да! Можешь меня не брать, все равно пойду за вами. Ты помнишь, Андрей, еще в Егорлыке я просила взять меня с собой. Ты сказал: в другой раз. Я уже тогда... Не то говорю. А в Майкопе? Разве я струсила? — Она вцепилась в его руки. — Возьми меня, Андрей. Увидишь, я пригожусь!

Земсков кивнул головой:

— Хорошо. Пойдешь. Когда совсем стемнеет, ждите меня с Валеркой вон там на огороде, у колодца. Пусть возьмет три автомата с запасными дисками, килограмма два тола и обязательно метра полтора бикфордова шнура. Гранат "Ф-1" — штук шесть и противотанковых столько же. Нет, не дотащишь.

— Я не дотащу? Что еще брать с собой?

— Остальное он знает. Да, зайди еще к Сомину. Возьми у него мой парабеллум. Володе можешь рассказать, но так, чтобы никто не слышал. Все ясно? Отправляйся.

— Есть, товарищ гвардии капитан!

— Ну, иди, гвардии Людмила! — он ласково хлопнул ее по плечу. — Погоди, часовой стоит?

— Стоит. Автоматчик Петька из взвода Горича.

— Как же ты прошла?

— Залезла на сарай, оттуда на крышу и через слуховое окошко. Очень просто. Он бы меня пропустил, конечно, только на черта он нужен с его вопросами!

Земсков рассмеялся:

— У тебя уже опыт по части чердаков. Обратно так не иди. Подозрительно. Валяй прямо в двери. Пусть думает, что у нас роман.

Людмила вздохнула:

— Пусть думает...

Часовой беспрепятственно пропустил ее, а через час, когда было уже темно, Земсков выбрался по способу Людмилы.

Косотруб и Людмила ждали его в условленном месте. На обоих были надеты маскировочные комбинезоны.

— Все тихо? — спросил Земсков, натягивая комбинезон.

— Пока тихо, — сказал Косотруб, — все четыре батареи стоят полукольцом с западной стороны. На КП проложили связь. С тыла КП охраняет батарея Сомина.

— Ясно. — Земсков затянул ремень, на котором висел его старый трофейный пистолет. — Все пряжки прощупайте. Проверьте, чтоб ничего не гремело.

— Невозможно! — развел руками Косотруб.

— Почему?

— Я ж хотел проверить, так она мне проверила по шее — до сих пор голова не ворочается.

— В таком случае — все в порядке, — серьезно ответил Земсков. Он посмотрел на часы: — Двадцать один сорок. Пошли!

3. Надежная душа

Шоссе осталось далеко влево. Земсков торопился. Он хотел быть в Павловском до восхода луны. Но небо на востоке уже серебрилось.

Косотруб шел впереди, за ним Людмила, последним — Земсков. Напрямик было много ближе, чем по шоссе, петляющему между плавнями, но все-таки когда луна поднялась над лесом, они прошли только полдороги.

— Бери правее, — прошептала Людмила, — вон по тропке...

— Залезем в плавни, не выберемся! — предупредил Земсков.

Людмила обернулась к нему. В ее лице не было и тени тревоги:

— Раз взяли меня, верьте. Я знаю дорогу.

"Она не представляет себе опасности, — подумал Земсков, — идет, как на прогулку. И еще радуется чему-то!"

Дорожка действительно уперлась в плавни. Людмила обогнала Валерку и пошла вправо по краю болота. Земсков взглянул на компас: "Уклоняемся в сторону!"

Девушка уверенно шла вперед. Показалась какая-то темная постройка.

— Волчья мельница. Здесь гребля — плотина такая, — пояснила Людмила.

На мельнице было темно. Это старое сооружение давно пустовало. Даже мыши и крысы ушли отсюда, наверно, на Адагум, где совхоз построил мельницу с дизельным мотором. Ручей затянуло илом, колеса прогнили. Но гребля и старая булыжная мостовая по той стороне болота сохранились. Сюда, на старую мельницу, Людмила не раз ходила девочкой. Многие боялись, а она нет. Какие могут быть водяные и ведьмы в эпоху механизации сельского хозяйства? Вот бандиты здесь были, но и те давно повывелись. Девчонки говорили, что по ночам тут слышатся голоса и кто-то ухает под колесом. Людмила не верила. Впрочем, точно сказать не мог никто, так как ночью сюда ходить не отваживались. Людмила много раз собиралась пойти одна, но так и не решилась. Все-таки жутко было бы оказаться одной среди ночи на Волчьей мельнице.

В темноте покосившийся дом с кровлей, сдвинутой набекрень, напоминал не то сидящую у болота бабу в косынке торчком, не то собаку, поднявшую вверх одно ухо над водорослями и кувшинками.

У мельницы начиналась гребля. Разведчики перешли через болото по замшелым скользким камням. Из-под ноги Валерки спрыгнула на широкий водяной лист жирная лягушка. Валерка не удержался, плюнул в нее, но она так и осталась сидеть на прогнувшемся под ее тяжестью листе, провожая людей удивленным взглядом выпученных глаз.

По булыжникам старой мостовой, заросшим бурьяном, шли минут пятнадцать.

Компас говорил Земскову о том, что они, описав дугу, идут теперь прямо на хутор. Шоссе было близко. Один раз оно мелькнуло под луной белой лентой в просеке между густыми кустами. Земсков на всякий случай запомнил этот поворот. У самого хутора наткнулись на немецкий патруль. Трое солдат курили, сидя на поваленном дереве. Их осторожно обошли. Между деревьями белели хаты. Теперь двигались медленно, поминутно прислушиваясь, держась в тени акаций, а когда посадка окончилась, Земсков и за ним остальные переползли по-пластунски через поле гречихи. До места, где была огневая позиция первого дивизиона, оставалось не более полукилометра, но пройти эти пятьсот метров по уличке напрямик не представлялось возможным. Земсков прошептал прямо в ухо Людмиле:

— Теперь веди дворами...

Она мотнула головой, хлестнув волосами по лицу Земскова:

— Сейчас — по канаве...

Они пробрались по канаве, заросшей крапивой и лопухом. Сильно запахло гарью. За поваленным забором показался обгорелый дом. Сквозь стропила светила луна, а под окном блестели осколки стекла.

Видимо, дом был подожжен. Никаких следов разрывов снарядов не было заметно.

— Сволочи! Гавриловну спалили! — Косотруб толкнул Людмилу локтем. — Узнаешь?

Это был тот самый дом, где их угощали сливянкой. Во дворе у крыльца мертвый пес все еще скалил зубы на своих убийц. "Ну, здесь было дело!" — подумал Косотруб и вошел в дом. Он вышел через несколько секунд:

— Убили Гавриловну. Вся обгорела. Только по этому узнал, — он протянул на ладони две крупные коралловые бусины, оправленные в серебро. Рука Косотруба дрогнула, и кораллы скатились на землю. Никто не сказал ни слова. Обойдя дом, пошли огородом. На огороде среди капустных шаров валялись где юбка, где шелковая кофточка, где цветная косынка. Вероятно, их обронили, спасаясь от пожара или от погони. Людмила вдруг резко остановилась, вскинув руки, будто на краю пропасти. Среди высокой картофельной ботвы лежал труп одной из девушек. Юбки были задраны на голову, голое тело под луной казалось зеленоватым. На животе чернела широкая штыковая рана. В нескольких шагах Косотруб обнаружил труп второй девушки, еще более обезображенный. На этот раз удар штыком был нанесен в лицо. Косотруб отшатнулся. Он шагнул в сторону. Гулкий звон струны заставил всех троих вздрогнуть от неожиданности. Валерка нагнулся и поднял из картошки черную гитару.

Несколько минут ушло на то, чтобы прикрыть изуродованные тела Ирины и Полины.

— Вернемся — похороним, — сказал Земсков. — Пошли!

Сразу за огородом начинался колхозный сад, где днем стояли батареи Николаева. Разведчики продвигались ползком, затаив дыхание. Земсков вдруг крепко сжал плечо Косотруба:

— Смотри!

За деревьями чернел характерный силуэт боевой машины. Она стояла на поляне. Оттуда доносились голоса. Косотруб пополз вперед, притаился в тени дерева. На освещенной поляне он увидел троих немцев. Унтер-офицер в высокой фуражке чем-то восхищался. Второй, придерживая локтем винтовку с широким штыком, показывал какую-то вещь. Косотруб вытянул шею. Острое зрение сигнальщика не обмануло его. Немец держал в руках ожерелье.

— Wo hast du das genommen?* — спросил унтер-офицер.

— Dort!** — солдат указал в сторону сгоревшего дома, и Валерка понял, что это те самые кораллы.

_______________

* Где ты это достал? (нем.)

** Там (нем.)

Третий немец — часовой — с интересом прислушивался к разговору, широко расставив ноги и положив локти на автомат, висящий у него на шее. Унтер-офицер вскоре удалился, а тот немец, который показывал ожерелье, — видимо патрульный — начал описывать широкие круги по краю поляны. Один раз он прошел совсем близко от Косотруба. Часовой все так же стоял у машины, исправно неся свою службу.

Валерка возвратился к Земскову и Людмиле. Всем было ясно, что прежде чем приняться за часового, необходимо избавиться от патрульного. Валерка предложил свой план. Сначала Земсков не соглашался на него, но ничего другого он придумать не мог.

— Давай, Людмила! — Земсков сжал ее холодные пальцы. — Иди.

Вернувшись на огород, Людмила подобрала там юбку и кофточку, натянула их с большим трудом поверх комбинезона. Затем она, уже не прячась, пошла по дорожке, ведущей на поляну. Патрульный сразу заметил ее.

— Halt!* — он выставил вперед штык.

Людмила улыбнулась, ткнула себя пальцем в грудь:

— Их мусс ин дорф, — она наугад махнула рукой, указывая на какую-то хату. — К капитану твоему иду. Хауптман! Понял?

— Was fur ein Hauptmann?**

_______________

* Стой! (нем.)

** Что за капитан? (нем.)

Людмила не могла ответить на этот вопрос, но все же ей удалось объяснить солдату, что она гораздо охотнее провела бы время с ним, нежели с хауптманом. Немец пошел рядом с Людмилой. Косотруб видел их спины. Он приближался неслышными прыжками, падая в траву, перекидываясь от дерева к дереву. Ни одна ветка не хрустнула под его ногами.

Людмиле стоило огромного труда сохранить безразличный вид, когда она увидела в канаве убитых матросов.

— Jch heisse Helmut*, — представился солдат.

— Хельмут! — повторила Людмила. — Покойник Хельмут.

— Was sagst du?**

_______________

* Меня зовут Хельмут (нем.)

** Что ты говоришь? (нем.)

— Говорю, что ты — хороший парень. Ду! — она указала на него — файнер керль.

Хельмут достал из кармана ожерелье и помахал им перед носом Людмилы. Девушка протянула руку, но немец замотал головой и снова сунул кораллы в карман. Потом он беспокойно оглянулся вокруг, надел винтовку за спину и обхватил Людмилу за талию. "Только бы не нащупал гранаты!" — с ужасом подумала она. Две "лимонки" "Ф-1" висели на ее поясе под кофточкой. Но рука немца поползла вверх. Людмила вытерпела и это.

Косотруб был уже в нескольких шагах. Он последовал за парочкой в густые кусты, куда немец уверенно вел свою добычу.

Хельмут считал, что ему очень повезло. Ведь патрульный может передвигаться свободно по всему вверенному ему участку. Смена придет не раньше чем через час. Никто не станет искать его. А этот чурбан часовой хотя бы и видел — все равно не отойдет ни на шаг от поста. Хельмут уже заранее смеялся над хауптманом, у которого он — простой солдат — перехватил такую девчонку.

Он даже не вскрикнул. Только задергалась голова на длинной шее. Косотруб брезгливо вытер нож о траву.

Людмила помогла Косотрубу натянуть на себя немецкую форму. Шепотом ругаясь и отплевываясь, Валерка надел каску, взял винтовку и пошел на поляну. В тот момент, как он появился в поле зрения часового, Людмила вышла на поляну с другой стороны. Окрик часового заставил ее остановиться, но на этот раз она ничего не говорила, а только рыдала, усевшись прямо на землю. Не сводя с нее глаз, часовой крикнул патрульному, чтобы тот посмотрел, что это за сука визжит там под деревом. Косотруб вразвалку приближался сзади к часовому, нарочно тяжело ступая, как это делал патрульный.

— Schneller!* — сказал часовой. В ответ он получил сокрушительный удар прикладом немецкой винтовки.

_______________

* Быстрее! (нем.)

Теперь путь был свободен. Они поспешили к машине.

В десяти шагах от машины лежал Шацкий. Земля вокруг него была истоптана, изрыта каблуками. В окостеневших пальцах Шацкий сжимал рукоятку противотанковой гранаты, которая, по-видимому, взорвалась у него в руках. Маленького Дручкова застрелили в машине. Он так и остался в кабине, будто уснул после долгого перехода, привалившись к спинке сиденья. Шофер лежал у раскрытой дверцы.

Земсков попытался представить себе ход разыгравшейся здесь трагедии. Возможно, машина не завелась, когда по приказу Будакова батарея покидала позиции. И тут же в сад ворвались немцы. Ведь батарея из второго дивизиона, преграждавшая доступ на хутор, ушла еще раньше. Шацкий остался с машиной. Может быть, он надеялся вывести ее, может, верил, что свои вернутся или хотя бы дадут отсечный залп с дороги. Шацкий хотел повернуть боевую машину. Это видно по положению колес. Не успел! Матросы с гранатами и карабинами залегли в канаве. Это был их последний рубеж. Все восемь человек погибли там. След гусеницы танка врезан в землю, а кругом выгорела трава. Кто-то бросил в танк зажигательную бутылку.

Вероятно, в конце их осталось только трое. Шацкий послал Дручкова и шофера в машину. Он рассчитывал на последний шанс, вышел вперед, подпустил врагов и взорвал себя вместе с ними. Кто знает скольких гитлеровцев увел с собой в могилу Шацкий — балтийский кочегар, прошедший за этот год путь от матроса до командира батареи?

Все эти мысли проносились в голове Земскова, пока он вместе со своими друзьями осматривал машину. Машина оказалась цела. На спарках лежал полный комплект реактивных снарядов. Немцы не тронули машину. То ли они боялись, что грозная установка взорвется при первом прикосновении, то ли решили оставить все как есть до приезда высокого начальства. Они ограничились тем, что выставили часового.

"А что, если попытаться завести машину?" — У Земскова холодок пробежал между лопатками от этой идеи.

— Товарищ капитан! — Косотруб сорвал висячий замок с железного ящика за кабиной. Там лежал аккуратно упакованный в брезент Флаг лидера "Ростов". — Вынимать?

По этому вопросу Земсков понял, что и Косотрубу пришла в голову та же мысль. Он еще раз осмотрел ходовую часть. Решено!

Земсков послал Косотруба посмотреть, свободен ли выезд на шоссе, перенес флаг из ящика на сиденье, потом полез под машину и вставил запал и бикфордов шнур в заряд тола, укрепленный под рамой. Затем Земсков опустил подъемный механизм на наименьший прицел. Кажется, все!

Людмила все еще стояла у тел убитых матросов. Земсков увел ее обратно к машине.

— Хорошо, что ты пошла с нами, — сказал он.

— Конечно, вы не нашли бы дорогу через мельницу.

— Нет. Не только поэтому. Я жалею, что раньше...

Она приложила ладонь к губам:

— Ш-шшш! Я тоже жалею, но совсем о другом. Когда мы вернемся...

С дороги раздался вопль. Земсков и Людмила замерли Косотруб бежал к ним, уже не соблюдая никакой осторожности. Еще издали он крикнул:

— Заводи!

— Есть там часовой? — спросил Земсков, уже сидя в кабине.

— Был!

Земсков нажал на стартер. Мотор завелся.

— Поехали! — крикнул Косотруб, становясь на крыло.

— Подожди! — Земсков развернул машину, вкатив задние колеса на пригорок. — Людмила, Косотруб, оба в кабину!

Когда они уселись, Земсков крутнул рукоятку пульта управления на полный оборот.

Гитлеровцы могли ждать чего угодно, но не залпа гвардейской минометной установки среди хутора. Земсков не знал, какой урон причинил его огонь, но паника поднялась такая, что он беспрепятственно проехал через весь хутор. Только когда хаты остались позади, в хуторе поднялась пальба.

Косотруб распахнул дверцу и посмотрел назад:

— Машина с солдатами и танк!

Дорога летела под колеса. Телеграфные столбы проносились мгновенно. Кусты вдоль дороги слились в черную полосу. Не сбрасывая газ на поворотах, прижав акселератор до пола, Земсков выжимал из машины всю скорость, на какую она была способна. Он забыл обо всем, даже о Людмиле, которая сидела рядом, тесно прижавшись к нему. Она не смотрела по сторонам. Взгляд ее был прикован к стрелке спидометра. Стрелка дрожа поднималась по циферблату все выше и выше.

— Пятьдесят... Пятьдесят пять, — беззвучно шептала Людмила. — Шестьдесят. Шестьдесят пять миль!

Танк открыл огонь из пулемета. Пули засвистели над кабиной. Правой рукой Земсков пригнул Людмилу вниз и пригнулся сам. Через отверстие в лобовом стекле, пробитое пулей, ворвался ветер. Три или четыре пули пронзили кабину насквозь. Машина вдруг затряслась, запрыгала, дала крен влево.

— Задний скат пробит! — крикнул Косотруб.

Шоссе делало петлю. Преследователи потеряли машину из поля зрения. Земсков сбросил газ. "Что делать сейчас? Ехать дальше — нельзя. С пробитым баллоном далеко не уедешь. Остановиться и подорвать машину? Некогда!"

Впереди, с левой стороны шоссе, показалась между кустами узкая дорога. "Старое шоссе на Волчью мельницу! — сообразил Земсков. — Может быть, это — спасение!" Он круто повернул. Раненый "студебеккер", накренившись на левый борт, полз по булыжнику. Сзади что-то скрежетало. Очевидно, был поврежден задний мост или ступица колеса.

Земсков съехал с дороги прямо в кусты. Раздвигая массивным буфером густые заросли, машина ушла в них всем своим грузным телом. Она двигалась все медленнее, словно чувствовала, что идет к своей гибели. Резким нажимом на рычаг Земсков включил демультипликатор. Мотор взревел. Десять огромных скатов, подминая кусты, вращались, вдавливая мягкий болотистый грунт. Последний рывок. Стоп!

Машина сидела в болоте, погрузившись диферами в зеленое месиво. Мотор заглох.

— Они проскочат мимо, — сказал Земсков, — но скоро увидят, что нас нет впереди, и вернутся на эту дорогу.

Все трое стояли рядом с машиной, увязая по колени в болоте.

Земсков достал из кабины флаг, дал его Косотрубу:

— Иди, Людмила, за ним. Прикрою.

— Товарищ капитан, отход прикрою я, и машину взорву, — Косотруб протянул ему брезентовый сверток, туго перетянутый кожаными тесемками.

— Ты что, приказ не выполняешь?

— Не выполняю, товарищ капитан. Не имею полного права оставить вас одного.

Земсков схватил матроса за ворот:

— Иди! Приказываю доставить Флаг миноносца в полк. Ясно?

Косотруб повернулся и понуро побрел.

Людмила вцепилась в плечи Земскова:

— Андрей, я останусь, я не пойду, я с тобой...

Резким движением Земсков сбросил ее руки:

— Старшина Шубина, приказываю тебе идти. Если его убьют, флаг понесешь ты! — он вдруг улыбнулся и добавил: — Не бойся, глупая, я вас догоню...

Когда шаги стихли, Земсков погрузил руки до плеч в болото, нащупал под рамой машины толовую шашку, вытащил бикфордов шнур наружу. Он обтер грязь о свой комбинезон и обмотал конец шнура вокруг дверной ручки.

Белый якорь раскинул лапы на дверке кабины. Теперь машина стояла на своей последней якорной стоянке. Первая машина первой батареи первого дивизиона, которая пронесла Флаг миноносца от Москвы до Таманских плавней, закончила свой боевой путь.

Земсков достал из-под комбинезона портсигар и закурил. Он ждал.

Ждать пришлось недолго. Послышался лязг гусениц по булыжнику. Черная тень заслонила луну. Танк остановился на повороте и дважды выстрелил наугад. Земсков приблизил огонек папиросы к концу бикфордова шнура, но раздумал и снова зажал папиросу в зубах. Из-за танка по одному вышло человек пятнадцать солдат.

— Hieraus!* — воскликнул один из них.

_______________

* Отсюда! (нем.)

Несколько человек приблизились к просеке, проложенной машиной. Земсков затянулся в последний раз, прижал огонек папиросы к пороховой мякоти шнура и пошел от машины. Немцы услышали его шаги. В автоматной трескотне потонуло шипение бикфордова шнура.

Уходить можно было только вдоль дороги. Земсков медленно пробирался по болоту, в то время как немцы могли идти по мостовой гораздо быстрее. Скоро шесть человек обогнали его. Путь вперед был отрезан.

Земсков не отрывал глаз от светящейся секундной стрелки. Еще полминуты. По возгласам немцев он понял: те, кто остались сзади, приблизились к машине.

Солдаты, которые прошли вперед, в нерешительности топтались посреди дороги. Вдруг из кустов хлестнули автоматные очереди.

— Это они! Не ушли, ждали!

Трое немцев упали на дорогу, остальные, отбежав несколько шагов, залегли на противоположном краю мостовой и начали поливать кусты автоматным огнем. В это время раздался оглушительный взрыв. Высоко над кустами взлетели обломки. Крики и стоны донеслись до Земскова. Он понял, что машина Шацкого и Дручкова, подобно ее хозяевам, дорого отплатила за свою гибель.

Ломая кусты, Земсков бежал вперед.

— Капитан, сюда!

— Андрей, сюда! — два выкрика слились вместе. Земсков уже видел сквозь кусты силуэты своих друзей, когда танк открыл огонь из пулемета.

— Андрей! — крикнула снова Людмила.

Земскова бросило в жар от этого крика. Он рванулся вперед, раздвинул руками кусты и выскочил на тропинку, невидимую с дороги.

Людмила сидела на земле. Косотруб поддерживал ее, обхватив за плечи. Глаза девушки были широко раскрыты. На маскировочном комбинезоне справа, повыше ремня, расплывалось темное пятно. Задыхаясь, она проговорила:

— К мельнице... скорей... бегите! Я не могу...

Танк начал стрелять из пушки, но снаряды ложились далеко. Земсков подхватил Людмилу:

— Косотруб, флаг! Беги вперед!

На этот раз Валерка сразу понял, что спорить с Земсковым бесполезно. Он подхватил драгоценный сверток и побежал вперед по узкой тропке.

Земсков поднял Людмилу на руки и молча понес ее. Выстрелы слышались в стороне. Очевидно, немцы потеряли след.

Людмила тихо стонала. Сознание ее помутилось. Земсков дважды окликал ее, но она не отзывалась. У гребли Земсков опустил Людмилу на землю. Руки его были в крови. Он вынул нож, осторожно разрезал комбинезон и гимнастерку Людмилы. Пуля прошла навылет пониже правой груди. Промыв рану водкой, он наложил повязку, но кровь проступала сквозь слой бинтов.

По плотине Земсков шел из последних сил. Скользя и задыхаясь, шаг за шагом он преодолевал путь через заболоченный ручей. Мысли его оледенели. Все плыло перед глазами — черное здание мельницы на том берегу, кусты и заросшая зеленью гладь. Луна то двоилась, то снова сливалась в неясный расплывчатый круг. А он все шел через бесконечную греблю, прижимая к груди свою ношу. Жирная лягушка сидела на листе. Она смотрела на человека до тех пор, пока его не поглотила тень, падающая от мельницы.

Земсков спустился по ступенькам в полуподвал. Луна ярко светила через окно, оплетенное по углам многолетней пушистой паутиной. По неровной кладке каменных стен местами стлались белые пятна плесени. Посреди помещения лежали один на другом два жернова. Земсков положил на них Людмилу. Она открыла глаза:

— Андрей... Это ты? Пить!

Земсков поднес фляжку к бледным губам Людмилы. Она пила жадно, большими глотками.

— Людмила, Людмила! — повторял Земсков. Только одним этим словом он мог выразить свое отчаяние.

— Андрей, где мы с тобой?

— На Волчьей мельнице. Не говори! Я переменю повязку.

— Не надо. Мне хорошо... — Она обвела взглядом мокрые стены. — Еще девчонкой хотела прийти сюда ночью. И пришла — с тобой. Андрей, скажи мне еще раз, как называется эта река?..

— Какая река? — он не сразу понял, чего она хочет.

— Та речка, что мы переходили вброд. Под Майкопом... Помнишь?

— Курджипс она называется.

— Курджипс... — повторила она, — какое хорошее слово! Подыми меня, Андрей. Я хочу сидеть рядом с тобой, как на сеновале в Майкопе.

Земсков приподнял ее, осторожно придерживая за плечи. Луна светила им прямо в лица.

— Крепче, крепче держи меня! — сказала Людмила. — Теперь не страшно. Только почему так темно? Я не вижу тебя! Ты — далеко. Ты уходишь, Андрей?..

— Я здесь, Людмила! Смотри же!

— Поцелуй меня... — еле слышно попросила она.

Губы Людмилы были еще теплыми, но она уже не почувствовала, его поцелуя. Он положил ее голову себе на колени. Дыхание становилось все слабее. Луна уходила из окна. Вместе с ней уходила надежная душа Людмилы.

Скоро стало темно. Только окно светилось. Ветерок качнул гирлянды паутины, пробрался в подвал. Волосы Людмилы зашевелились и коснулись руки Андрея.

Он еще долго сидел на холодном мельничном камне. По шоссе, лязгая гусеницами, двигались танки. Много танков. Земсков поднялся, взял автомат и, не оглядываясь, вышел из подвала.

По звукам, доносившимся с дороги, по легким шорохам ночи, Земсков не понял, а скорее почувствовал, что кольцо окружения сжимается вокруг полка. Луна уже опускалась за лес. Неуклонно приближался рассвет нового дня. Этот день нужно будет прожить без Людмилы, потому что ее нет нигде. Потом будут другие дни, множество бесконечных дней, а ее нет нигде и не будет никогда. Впервые в жизни Земсков понял ледяную твердость этого слова: "никогда!"

Он не мог думать ни о чем, кроме Людмилы. Ее голос заполнял пустоту ночи, ее шаги слышались рядом, ее глаза светились перед его глазами, и все-таки Земсков видел, слышал и запоминал все.

Пересекая луг, он видел танки, остановившиеся на дороге. А слева по проселку шла другая колонна, и Земсков слышал ее тяжелый ход. Он запомнил, в каком месте донеслись до него голоса немецких солдат, и в каком направлении прошли неуклюжие немецкие грузовики.

Светало, когда Земсков вышел на развилку дорог. Дальше шла одна дорога на хутор Кеслерово, где находился полк, вернее, два дивизиона и батарея Сомина. Эта дорога пересекала равнину, позволяющую танкам развернуться широким фронтом. Значит нельзя их пропустить сюда. Командир, корректирующий огонь, должен находиться на самой развилке или лучше — чуть подальше, в кустах, лежащих в пространстве между двумя сходящимися дорогами. Вот отличное место для НП!

Невдалеке, в жиденькой посадке у дороги, ведущей в Кеслерово, раздавались выстрелы. Взорвалось несколько гранат. "Это, может быть, Косотруб", — подумал Земсков и побежал к посадке. Навстречу ему выскочили из-за деревьев двое немецких солдат. Земсков поднял автомат, но раньше, чем он успел нажать на спуск, прогремели две очереди. Один из солдат кубарем скатился в канаву, другой упал посреди дороги. Из посадки вышли двое в таких же комбинезонах, как у Земскова. Он узнал своих разведчиков — Иргаша и Журавлева. Час назад они вышли в разведку по приказанию подполковника Будакова. Группу возглавлял Бодров. В посадке разведчики столкнулись с группой немецкой разведки. Результаты боя были налицо: Бодров и двое разведчиков — ранены, трое, в том числе и радист — убиты. Один вражеский солдат захвачен в плен, остальные истреблены.

Бодров так обрадовался, увидев Земскова, что забыл о своих ранениях. Он кинулся обнимать капитана, но застонал от боли и сел на траву, схватившись здоровой рукой за шею. Другая рука висела у него на перевязи.

Бодров рассказал Земскову о том, какой шум поднял Будаков после его исчезновения, а скоро обнаружилось, что исчезли Косотруб и Людмила.

— Косотруб вернулся? — с тревогой спросил Земсков.

— Нет. Мы вышли час назад. Он не появлялся. Чего ты так побледнел?

Земсков рассказал обо всем, что с ним произошло. Он говорил с трудом, словно ворочал камни.

— Вот и все, — закончил Земсков, — Людмила осталась на Волчьей мельнице, а я пошел вперед и встретил вас.

Все молчали. Даже раненый боец, которому было очень плохо, перестал стонать.

Земсков стер рукавом гимнастерки пот и грязь с лица.

— Теперь надо думать о полке. Что приказал Назаренко?

— Он не мог сообщить часа, но сегодня утром здесь будут наши мотомехчасти. Надо продержаться. Я вышел, чтобы корректировать огонь, если противник будет наступать, да вот задело гранатой, а радист убит. Паршиво получается!

Земсков подошел к пленному. Это был рослый молодой солдат мотомеханизированных войск, видимо из того самого полка, который расположился в Павловском. Его оглушило разрывом гранаты, а когда он пришел в себя, то был уже связан.

— Журавлев! Развяжи ему ноги. Von welchem Regimente sind Sie?* — спросил Земсков. Немец демонстративно отвернулся.

Земсков почувствовал, что им овладевает незнакомая до сих пор ярость: — Aufstehen!**

— Ich werde nicht antworten***.

_______________

* Из какого вы полка? (нем.)

** Встать! (нем.)

*** Я не буду отвечать (нем.)

Говорить ему все же пришлось. От пленного узнали, что этой ночью в Павловский пришел еще один танковый полк. Он обогнул Ново-Георгиевскую, где уже были русские. Больше ничего путного от немца не добились.

— Иргаш, пристрели его! — сказал Бодров.

— Отставить! Возьмите его с собой в полк, — распорядился Земсков, — я обещал не расстреливать, если он будет говорить.

— Черт с ним! — согласился Бодров. — Его счастье, что встретили тебя, капитан. Теперь будем принимать решение, как действовать дальше.

Но Земсков уже принял решение:

— Ты, Бодров, вместе с остальными ранеными, возвращаешься в полк. Со мной остаются Иргаш и Журавлев. Давай бинокль, карту.

— Это ты брось, товарищ Земсков! — возмутился Бодров.

Земсков продолжал:

— Тяжелораненого — на шинель. С вами — двое здоровых. Донесете... — Он посмотрел на часы. Было уже около четырех утра. — Журавлев, бери рацию! Пошли!

Бодров поднялся с земли:

— Я тоже пойду. Мне приказано...

— Лейтенант Бодров! — оборвал его Земсков. — Здесь приказываю только я!

Бодров встретился с холодным взглядом Земскова. Лицо капитана было землисто-серым, щеки ввалились, кожа натянулась на скулах. Это измененное горем, спокойное лицо с жесткой бороздой между бровями, напряженные желваки, плотно стиснутые губы напомнили Бодрову кого-то хорошо знакомого, близкого и дорогого, но кого?

— Ну?! — повернулся к нему Земсков.

Бодров поднял здоровую руку к козырьку своей старой мичманки:

— Есть, товарищ гвардии капитан! — Он снял с себя планшетку и бинокль.

Только отойдя километра на полтора от посадки, Бодров понял, что лицо Земскова напомнило ему Арсеньева.

Земсков с разведчиками быстро дошел до развилки дорог. Со стороны Кеслерово слышались очереди автоматических пушек. "Сомин бьет по самолетам, — подумал Земсков, — а может, атакуют с тыла? Ну, если там началось, сейчас полезут с фронта. Надо торопиться!"

Углубившись метров на сто в пространство, замкнутое двумя сходящимися дорогами, Земсков приказал отрыть щель и замаскировать ее ветвями. Пока Иргаш и Журавлев работали шанцевыми лопатками, Земсков внимательно осматривал местность.

Солнце еще не взошло, но было уже совсем светло. Две дороги лежали перед Земсковым среди равнины, поросшей редким кустарником. Вдали виднелось строение, не то амбар, не то летний полевой стан. Правее — развесистая старая липа. На планшете Бодрова эти точки были обозначены, как рубеж № 1. Все координаты указаны. НП Земскова находится там, где Бодров обозначил рубеж № 2. Планшет грамотный, по-видимому, точный. Все ориентиры намечены. Теперь можно заняться рацией.

Матросы уже отрыли окопчик длиной в метр и глубиной чуть побольше человеческого роста. Земсков развернул рацию и передал позывные, сообщенные ему Бодровым:

— Я — "Клотик"! Я — "Клотик"! Я — "Клотик"! "Рубка" — отвечайте! Прием...

Командный пункт полка не отвечал. Журавлев тронул Земскова за плечо: — Товарищ капитан, идут!

Земсков снял наушники и взялся за бинокль. Танки появились сразу на обеих дорогах. Впереди шла разведка на мотоциклах. Мотоциклисты пронеслись с обеих сторон мимо наблюдательного пункта Земскова, доехали до развилки и повернули обратно. Танки уже подходили к рубежу № 1. Земсков снова принялся вызывать полк:

— Я — "Клотик"! Я — "Клотик"! Вызываю "Рубку". "Рубка" — отвечайте! Прием.

Ни звука в ответ. Уже видны были простым глазом белые кресты на башнях. Всходило солнце. Начинался новый день.

4. Залп — на меня!

По приказанию Будакова командный пункт полка разместили на невысоком холме с восточной стороны хутора Кеслерово. По склонам холма среди вянущих листьев стлались по земле толстые стебли арбузов и тыкв. Дивизионы располагались на западной окраине. До них было километра два. Когда взошла луна, с командного пункта можно было отчетливо различить глубокие каналы, проложенные в подсолнечном поле боевыми машинами.

С тыла КП охраняла батарея Сомина. Она находилась совсем близко, среди деревьев, подступавших к холму с восточной стороны. Будаков оставил при себе взвод автоматчиков Горича. Мало ли что может произойти ночью? Эта ночь — первая после смерти Арсеньева — страшила его. Далеко на востоке грохотала канонада. С запада донесся залп гвардейских минометов. "Наверно, дивизион Ермольченко под Ново-Георгиевской", — подумал Будаков. Немцы были и спереди и сзади. Больше всего Будаков боялся танков, от которых ушел из Павловского. Видимо, противник решил нанести сильный контрудар. "Скорее бы прошла эта ночь! Утром подойдут наши..." И вдруг он понял, что подсознательно страшится встречи с наступающими советскими частями не меньше, чем немецкого контрудара. Флаг! Будаков не сообщил о его потере. Он все еще надеялся на чудо, на то, что этот флаг будет снова в полку, хотя не предпринимал ничего для его спасения. Сколько мечтал Будаков о том времени, когда он заменит Арсеньева. И вот он — командир полка. Но при каких обстоятельствах?! Теперь Будаков готов был бы отдать год — нет — два года жизни, чтобы снова оказаться начальником штаба, чтобы опять ответственность за полк нес Арсеньев, чтобы флаг лежал на месте и не было бы этого сосущего мучительного предчувствия неизбежной катастрофы. Ведь за потерю флага ответит в первую очередь он — Будаков. Когда Будаков запретил Николаеву предпринимать какие-либо шаги для спасения флага, это вызвало такое возмущение среди офицерского состава, что подполковник начал опасаться открытого неповиновения. Но вскоре по непонятной для него причине это возмущение улеглось. Видимо, мысли каждого были заняты гибелью Арсеньева. А главное все думали о том, в каком положении оказался полк.

"Я поступил правильно, — убеждал он себя, — полк сохранен, потери невелики. Как только подойдут наши, можно будет продвигаться вперед. Планомерно, уверенно, без нелепого арсеньевского маневрирования. Арсеньев за несколько минут до своей смерти принял решение прорываться на Ново-Георгиевскую. Может быть, это и удалось бы ему. Арсеньеву всегда везло. Даже, когда он действовал вопреки всем уставам и наставлениям. Но это везение не могло продолжаться бесконечно. Теперь он — труп. Наконец..."

Будаков поймал себя на этой мысли. Конечно, так: "Наконец..." С самим собой можно быть откровенным. При Арсеньеве он не имел решительно никаких перспектив, даже сейчас, во время наступления, когда звездочки на погонах растут, как грибы после дождя. Каких бы успехов ни добился полк, все было бы отнесено за счет талантов покойного командира. Яновский уж позаботился бы об этом! Для него Арсеньев — все равно, что флаг — символ морской доблести.

"Опять этот флаг! — он зябко поежился, представив себе на мгновенье, как генерал Назаренко срывает с него погоны перед строем. — Сейчас самое главное выполнить приказ генерала, сохранить часть и удержать рубеж".

Будаков поправил булавкой фитиль коптилки, освещавшей блиндаж, и перечел свою шифровку командующему опергруппой:

"

В 17.50 убит командир полка Арсеньев. Приняв командование, я отвел два дивизиона в Кеслерово, где сдерживаю контрнаступающие танки противника. Докладываю о дезертирстве бывшего ПНШ-2 капитана Земскова, который находился под арестом. Одновременно дезертировали разведчик Косотруб и радистка Шубина. Исполняющий обязанности командира полка подполковник Будаков

".

В ответ на эту радиограмму была получена шифровка:

"

Приказываю держать рубеж. При первой возможности поддержу огнем. Расследуйте обстоятельства исчезновения Земскова. Назаренко

".

"Генерал сомневается! — подумал Будаков. — Однако против фактов не попрешь! С Земсковым необходимо было покончить. Он сам помог мне своим побегом из-под ареста. Независимо от того, как высшее командование расценит мое сообщение о ложных разведданных, сейчас Земсков уже не начальник разведки и не капитан, а просто дезертир".

Будаков посмотрел на часы. Близился рассвет. В углу спал около рации дежурный радист. У входа в блиндаж храпел штабной писарь. Младший лейтенант — шифровальщик, недавно присланный в полк, спал на земле, подложив под голову свою заветную сумку с таблицами. Снаружи вышагивал часовой.

Будаков отвинтил крышечку фляжки и сделал несколько глотков. Водка ободрила его. Откусив полпомидора, он крутнул ручку полевого телефона и взял трубку.

— Дежурный по первому дивизиону слушает!

— Николаева к аппарату! — сказал Будаков.

Николаев коротко доложил, что на огневой позиции все в порядке.

— Помните, товарищ Николаев, — без моего приказания ОП не менять. Дивизионам стоять на месте.

Командир дивизиона ответил "Есть" и положил трубку, не ожидая дальнейших приказаний. В блиндаж вошел Горич:

— Разрешите, товарищ подполковник.

— Ну, как дела, строевой медик? Садись! Выпить хочешь?

Горич мотнул головой:

— У нас в тылу появились немцы.

— Это точно?

— Точно, товарищ подполковник. Доложил мой дозор. Замечено два танка и около роты пехоты.

Будаков приказал вызвать Сомина. Горич ушел, а вскоре на холме начали рваться снаряды. Будаков снова соединился с дивизионами, так как он понимал, что противник начнет наступать и с фронта. В дивизионах уже было известно, что раненого Бодрова сменил Земсков, но докладывать об этом Будакову Николаев не стал.

Будаков некоторое время колебался: "Может быть, снять одну батарею и перебросить ее на восточную окраину?" Он так и не решился сделать это, помня о приказе генерала Назаренко во что бы то ни стало отразить контратакующие танки. Когда пришел Сомин, подполковник предложил ему сесть и не спеша начал объяснять обстановку:

— Вам понятно, товарищ лейтенант, что полк находится в крайне сложном положении? Такого еще, пожалуй, не было.

В последнем Сомин справедливо усомнился, но промолчал.

— У нас только два дивизиона, причем в строю не все боевые машины... Наступают крупные силы. Генерал приказал любой ценой удержать рубеж до подхода наших частей. Вот смотрите, — Будаков вытащил из кармана расшифрованную радиограмму Назаренко.

"Подполковник не очень-то уверен в себе, — решил Сомин, — мог бы ограничиться кратким приказанием, не показывая шифровку генерала".

Из-под листка, который Будаков положил на ящик рядом с коптилкой, высовывался уголком другой листок. Прежде чем Будаков убрал его. Сомин успел прочесть слова: "...о дезертирстве бывшего ПНШ-2..."

Права была Людмила. Уже поспешил обвинить Земскова! Сомин с трудом скрыл свое негодование. Он стоял перед новым командиром полка навытяжку, но не слушал его слов. "Где же сейчас Земсков? Он должен был давно вернуться, если все обошлось благополучно. Если..."

Будаков положил на ящик карту:

— Вот ваш сектор, лейтенант Сомин. Как видите, четыре ваших орудия прикрывают полковой КП с тыла. От вас зависит многое. Помните: от вас зависит судьба полка. Если вы удержите противника, просочившегося в тыл, я представлю вас к высокой награде...

"Зачем так долго говорить о совершенно понятных вещах?" — думал Сомин. Но Будаков сказал еще не все. Он хотел убедиться в надежности своего тыла, а кроме того, обеспечить себе средство для отхода, если наступающие подразделения противника прорвутся сквозь огонь дивизионов Николаева и Сотника.

— Значит ясно, Сомин? Вы — сам себе начальник. Ваше дело не подпустить с тыла ни одного немецкого солдата. Огонь открываете по собственной инициативе. Выдвиньте вперед НП — кого-нибудь из толковых ребят. Скажете, что я приказал дать вам телефонную линию.

Стрельба в тылу усилилась. Где-то на расстоянии десяти — пятнадцати километров шел бой. Но вот выстрелы раздались совсем близко, и тут же прогрохотали очереди автоматических пушек Сомина.

"Некогда уже выбрасывать НП", — подумал он.

— Разрешите идти, товарищ подполковник? — Не дожидаясь ответа, Сомин выбежал из блиндажа. Будаков крикнул ему вслед:

— Без моего личного приказания не уводить орудия!

До батареи было совсем недалеко. Стоило только спуститься с холма и пробежать метров сто по дорожке между деревьями. На бегу Сомин услышал автоматную трескотню. Бойцы Горича, лежа в неглубокой траншее, вели огонь по немецким солдатам, наступающим перебежками через поляну. На той стороне поляны вспыхивали отсветы стреляющих орудий, и в то же мгновение у подножия холма рвались снаряды. Их свиста не было слышно. Две самоходные установки били в упор по батарее Сомина. Одним из первых снарядов было выведено из строя орудие, стоявшее на правом фланге.

— "Фердинанды"! — доложил Сомину Белкин. — Наши снаряды их не берут.

— Прекратить огонь! — скомандовал Сомин. К собственному удивлению, он был спокоен. — Надо подпустить их поближе. Стрелять только по моей команде.

Самоходки перенесли огонь на холм. Теперь снаряды падали вокруг командного пункта. Один из них разорвался у входа в блиндаж. Радист схватился обеими руками за лицо. Младший лейтенант шифровальщик выбежал из блиндажа со своей сумкой в руках.

— Куда вас черт несет? — заорал на него Будаков. — Телефонист, вызовите первый дивизион.

Телефонист крутил ручку изо всех сил, но связи не было. Вероятно, осколок перебил провод. Будаков послал телефониста на линию. Новый разрыв обрушился на КП. Орудия Сомина молчали.

"Неужели подавлены? Надо было все-таки снять с востока одну из батарей РС!" — Будаков торопливо набил трубку и выпустил клуб дыма. Молоденький шифровальщик перевязывал раненого радиста. Он посмотрел на Будакова жалкими, умоляющими глазами:

— Пожалуйста, не курите, товарищ подполковник. Ему и так плохо.

Будаков загасил трубку. "Дожил! Мальчишка, младший лейтенант, делает мне замечания! Ну, ничего. Пройдет это утро, и все станет на свои места. Сейчас подоспеют наши части и начнется нормальное наступление без арсеньевского маневрирования".

Разрывы гранат и автоматная перестрелка придвинулись к самому подножию холма.

— Сейчас ворвутся сюда! — Будаков вытащил пистолет. Шифровальщик стоял ни жив ни мертв, закусив нижнюю губу.

— Какого черта вы испугались! — прикрикнул на него Будаков. Тот только моргал глазами, прижимая сумку к груди. Стонал раненый радист.

Будаков посмотрел на часы: "Четыре тридцать. Уже всходит солнце. С минуты на минуту подойдут наши. Но до этого времени немцы ворвутся на КП. Бесполезно гибнуть здесь. Ради чего? В дивизион! Вот правильное решение. Перебежать через хутор, пока туда не просочились немецкие автоматчики". Он позвал писаря:

— Бери документы. Пойдешь со мной. А вы, младший лейтенант, остаетесь здесь за меня. Ясно! Никуда не уходить. Сейчас восстановят связь. Ждите моего приказания из дивизиона.

Умышленно медленно, не торопясь, Будаков положил в карман портсигар, трубку, фонарик. Радист перестал стонать. Он тихо лежал в углу, прижимая ладони к забинтованному лицу. Будаков вспомнил о том, что санитарная машина находится во втором дивизионе. На КП не было даже санинструктора. "Вот ранят самого — и некому оказать помощь. Нет, надо идти немедленно. А рация? Все равно радист ранен".

Он успокоил себя тем, что, придя в дивизион, прикажет немедленно развернуть дивизионную рацию, чтобы принять данные с наблюдательного пункта. Снова разорвался снаряд, сквозь бревна посыпалась земля.

— Остаетесь за меня! — еще раз приказал Будаков шифровальщику и, пригнувшись, вышел из блиндажа. Вместе с писарем он спустился с западной стороны холма. Теперь снова раздавались длинные очереди автоматических пушек Сомина. Но Будаков уже не пытался разобраться в том, что происходит за его спиной. Он бежал к крайнему дому хутора, прыгая через арбузы и двухпудовые желтые тыквы. Писарь едва поспевал за ним.

Будаков уже миновал крайнюю хату, когда рядом с ним просвистело несколько пуль. Он припал к земле. На противоположной стороне улицы среди акаций мелькнули немецкие каски.

— Просочились! Бежать по улице? Застрелят...

Он пополз вдоль забора, пролез по-собачьи под воротами. Во дворе никого не было. Будаков негромко окликнул своего писаря, но тот не отзывался. Либо убит, либо побежал через хутор на огневую позицию.

Пальцы Будакова расстегивали пуговицы кителя.

— Что я делаю? Нет! Переждать и выйти!

За забором разорвалась граната. Кто-то кричал, раздавались винтовочные и автоматные выстрелы. Будаков снова застегнул верхние пуговицы кителя и, озираясь, попятился к сараю. Здесь он зарылся с головой в сено и затих.

За холмом батарея Сомина и автоматчики Горича продолжали бой. Прошло не более пяти минут с тех пор, как он начался, но Сомину казалось, что уже много часов он находится под огнем "фердинандов". Одна из неуклюжих бронированных машин сунулась вперед. Ее встретили непрерывными очередями всей батареи. "Фердинанд" сполз с перебитой гусеницы и остановился. Он не мог, подобно танку, повернуть свою башню и теперь вынужден был прекратить огонь, так как ствол оказался направленным мимо цели. Клычков пополз вперед. Сомин видел, как он подобрался к неподвижному "фердинанду" и бросил зажигательную бутылку. Пламя поползло по серо-зеленой коробке. Распахнулся люк. Танкисты выпрыгивали из горящей машины, а Клычков, лежа в десяти шагах, спокойно расстреливал их из автомата.

Снаряд из второй самоходки попал в орудие Омелина. Взрывной волной Сомина сбило с ног. "Вот теперь на самом деле конец, — подумал он падая. — Прямое попадание..." Писарчук и Тютькин подхватили лейтенанта и потащили его под деревья.

— Не надо! Я сам... — Мгла перед его глазами рассеивалась. В ушах еще гудело, но он уже снова слышал звуки боя. В самом хуторе автоматчики Горича вели перестрелку с просочившимися туда немецкими солдатами. "Фердинанд" двигался в обход поляны, не рискуя пересечь открытое пространство, где догорала первая самоходка. Клычков снова устремился вперед. Вместе с ним было человек пять.

— Не стрелять! — крикнул Сомин.

Матросы уже были в нескольких шагах от "фердинанда", который медленно поворачивался на месте, наводя свой длинный ствол на орудие Белкина.

— Сейчас выстрелит! — Сомин инстинктивно пригнулся. Раздался сильный взрыв, и самоходная установка окуталась дымом. Ни Сомин, ни его бойцы не видели, кто бросил противотанковую гранату. "Фердинанд" больше не стрелял, а через несколько минут показались двое матросов, которые вели под руки третьего. Клычкова среди них не было. Он и еще двое остались лежать у взорванного "фердинанда".

Бой кончился, только в хуторе еще шла перестрелка. Сомин в изнеможении опустился на землю рядом с орудием. Ему хотелось лежать, закрыв глаза, и не думать ни о чем. Но надо было позаботиться о раненых.

— Товарищ лейтенант, смотрите! — крикнул Писарчук.

Сомин вскочил. Все, кто был у орудия, смотрели, как через поляну идет человек с брезентовым свертком в руках.

— Валерка! Откуда ты взялся? — Сомин бросился к нему. — Где Земсков? Где Людмила?

Косотруб протянул Сомину свой сверток:

— Флаг!.. Земсков — там. Людмилу ранило. Остался с ней. Доложу и пойду за ним.

Они пошли на КП. Недалеко от входа в блиндаж лежал вниз лицом убитый офицер. Воронка от снаряда чернела в нескольких шагах от него. Это был шифровальщик. Он все еще прижимал к груди свою сумку.

В блиндаже, при тусклом свете догорающей коптилки, Косотруб увидел раненого радиста. Он был без сознания.

— Бросили человека, сволочи! — выругался Косотруб. — Хорошо хоть перевязали.

— Тихо! — сказал Сомин. Он услышал какой-то неясный, монотонный звук. Звук шел снизу. Сомин нагнулся, поднял микротелефонную трубку и услышал:

— Я — Земсков... Я — Земсков... Отвечайте. Прием!

— Валерка! — крикнул Сомин. — Валерка, иди сюда! Это Земсков. Как сделать, чтобы он меня слышал?

— Жми на клапан!

Задыхаясь от волнения, Сомин нажал на клапан и закричал:

— Андрей! Это я — Сомин. Я и Валерка. Он принес флаг. Андрей!.. Прием!

— Нахожусь на рубеже номер два, — передал Земсков, — сто метров севернее развилки дорог. Передай Будакову: танки на обеих дорогах. Не менее шестидесяти машин. Подходят к рубежу номер один. Немедленно — залп по квадратам тринадцать и четырнадцать.

Сомин представил себе лавину танков, катящихся по дорогам. Если сейчас не остановить их, танки пройдут рубеж, где находится Земсков, выйдут на равнину, развернутся широким фронтом и обрушатся на огневые позиции дивизионов. Прошедший бой с двумя "фердинандами" казался мелочью по сравнению с тем, что надвигалось сейчас. В открытую дверь блиндажа Сомин видел голубое небо и дальние избы хутора. Ему казалось, что он уже различает гул приближающихся танков. "А на КП никого. Где Будаков? Где все?" — Сомин схватил трубку полевого телефона. Связь с огневой позицией уже была восстановлена, но и там не знали, где находится подполковник. Сомин передал Николаеву сообщение Земскова и снова подошел к рации. Косотруб куда-то исчез. Сомин был один в пустом блиндаже. Он и голос Земскова. Больше никого.

Сомин сообщил Земскову, что подполковника Будакова нет ни на командном пункте, ни на огневой позиции:

— Я старший на КП. Прием!

В ответ прозвучал голос Земскова:

— Танки прошли рубеж номер один. Полк, слушай мою команду...

В дивизионах уже установили прицел. Расчеты отошли от орудий, готовых к залпу. Николаев стоял с поднятым пистолетом в руке. Он оглянулся. Солнце всходило. Первые лучи брызнули из-за холма, где находился командный пункт. А над холмом развевался на длинном шесте бело-голубой Флаг миноносца.

В это время Сомин снова услышал голос Земскова:

— Танки подходят к рубежу номер два. Полк!.. Залп на меня!

— Залп на меня... — повторил Сомин мгновенно пересохшими губами. — Андрей вызывает залп двух дивизионов на свой НП...

В освещенном квадрате входа в блиндаж показалось лицо Валерки. Он был очень доволен собой. Удалось найти несколько шестов и, связав их, поднять над командным пунктом флаг. Сейчас его видят в дивизионах. В этот момент Валерка забыл обо всем пережитом ночью.

— Володя...

Сомин махнул ему рукой:

— Молчи! — Он передавал по телефону на огневую позицию приказ Земскова.

Косотруб пригнулся, будто он услыхал над своей головой свист снаряда.

На огневой позиции уже меняли прицел. Николаев снова поднял пистолет. Невидимые танки обтекали с двух сторон крохотный окопчик в открытой степи. Сейчас на них обрушится залп двух гвардейских дивизионов. Николаев представил себе вихрь взметнувшейся земли, бурю раскаленных осколков, от которых плавится броня танков, и Земскова...

Сомин опустил телефонную трубку. Николаев медлил какую-то крохотную долю секунды. Краем глаза он снова увидел флаг своего корабля и нажал на спуск пистолета:

— Залп!!!

5. Две судьбы

"Виллис" генерала Назаренко обогнал колонну грузовиков с пехотой. Полчаса назад один из полков дивизии Поливанова уничтожил сильный заслон врага, и теперь войска беспрепятственно устремились вперед по дороге, ведущей на станицу Варениковскую.

Назаренко был мрачен. Известие о гибели Героя Советского Союза Арсеньева и шифровка Будакова произвели на него крайне тяжелое впечатление. Ночью он связался по радио с частями, находившимися под Ново-Георгиевской. Яновский с третьим морским дивизионом был направлен с запада к хутору Павловскому. Назаренко уже знал о том, что контратака танков была отражена. Моряки тут же ушли вперед. Больше никаких известий от них не поступало, но генерал не сомневался, что и после смерти командира моряки-"ростовцы" не уронят своего флага.

Рощин, сидевший сзади, пробовал завести разговор с генералом, но Назаренко отвечал односложно и неохотно. Километров пять проехали молча. Издалека донесся залп РС, следом за ним — еще один.

— Не иначе — моряки под Павловским, — сказал генерал. — Ну-ка, давай побыстрее!

Минут через десять раздался еще один залп. До хутора Кеслерово оставалось всего несколько километров, когда Рощин увидел у обочины дороги женщину-офицера. Очевидно, она ждала попутную машину. Еще до того, как женщина подняла руку, Рощин сказал:

— Подвезем, товарищ генерал? Это — дочь хирурга Шарапова.

Генерал сразу узнал свою спутницу по самолету. Прошлой осенью по просьбе полковника Шарапова он привез его дочь из Москвы. Когда Константина Константиновича убили, Назаренко подумал, что следует повидать Марину, но тут была прорвана "Голубая линия". Разве соберешься в такое время?

После смерти отца Марина твердо решила добиваться назначения в полк Арсеньева. Она узнала, что врач там действительно нужен, но для того, чтобы оформить назначение, надо было повидать начсанарма или его заместителя, и, как на грех, оба они уехали с наступающими частями. Марина ждать не могла. Горе гнало ее вперед. Ей казалось, что в полку моряков в постоянном движении ей будет легче. А главное — там Володя. Даже мимолетная встреча в тот страшный день, когда погиб Константин Константинович, показала Марине, насколько изменился Сомин. В моменты острого горя некоторые люди перестают воспринимать окружающее, другие же, наоборот, воспринимают и фиксируют все вокруг с точностью фотографического аппарата. Немногих минут, проведенных с Володей, было достаточно для Марины. Она увидела Сомина таким, каким он хотел казаться когда-то — грубоватым, суровым, много испытавшим и готовым ко всему. Теперь он не заботился о том, каким видит его Марина. Он просто не думал об этом, всецело поглощенный ее горем. А она, несмотря на свое горе, не могла не радоваться этой второй военной встрече с любимым человеком.

Спустя несколько дней после прорыва "Голубой линии", потеряв надежду поймать начсанарма, Марина поехала вперед с попутными машинами, рассчитывая догнать полк моряков. У нее не было никаких документов, кроме удостоверения личности, но не сидеть же без дела в станице Киевской, в то время как полк уходит все дальше и дальше на Запад?

Грузовик, на котором ехала Марина, остановился. Бойцы кого-то ждали. Марина вышла на дорогу, чтобы пересесть в другую машину. Ей посчастливилось. Вскоре показался "виллис".

— Трудная наша с вами встреча, хоть и в хорошее время, — сказал Назаренко, — дорого стоит наступление. Вот Арсеньева потеряли. Да и, кроме него, наверно, много потерь в полку.

Марина вздрогнула. Она представила себе, как незнакомый врач склоняется над телом Володи, потом разводит руками: "Всё!"

Машина миновала холм, изрытый снарядами, и въехала в хутор Кеслерово. На перекрестке стояла небольшая группа солдат и офицеров. Среди них выделялся долговязый усатый человек в синем кителе. Он что-то горячо доказывал окружающим.

— Да это ж Будаков! — воскликнул Рощин.

Генерал остановил машину. Солдаты расступились. Назаренко увидел двоих немцев и подполковника Будакова. Он был без фуражки, в волосах его запутались стебельки сена, один погон оторвался.

— Товарищ генерал! — доложил пехотный лейтенант. — Мы прочесывали хутор и обнаружили в сарае двух немцев и вот этого человека. Говорит, что он — командир гвардейского полка.

Бойцы, стоявшие вокруг, рассмеялись. Не удержался от улыбки и лейтенант. Будаков водил глазами из стороны в сторону. Задыхаясь, он начал что-то говорить, но лейтенант оборвал его:

— Подожди! Товарищ генерал, если он действительно советский офицер, на кой черт, извините, он полез бы в сено вместе с немцами?

— Объясните в чем дело? — спросил Назаренко. — Раньше всего: где полк?

Будаков махнул рукой:

— Там! Они поехали вперед, без меня...

— А вы? Где вы были?

— Мой КП окружили. Я сопротивлялся, стрелял... Все погибли.

— Но почему вы оказались в сарае вместе с немцами?

— Немцы? Да, немцы. Они хотели...

— Они хотели спрятаться? Не так ли? — спросил Назаренко.

— Да, они пришли после меня. Я их задержал.

— Врет он все! — перебил лейтенант. — Мои солдаты выволокли этих двоих. Потом я велел поворошить сено штыками для точности, тут и он вылез!

Назаренко велел Будакову сесть в машину. Марина брезгливо отодвинулась. Рощин хотел расспросить Будакова об обстоятельствах этого странного происшествия:

— Товарищ подполковник...

— Молчите! — перебил Назаренко. — Вы — не следователь, а Будаков, боюсь, больше не подполковник.

На противоположной стороне хутора стояли вдоль дороги полуторки и "зисы" с белыми якорями на кабинах.

— Сейчас узнаем все, — сказал Рощин, выпрыгивая из "виллиса".

Но это был не полк, а только несколько машин боепитания с пустыми ящиками. К "виллису" генерала подошел капитан Ропак. Он немало удивился, увидев в генеральской машине Будакова, да еще в таком странном виде.

— Товарищ генерал, — доложил Ропак, — дивизионы ушли вперед, к хутору Павловскому, вместе с наступающими частями пехоты. Я остался, чтобы разыскать артсклад и получить снаряды.

— Давно ушел полк?

— Час назад, товарищ генерал. Сразу после того, как капитан Земсков вызвал залп на себя.

— Земсков! — воскликнула Марина. Андрей представился ей таким, каким она видела его во время долгих ночных разговоров в госпитале. Слезы покатились сами собой. — А я думала, что уже не смогу ни о ком плакать после смерти отца... Андрей умер! Даже поверить трудно...

— В это всегда трудно поверить, — сказал Рощин, — что поделаешь?

Он увидел, что рука Марины, вцепившаяся в борт машины, побелела, и неуверенно добавил:

— А может, Земсков жив?..

Марина покачала головой:

— Оставьте, Рощин. Я отлично представляю себе, что такое залп РС.

— Что известно о Земскове? — спросил у Ропака генерал.

— Мне известно только то, что Земскова оклеветали и взяли под стражу, а он совершил такое, такое... Если вы проедете еще километра полтора, товарищ генерал, увидите десятка два танков, уничтоженных тем залпом. Я еще прошлым летом убедился, что Андрей Алексеевич необычайной твердости человек.

Генерал посмотрел на Будакова, хотел что-то сказать, но сдержался. Будаков сидел, забившись в угол машины, вялый, постаревший, с расслабленными чертами лица. Казалось, он даже не слышит того, что говорят.

— Я спрашиваю, где Земсков? — генерал гневно смотрел на Ропака, как будто тот был в чем-то виноват. — Докладывайте все: жив он, мертв, ранен?

— Не знаю. После залпа танки повернули. Николаев положил им вдогонку еще один залп. К этому времени появились передовые части наших мотомехвойск. Дивизионы ушли вместе с ними на Павловский, а я остался, чтобы разыскать артсклад.

— Хорошо, — сказал генерал, вырывая листок из полевой книжки. — Рощин! Достань из сумки конверт и надпиши: "Секретно. Станица Холмская. Уполномоченному контрразведки "Смерш" по опергруппе гвардейских минометных частей".

Когда пакет был заклеен, генерал протянул его Ропаку:

— Под вашу ответственность, товарищ капитан. Вот этого, — кивком головы он указал на Будакова, — доставить в Холмскую под охраной двоих бойцов. Вернусь — разберемся.

— Есть, товарищ генерал, — ответил Ропак, — только ему придется немного повременить. Через полчаса пойдет полуторка в тыл.

— Ему не к спеху. Выполняйте.

Будаков, сгорбившись, вышел из машины и тут же опустился на пустой ящик от снарядов.

— Сойдите с ящика, — глухо сказал Ропак, — в них возят снаряды, а еще иногда хоронят. Тех, кто заслужил.

Будаков покорно отошел в сторону. Генерал пожал руку Ропаку:

— Поехали! — Он хотел застать полк еще в Павловском. Когда шофер нажал на стартер, до Марины донесся сквозь шум мотора тяжелый вздох. Она обернулась. На краю кювета, в пыли, сидел, горестно покачиваясь, подполковник Будаков. Его единственный уцелевший погон трепыхался на ветру. Будаков оперся локтями в согнутые острые колени и обхватил лицо длинными узловатыми пальцами. Чуть поодаль стоял матрос с карабином у ноги.

...Плохо одинокому, горько тому, кто вывел сам себя из строя друзей. Нет ему ни сожаления, ни улыбки, ни грубоватого ласкового слова, ни сладкой затяжки махорочной самокруткой, которую передает один солдат другому в тихий миг между разрывами снарядов. Плохо одинокому, забывшему о верности и забытому всеми верными. Пусто, уныло ему, и торчит он на пыльной дороге, раскачиваясь из стороны в сторону, как сухая полынь.

6. Две зеленые ракеты

Плотная тишина окружала Земскова. Он видел небо и облака, но не слышал ни одного звука. Земсков приподнялся, потом выпрямился во весь рост и вылез наружу. Рядом с окопом два танка скрестили свои стволы. Эти танки были мертвы так же, как и множество других. "Но те, что ушли назад, к Павловскому, еще вернутся. Их надо преследовать. Надо двигать вперед дивизионы и стрелять, стрелять, пока не останется ни одного немецкого танка!" Земсков позвал Журавлева. Он услышал собственный голос глухо, как сквозь подушку. Журавлев был рядом. А вот Иргаша не оказалось. И Земсков вспомнил, что еще до того, как он подал свою последнюю команду, один танк свернул с дороги на целину и пошел прямо на окоп разведчиков. Вероятно, из этого танка что-то заметили. Иргаш вставил запалы в три противотанковые гранаты и пополз навстречу танку. Земсков слышал разрыв, но в тот момент он не думал ни об Иргаше, ни о себе, ни о чем, кроме залпа. И залп был дан. Это главное! Но теперь надо действовать дальше.

— Рация в порядке? — спросил Земсков.

— Разбита! — Это было первое слово, которое он услышал. Звуки постепенно проникали сквозь тишину, проступая, как очертания предметов в тающем тумане. Теперь уже слышен был гул моторов. Земсков и Журавлев пошли навстречу этому гулу.

По дороге от Кеслерово шли грузовики с пехотой. Следом за ними двигались машины гвардейцев-моряков. На головной машине развевался Флаг миноносца.

Земсков не мог произнести ни слова. Его обнимали, целовали, жали ему руки, а он стоял, не улыбаясь, и ждал, когда они кончат выражать свою радость. Рядом с Земсковым стоял Журавлев.

— Ничего не понимаю! Это вы или не вы? — спросил Бодров.

— Нас свои снаряды не берут, — серьезно ответил матрос.

Никто не мог понять, как разведчики остались живы. Это была одна из тех поразительных военных случайностей, которые встречаются на каждом шагу и всякий раз вызывают удивление.

Не меньше десятка воронок окружало узкий глубокий окоп. Его рассматривали со всех сторон, кое-кто даже залезал в него. Окоп, полузасыпанный комьями земли, выброшенной близкими разрывами, казался таким ненадежным укрытием, что всякому было ясно: Земсков и его бойцы никак не могли рассчитывать на спасение. В нескольких шагах, рядом с остовом обгорелого танка, моряки нашли бляху с якорем и раздробленный приклад автомата. Это было все, что осталось от молчаливого, узкоглазого казаха, который подорвал себя вместе с танком за несколько мгновений до того, как Земсков подал команду "Залп!"

Подошла машина с автоматической пушкой. Сомин соскочил с подножки, растолкал людей, кинулся к Земскову:

— Андрей!

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, наконец Земсков сказал:

— Спасибо! — И Сомин понял, что Земсков благодарит его за выполнение команды.

Валерка Косотруб тоже подошел. Против обыкновения, он не улыбнулся, не засмеялся, даже не поздоровался с Земсковым. В глазах его был вопрос, который он не решался задать.

— Нет ее, Валерка, — тихо сказал Земсков. Потом он обратился к Николаеву: — Где Будаков?

Этого не знал никто.

Когда рассаживались по машинам, подъехал на "виллисе" молодой розоволицый подполковник с усиками.

— Где командир вашего полка? — спросил он.

— Командира полка здесь нет, — ответил Земсков. — Слушаю вас, товарищ подполковник.

Подполковник удивленно взглянул на изможденного, перепачканного глиной и кровью человека в рваном комбинезоне.

— Я вас слушаю, — повторил Земсков, и подполковник понял, что именно к этому человеку следует обращаться. Оказалось, что пехота наткнулась у хутора Павловского на упорную оборону. Занять хутор с ходу не представлялось возможным. Земсков попросил карту и разложил ее на крыле боевой машины.

— Павловский надо атаковать немедленно, — сказал он. — Дивизион капитана Сотника поддержит вас, товарищ подполковник. Одновременно одна из ваших рот на автомашинах должна зайти во фланг и нанести удар по хутору вот отсюда... Ее поддержит дивизион капитана Николаева.

— Постойте! — перебил подполковник. — Тут же нет никаких дорог.

— Дорога есть. Я прошел по ней сегодня ночью. Машины поведу я.

Подполковник согласился. Договорились о том, что дивизион Николаева даст залп в тринадцать ноль-ноль. Как только пехотная рота ворвется с фланга на окраину хутора, будет подан сигнал: две зеленые ракеты. По этому сигналу даст залп дивизион Сотника, и сразу же начнется наступление на хутор со стороны шоссе.

— Товарищ капитан Сотник! Выводите машины на дорогу, — сказал Земсков. — Павел Иванович, мы с тобой поедем вместе.

— Есть! — Николаев нисколько не удивился тому, что Земсков отдает приказания. "Андрей знает, что делает!"

Земсков вспомнил:

— У тебя нехватка офицеров. Баканов в госпитале, Шацкий убит.

Николаев глухо повторил:

— Шацкий убит...

Земсков сказал громко, так, чтобы слышали все:

— Младший лейтенант Шацкий, старшина Дручков и весь расчет первой боевой машины погибли, как положено морякам. Мы отплатим. Сегодня же. Лейтенант Сомин!

— Есть!

— Почему вижу на шоссе только два автоматических орудия?

— Два орудия мы потеряли в бою с "Фердинандами" сегодня на рассвете.

— Белкин жив?

— Жив.

— Останется вместо тебя. Ты примешь батарею в первом дивизионе.

Может быть, несколькими днями раньше Сомин побоялся бы принять командование батареей РС, но теперь не было невозможного. "Раз Земсков приказывает, — подумал он, — значит, уверен во мне. Справлюсь!" Он поднес руку к фуражке:

— Есть, принять первую батарею.

Земсков повел машины по хорошо знакомой дороге на Волчью мельницу. Вот и то место, где боевая установка Дручкова вошла в болото, вот трупы немецких автоматчиков на заросшем травой булыжнике.

Когда из-за кустов показалась крыша мельницы, которая днем вовсе не напоминала ни бабу, повязанную платком, ни волчью морду, Земсков приказал остановиться.

Боевые машины развернулись для залпа. Пехотинцы, оставив свои грузовики, двинулись вперед тем самым путем, каким прошлой ночью разведчики добирались до хутора. Их вел Валерка Косотруб.

Солдаты один за другим исчезли в густых кустах. Николаев с часами в руках ждал назначенного времени. До залпа оставалось минут двадцать. Земсков позвал Сомина:

— Володя, только тебе могу поручить. Возьми четырех бойцов, снарядный ящик. Перейдете по гребле на ту сторону. Там, на мельнице, в подвале — она...

Сомин понял:

— Будет сделано, Андрей.

Залп со стороны Волчьей мельницы раздался в точно назначенное время, а через несколько минут над хутором взлетели две зеленые ракеты. И снова заревели гвардейские установки, на этот раз с дороги на Кеслерово. Бойцы шахтерского полка пошли в атаку. Танки и пехота противника отступили по дороге на Варениковскую, но и здесь, в километре от хутора, их встретил залп реактивной артиллерии. Снаряды летели с запада.

Батальон автоматчиков на автомашинах шел со стороны Ново-Георгиевской. Его прикрывал огнем морской дивизион капитана Ермольченко.

Немногим немцам удалось вырваться из кольца. Те, кто уцелел, побросали оружие. Генерал Поливанов порадовался бы, если бы он увидел, как его бойцы выволакивают ошеломленных залпами эсэсовцев из канав и кустов. Но Поливанов был в это время на другом участке. Только спустя несколько дней розовощекий молодой подполковник доложил ему о том, как вместе с моряками он зажал в кольцо сильный отряд противника в хуторе Павловском. Генерал засмеялся и сказал: "Помнишь, на КП дивизии под Шаумяном пили из твоей фляжки за то, чтобы не в последний раз шахтерам вместе с моряками бить фашистов? Так оно и вышло!"

Морские дивизионы вошли в Павловский с трех сторон почти одновременно. Яновский еще издали увидел Флаг миноносца. Он остановил свою машину. Остановилась и боевая машина с флагом. Из кабины вышел Земсков.

— Товарищ гвардии подполковник, — доложил он, — два дивизиона морского полка с боем вошли в хутор Павловский.

Больше Земсков не сказал ничего. Остальное Яновский узнал от других.

7. Наша юность

Капитана 2 ранга Арсеньева похоронили на том самом холме, где он был убит сутки назад. Рядом с ним положили в братскую могилу Шацкого, Дручкова погибших в последних боях матросов и Людмилу.

Настал вечер. Сомин и Маринка сидели в одном из немногих уцелевших домов. Говорить не хотелось. Сомин закрыл глаза и снова увидел, как Яновский кладет на гроб Арсеньева морскую фуражку. Он не слышал, что говорили генерал Назаренко, Яновский, Николаев, но лицо каждого из них врезалось в память Сомина. Только на Земскова у него не хватило сил взглянуть в тот момент, когда под орудийный салют опустился Флаг миноносца и первые комья земли ударились о крышки снарядных ящиков.

Сомин крепче сжал руку Марины и сказал:

— Вот мы, наконец, вместе, а их нет...

Она ничего не ответила, только ближе придвинулась к нему.

Сомин вытащил из кармана два истертых письма. На серых треугольниках, пропитанных потом, уже трудно было различить адрес, но еще хорошо выделялась надпись по диагонали зелеными чернилами: "Вернуть отправителю".

— Зачем ты это сделала тогда? — спросил Сомин. — Это твоя авторучка и твой почерк.

Марина покачала головой:

— Ручка, наверно, — моя, а почерк — нет. Это писала соседка, которая осталась в нашей комнате, когда я уехала на фронт. А ручку я забыла дома. Вероятно, письмо, которое ты послал на дачный адрес, кто-нибудь переслал на городскую квартиру. Адреса моего там не знали и отцовского тоже. Ведь это было летом сорок второго года, когда на юге вообще ничего нельзя было найти из-за отступления. Вот тебе и отправили оба письма обратно. Я прочту их с опозданием на год... — Она протянула руку.

Сомин спокойно разорвал письма и отбросил в сторону серые лоскутки.

— Зачем читать? Сейчас они не нужны, раз ты — здесь. Ничего этого не нужно.

Она сняла с Сомина фуражку и провела рукой по его волосам:

— Какой ты стал...

— Какой?

— Большой, сильный, спокойный. Рассталась с тобой с мальчишкой, а встретила взрослого мужчину, командира батареи. Неужели нужны были война, смерть моего отца, Арсеньева, Людмилы, чтобы мы пришли друг к другу?

— Не знаю, Маринка. Ты ведь тоже не такая, как была. Знаешь, за последние сутки произошло столько событий, что их с избытком хватило бы на год: бой в Павловском, смерть Арсеньева, уход оттуда, потом спасение флага, гибель Людмилы, залп Земскова на себя и бой моей батареи, с самоходками, взятие Павловского, наша встреча с тобой, и, наконец, эти похороны.

— Наша юность мчится с недозволенной скоростью, Володя. Вот мы — совсем взрослые люди, а юность осталась где-то...

— Мне не жалко ее.

— И мне. Главное — мы вместе. Ты понимаешь, завтра нас могут разлучить, но мы все равно будем вместе. Всегда.

В дверь постучали:

— Разрешите, товарищ лейтенант?

— Входи, Валерка! Это мой друг, Мариночка, друг Андрея и Людмилы.

Разведчик был озабочен:

— Володя, пойди к старшому. Он меня прогнал. Попробуй ты.

— Пойду я, — сказала Марина. Она сразу поняла, о ком идет речь.

Косотруб довел ее до поворота дороги. Дальше Марина пошла одна. Земскова она увидела у какого-то поваленного забора. Он сидел на траве. Марина села рядом:

— Можно мне побыть с вами, Андрей? Я буду молчать.

— Нет, говорите. Вы не думайте, что мне трудно смотреть на людей. Вы хорошо сделали, что пришли, Марина Константиновна.

— Просто Марина...

— Хорошо. Вот здесь, у этого забора, мы стояли. Валерка, она и я. Кажется, трава еще хранит следы. Вы ее не знали, Марина.

— Знала. Когда убили моего отца, Людмила осталась со мной. Ведь вы сами ее оставили на медпункте!

— Вам было тогда не до нее.

— Конечно. Но в такие минуты зорче видишь и запоминаешь все. Я только теперь поняла ваши слова о надежной душе.

Земсков лег на землю, прижавшись лицом к траве. Марина долго сидела рядом с ним. С дороги раздался голос Косотруба:

— Капитан Земсков, к генералу!

Земсков встал, оправил ремень и подал руку Марине:

— Спасибо.

— За что?

— За все. А главное — за Володю. Вы помогли ему стать настоящим человеком, офицером. Мысль о вас. Любовь к вам...

В избе, где остановился Назаренко, было полно офицеров. Когда Земсков вошел, генерал поднялся из-за стола:

— Отлично действовали, товарищ Земсков. Сегодня днем отлично действовали. Капитан Николаев доложил мне, что вы приняли на себя командование обоими дивизионами и обеспечили взятие хутора с минимальными потерями.

Яновский пристально смотрел на Земскова. Он видел в его лице сейчас много нового. Исчезла юная непосредственность. Черты стали грубее. Горе, опасности, постоянное напряжение воли сделали это лицо каким-то другим, словно Яновский видел старшего брата того Андрея, которого он знал. Особенно изменился взгляд.

— Вы очень устали, Андрей Алексеевич, — Яновский никогда до этого не называл его по имени и отчеству, — может быть, следует дать вам отпуск недели на две?

Земсков усмехнулся:

— Вы шутите, конечно, товарищ подполковник. Полк наступает, а начальник разведки поедет в тыл?

— Придется освободить вас от этой должности, товарищ Земсков, — сказал генерал. — Вы сами приняли на себя командование полком, провели бой, даже комбатов назначаете.

Земсков не понимал, почему Назаренко улыбается.

— Обстановка заставила, товарищ генерал.

— Вот именно — обстановка! — Назаренко перестал улыбаться. — Я посоветовался с подполковником Яновским и решил назначить вас исполняющим обязанности командира полка. Есть у вас вопросы?

— Да. Я полагаю, морским полком должен командовать моряк.

— Разрешите, товарищ генерал? — поднялся Николаев. Назаренко кивнул ему головой.

— Приказы не обсуждают, а выполняют, — сказал Николаев, — но если уж речь зашла о моряках, я считаю — капитан Земсков давно стал моряком.

— Ясно? — спросил генерал. — Товарищи офицеры, обязанности командира полка выполняет капитан Земсков. Начальником штаба временно назначаю капитана Ермольченко, первым помощником начальника штаба — старшего лейтенанта Рощина, начальником разведки — лейтенанта Бодрова. Новых людей ждать сейчас некогда, а там — посмотрим. Завтра полк снова будет в бою. Карту!