С. Шахов. Две победы в один день

Штурман перевернул очередную страницу навигационного журнала и аккуратным почерком вывел новую дату: 27 февраля 1942 года. В этот момент, да и в течение нескольких последующих часов ничто не предвещало, что этот день станет для “четыреста второй” днем большой боевой удачи. Правда, когда лодка ночью всплыла, подводники подивились полному штилю, что в Баренцевом море бывает крайне редко. Однако штиль за добрую примету не посчитали. Ведь в такую погоду противнику легче обнаружить лодку, да и выходить подводникам в торпедную атаку по этой же причине труднее.

К счастью, ночь прошла спокойно, и “щука” получила возможность полностью зарядить аккумуляторную батарею, “набить” воздух высокого давления, как следует провентилировать отсеки.

Когда батарея была заряжена полностью, командир лодки почувствовал себя значительно спокойнее. Это прежде всего значило, что лодка опять приобрела максимальный запас подводного хода, ибо в морской глубине она может передвигаться только с помощью гребных электромоторов. Правда, запас этот был в те годы не так уж велик — до семидесяти часов на самом малом ходу и только один час на самом полном. Подводники мечтали о более высоких возможностях, но в общем-то старались укладываться в имеющиеся. Во всяком случае, сразу же после выхода лодки из базы в отсеках устанавливался строжайший контроль за расходом электроэнергии и весь экипаж, а особенно электрики, вел борьбу за ее экономию. На чем экономили? На грелках, например. Старались пореже включать их, хотя в феврале в отсеках было довольно холодно.

Что касается сжатого воздуха (или воздуха высокого давления), то без него подводной лодке не всплыть на поверхность. Этот воздух своим давлением вытесняет воду из балластных цистерн, и облегченная лодка освобождается от цепких объятий глубины.

Словом, свой четвертый день на позиции подводная лодка начала, как говорится, в полной боевой готовности. Погрузившись на перископную глубину, “щука” продолжала поиск противника.

Командир — Н. Г. Столбов — в центральном посту. Время от времени он поднимает перископ и, пригнувшись к окуляру, осматривает горизонт. В тусклом освещении отсека особенно ярким казался луч с поверхности, проникавший внутрь лодки через перископ. Будто из другого мира.

Комиссар и штурман внимательно следили за выражением лица Столбова — не привлечет ли что-нибудь его внимание. Но Николай Гурьевич молча отрывался от окуляра, складывал рукоятки перископа и нажимал кнопку. Стальная труба медленно уползала вниз, в шахту. А командир, непривычно молчаливый, опять садился на разножку.

Когда командир в очередной раз поднял перископ, протер ваткой линзу окуляра и прикрыл глазом яркий лучик, комиссар со штурманом сразу заметили, как напряглись его ладони, сжимавшие рукоятки. Столбов долго не отрывался от окуляра, чуть-чуть подворачивая перископ вправо и влево. Долгополое наконец не выдержал:

— Что там?

— Караван!— быстро ответил Столбов.— Транспорты в охранении тральщиков и катеров.

И вновь по отсекам зазвенели звонки. Боевая тревога! Торпедная атака!

Командир, назначив курс прямо на вражеский караван, приказал увеличить ход. Через десять минут снова взглянул в перископ. Теперь уже точно установил сторону движения судов противника, выбрал самый большой транспорт.

— Тысяч на восемь потянет,— проговорил он, ни к кому не обращаясь.

Лодка пошла параллельно транспорту. Столбов тем временем определил дистанцию и курсовой угол цели, скорость ее движения. Помощник командира выбрал из таблиц необходимые данные, определяющие позицию залпа.

Рассчитали боевой курс.

Повернули на боевой курс.

В лодке — полнейшая тишина. Подводники понимали всю ответственность момента. Там, наверху, корабли охранения противника. Их акустики, надо полагать, прослушивают море. Если они услышат шумы винтов лодки, обнаружат ее, значит, начнется противолодочное маневрирование, а на наши головы обрушатся глубинные бомбы. А вражеские транспорты упускать больше нельзя. В них наверняка находятся войска или оружие и боеприпасы. Все это против наших людей, против нашей Родины.

И это хорошо понимают краснофлотцы и старшины. Они внимательны и сосредоточенны, чутко прислушиваются к распоряжениям и командам, стараются действовать быстро и точно. Как накануне говорил командир? Успех зависит от всех вместе и от каждого в отдельности.

Капитан-лейтенант Столбов снова поднимает перископ. Транспорт теперь виден совсем хорошо даже без увеличения, его громада все ближе и ближе подходит к залповому пеленгу.

— Носовые аппараты товсь!— приказывает командир.

Высокий черный форштевень транспорта наползает на вертикальную нить в окуляре перископа. Теперь пора!

— Пли!— крикнул Столбов, рубанув рукой воздух. И все в центральном почувствовали, как вздрогнула “щука”, освободившись от торпед.

— Торпеды вышли,— докладывает из первого отсека старший лейтенант Захаров.

Опасные мгновения. Облегченную носовую часть лодки потянуло к поверхности. Того и гляди, над водой покажутся нос и рубка. Мало того — можно еще и снаряд в прочный корпус получить. Большаков и боцман Николай Добродомов успели предпринять необходимые меры и удержали “щуку” на глубине. Большаков командовал трюмным, сколько и откуда перекачать воды в носовые цистерны вспомогательного балласта. Добродомов умело и энергично действовал горизонтальными рулями, бдительно наблюдая за пузырьком дифферентомера.

А стрелка командирского секундомера неторопливо бежала по циферблату. И начинало казаться, что уже пора бы прогреметь взрыву. Или опять неудача? Во всех отсеках люди, прислушиваясь, замерли...

Два сильных взрыва один за другим отдались в корпусе лодки звенящим гулом. Значит, победа! И все-таки надо бы убедиться, что торпеды взорвались действительно от удара о борт транспорта.

— Акустик, как горизонт? — спрашивает Столбов.

— Приближающихся шумов нет!

Командир, как только торпеды устремились к цели, начал послезалповое маневрирование для уклонения от возможного преследования. Столбов предпочел уклоняться в сторону берега, резонно полагая, что в этом направлении лодку вряд ли будут искать. Пока что его предположения сбывались.

— Боцман, всплывать под перископ!—последовало приказание.

Медленно поползла вверх стальная труба. Едва из шахты показалась нижняя головка перископа, командир тут же откинул рукоятки и еще на подъеме развернул его в направлении взрывов.

Картина, которую Столбов увидел на поверхности, явно ему понравилась.

— Чистая работа,— сказал он, довольный.— Ну-ка, быстро, кому хочется посмотреть.

Кому хочется посмотреть в перископ? Каждому! Все находившиеся в центральном посту по очереди заглядывали в светлый глазок окуляра и не могли сдержать возгласов удовлетворения: огромный транспорт тонул, разламываясь пополам.

Командир тем временем сообщил по переговорным трубам в отсеки:

— Атака прошла успешно. Транспорт водоизмещением в восемь тысяч тонн отправлен на морское дно. Возможно преследование кораблей охранения. Приготовиться к борьбе за живучесть!

А в отсеках все подводники, как один, вполголоса крикнули “ура”. Каждому было радостно от того, что врагу нанесен еще один чувствительный удар, что не пропал труд, затраченный на борьбу со штормом, что не зря вот уже четвертый день мы находимся в море, каждую секунду рискуя наскочить на вражескую мину или попасть под глубинные бомбы гитлеровцев.

Между тем преследования почему-то не было. Правда, корабли противника сбросили несколько глубинных бомб недалеко от торпедированного транспорта. Но вскоре акустик доложил, что посторонние шумы не прослушиваются. Значит, караван ушел. Ушел, недосчитавшись самого крупного транспорта. Помощник командира весело скомандовал из центрального поста:

— От мест по боевой тревоге отойти! Первой смене заступить на вахту!

В отсеках воцарилось оживление. Радостные и взволнованные, подводники делились впечатлениями.

— Взрыв-то какой!— говорил краснофлотец Максименко.— Аж нашу “щуку” тряхнул.

— Я рулил на всю железку, а нос лодки лезет и лезет кверху. Хорошо, Вангатов быстро заполнил носовую цистерну,— возбужденно рассказывал боцман, главный старшина Добродомов.

— Теперь, ребята, Гитлер своим фрицам всыплет за то, что нас прошляпили и не спасли свой транспорт.

— Вообще здорово получилось...

В первом отсеке, примостившись у торпедных аппаратов, старший лейтенант Захаров подсчитывал, какой урон понесли немецко-фашистские захватчики в результате атаки нашей лодки. Вокруг него сгрудились Ивашев, Бахтиаров и другие подводники.

— Если этот транспорт перевозил войска,— рассуждал вслух Захаров,— то на нем находилось около трех тысяч человек с вооружением и всякими там припасами. Разделим теперь это число на каждого из нас, внуков Нептуна. Должен вам сказать, друзья, приходится по нескольку десятков фрицев на брата.

— Такой транспорт,— присоединился к беседе воен-фельдшер Разговоров,— может перевезти почти двухмесячный запас продовольствия для четырех дивизий.

— И это неплохо,— заметил секретарь партбюро Бахтиаров.— А если он нагружен был не войсками или харчами, а, скажем, теплым обмундированием, без которого околевают гитлеровцы на заполярном морозе. Тоже годится, пусть они мерзнут: собаке собачья смерть.

В общем, разговоров было много. В этой обстановке легко могло зародиться в экипаже благодушное настроение. Предвидя это, мы с Долгополовым прошли по отсекам и предупредили, что успокаиваться никак нельзя, что на лодке еще есть торпеды, которые надо использовать по назначению.

— Если мы привезем их обратно,— говорил Николай Афанасьевич морякам,— смех пойдет по всему Заполярью. Так что бдительность и еще сто раз бдительность, товарищи, требуется от нас сейчас.

Эти слова комиссара не заглушили радости и гордости, переживаемой людьми. Однако они заставили краснофлотцев снова настроиться на боевой лад, сосредоточиться на выполнении своих обязанностей.

Обед по случаю торпедной атаки несколько задержался. Но не успели еще бачковые посуду помыть, как акустик Васильев услышал подозрительные шумы. Вахтенный офицер попросил командира в центральный пост. Столбов ждать себя не заставил.

Лодка повернула навстречу шумам, и минут через двадцать командир увидел в перископ вражеский конвой: шесть транспортов с охранением. Транспорты усиленно дымили.

— Скорость изображают, супостаты. Торопятся проскочить мимо опасного места,— усмехнулся Столбов и повернулся к помощнику.— Играйте, Константин Никитич, боевую.

Эта торпедная атака по времени была значительно короче предыдущей. Дело в том, что и конвой в общем-то шел встречным курсом и самый крупный транспорт оказался ближайшим к лодке, на идеальном курсовом угле.

— Атака, как в учебнике,— пошутил Столбов, поглядывая на секундомер.

Забегая чуть вперед, можно сказать, что командир несколько поторопился с подобным заключением.

Ивашев и Бахтиаров в первом отсеке расторопно и энергично готовили к стрельбе оставшиеся в аппаратах две торпеды. И едва старшина группы торпедистов доложил в центральный пост, что носовой двухторпедный залп изготовлен, как оттуда скомандовали: “Товсь!”— и почти сразу же: “Пли!”

Торпедисты рванули на себя спусковые рычаги. Сжатый воздух с мощным шипением толкнул торпеды вперед. И опять томительное ожидание: “Попали или нет?”— и опять бурная радость, когда донеслись до лодки глухие взрывы торпед.

После атаки “щука” круто развернулась на обратный курс, потом сделала несколько зигзагов, чтобы уклониться от преследования. Бомбежки опять почему-то не было. Командир поднял перископ. Увидел неспокойное море, волны, с которых ветер срывал пенные гребни. Верхнюю головку перископа то и дело захлестывало. Но все же Столбов разглядел то, что его интересовало.

— Комиссар, полюбуйся-ка!

Долгополов приник к окуляру. Он увидел, что торпедированный транспорт идет ко дну: над поверхностью моря была видна только труба.

— Миноносец повернул в нашу сторону. И два катера,— сказал комиссар, уступая перископ командиру.

— Боцман, ныряй на пятьдесят метров!— приказал командир.

Чтобы ускорить выполнение этого маневра, одновременно было отдано распоряжение немедленно заполнить цистерну быстрого погружения. Добродомов энергично переложил рули, а затем, нервно постукивая пальцем по стеклу глубиномера, будто от этого скорость погружения лодки могла возрасти, стал докладывать:

— Глубина 25 метров... 30... 35...

На этом его доклады оборвались. Первые взрывы глубинных бомб сотрясли корпус подводной лодки, когда глубиномер показывал 37 метров.

И тут началось. Вражеские корабли с ожесточением преследовали “щуку” и нещадно ее бомбили. От особенно близких взрывов в отсеках лопались лампочки, вылетали предохранители на подстанциях. Отдался даже кингстон уравнительной цистерны, и в нее хлынула забортная вода. Это было, пожалуй, опаснее всего: теперь лодка могла провалиться в морскую пучину слишком глубоко, где ее корпус не выдержит давления воды.

В этот момент судьба лодки и экипажа полностью зависела от расторопности и самоотверженности трюмных. Промедли они, и тогда над жизнью всех нас нависла бы смертельная опасность, предотвратить которую чрезвычайно трудно.

К счастью, вахтенный трюмный Вангатов действовал безошибочно. Он молниеносно юркнул под настил центрального поста, кое-как протиснулся между помпой и воздушными магистралями и, нырнув в ледяную воду, смог сравнительно быстро устранить повреждение.

Поступление забортной воды прекратилось. В бомбежке временами наступали такие паузы, что порой начинало казаться, будто попытки гитлеровцев уничтожить лодку закончились. Но спустя некоторое время опять возобновлялись близкие сильные разрывы глубинных бомб. От каждого из них снова вздрагивал корпус лодки, а из центрального поста снова и снова раздавались команды:

— Осмотреться в отсеках!

Осматриваться часто приходилось в кромешной тьме.

Это когда вылетали предохранители на подстанциях. Правда, электрики Вызов и Парфентьев быстро восстанавливали освещение.

— В первом все в порядке,— докладывали торпедисты в центральный пост.

— В пятом все в порядке.

Подводники держались стойко. А молодому мотористу краснофлотцу Сидорчуку, который впервые участвовал в боевом походе, было, видимо, хуже всех. Он прижимался к масляной помпе и вздрагивал при каждом взрыве бомб. Командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Новак, улучив момент, подошел к нему, спросил сочувственно:

— Что, боязно?

Сидорчук вздрогнул от неожиданного вопроса и хотел было сказать, что он не боится бомбежки, но, почувствовав к Новаку доверие, ответил вопросом на вопрос:

— А бомбы могут попасть в нашу лодку?

— Конечно, могут,— сказал Новак совершенно спокойно.— И попадут, если мы будем прятать голову. Надо каждому делать свое дело в любой обстановке и безошибочно. Помнишь, как сказал командир: “Успех зависит от всех нас вместе и от каждого в отдельности”.

— Да, да. Я это уже понял.— Сидорчук отошел от помпы к пульту дизеля.

— Наш командир опытный,— продолжал Новак.— Он не раз выводил лодку из очень трудных положений. Так что можно не сомневаться: он и сейчас обхитрит врага.

Бомбежка еще продолжалась, но взрывы раздавались уже далеко. Стало ясно, что лодка искусным маневрированием оторвалась от преследовавших ее кораблей.

— Ну и денек же выдался сегодня,— Столбов улыбнулся вахте центрального поста.— Поздравлю товарищей. Все-таки не каждый день по два транспорта топим. Пойду-ка я в отсеки, чтоб не отвыкали там от командира.

В шестом отсеке Николай Гурьевич подсел к редактору боевого листка мичману Кукушкину. Посмотрел некоторые заметки, потом сказал:

— Мне думается, что наверху надо крупными буквами написать: “Счет мести растет”. Ну а заметку об этом хорошо может написать старший лейтенант Захаров. Я слышал, как он после первой атаки подсчитал, что если на потопленном транспорте были войска, то утопленников хватит по нескольку десятков на каждого члена нашего экипажа. Теперь этот счет, по крайней мере, удвоился. Среди торпедистов есть и другие варианты подсчета вражеских потерь. Возьмите у них все выкладки и опубликуйте. Получится здорово.

В первом отсеке полным ходом шла перезарядка торпедных аппаратов. Запасные торпеды находились тут же — по правому и левому бортам. С помощью специальных приспособлений торпедисты выкатили их на середину отсека, чтобы подготовить к действию.

Наибольшей точности и аккуратности требовала установка взрывателя. Эту работу всегда производил мичман Егоров. Старшина Ивашев устанавливал различные приборы и заливал горючее. Краснофлотец Бахтиаров обильно смазывал торпеды тавотом. В таком виде, густо покрытые смазкой, похожей на вишневое варенье, торпеды вталкивались в трубы аппаратов. Николай Гурьевич увидел на них надписи, сделанные прямо по тавоту: “Смерть Гитлеру!”, “За Родину!”

И вот уже торпедные аппараты перезаряжены. Подводная лодка опять готова к бою. Здесь командир пробыл дольше, чем в других помещениях. Он наблюдал за ходом перезарядки аппаратов, а когда люди освободились, рассказал о результатах двух атак, о том, как тонули вражеские корабли.

Наступил поздний вечер. Возвратившись в центральный пост, командир приказал:

— По местам стоять, к всплытию!

Экипаж быстро занял места по расписанию. Вахтенный сигнальщик Беседин с биноклем на шее уже забрался в боевую рубку. Сюда же поднялись командир, вахтенный офицер Сорокин, рулевой. В рубке ни зги не видно. Не многим лучше видимость и над морем, где в это время года властвует заполярная ночь. Поэтому, прежде чем подняться на мостик, надо побыть в рубке минут пятнадцать, чтобы глаза привыкли к темноте.

Акустик Васильев доложил:

— Горизонт чист.

— Всплывать!— приказал командир.

Вангатов открыл общий клапан. Сжатый воздух по магистралям ворвался в цистерны и с силой вытеснил воду за борт. Лодка пошла вверх. Ее сразу же начало раскачивать с борта на борт.

Откинулась массивная крышка рубочного люка. Первым на мостик выскочил командир, за ним сигнальщик, потом вахтенный офицер и рулевой. Осмотрелись. Все в порядке.

— Хороший все-таки был сегодня денек!— проговорил Столбов, затягиваясь морозным воздухом.

* * *

В море подводники обычно много читают. Сама обстановка располагает к этому: в тесных отсеках в часы, свободные от вахт, заняться просто нечем. Поэтому почти все отдыхают обычно с книгой в руках.

Походной библиотечкой, как уже говорилось, заведовал моторист Михаил Мацура. Еще до выхода в море он постарался запастись литературой с учетом читательских интересов подводников.

Библиотечка получилась хорошая. Герои книг вроде Павки Корчагина были надежными спутниками подводников, помогали им переносить тяготы и невзгоды похода, учили быть мужественными и отважными.

Впрочем, подводники не считали себя героями. Отправляясь в тяжелые походы, где каждая минута пребывания в море связана с риском, они не думали о подвигах и смерти. Люди просто сроднились с опасностью, а свой труд рассматривали как любой труд на войне. Мне не раз приходилось присутствовать при вручении подводникам правительственных наград, и всегда бросалась в глаза застенчивость, с которой они принимали ордена и медали.

Вот и сейчас жизнь на лодке шла своим чередом: одни несли ходовые вахты, другие — отдыхали. В электромоторном отсеке свободный от вахты Евгений Парфентьев читал вслух какую-то журнальную статью. Товарищи любили его слушать, потому что читал он выразительно, интересно комментируя наиболее важные места. В соседнем отсеке агитатор Сергей Новицкий, до службы на флоте работавший учителем в Белоруссии, рассказывал товарищам о действиях белорусских партизан. Материала у него об этом было предостаточно, так как он с первых дней войны вырезал из газет все, что печаталось о борьбе его земляков с фашистскими захватчиками.

— Белоруссия, как и вся наша Родина, будет освобождена!— убежденно говорил Сергей.— И мы здесь, в северных холодных водах, тоже помогаем очищать нашу землю от ненавистного врага.

Комиссар в это время беседовал с молодыми краснофлотцами.

Николай Афанасьевич рассказал им о том, какой урон нанесла противнику подводная лодка, потопив два вражеских транспорта. Сравнительные цифры произвели на краснофлотцев большое впечатление. Потом поговорили о поведении во время бомбежки.

— Товарищ комиссар,— обратился к Долгополову Сидорчук,— а ведь я немного растерялся, когда нас начали бомбить. Страшно было. Бомбы рвались, проклятые, так близко, что могли попасть в лодку.

— Я знаю,— спокойно сказал комиссар.— Это у вас с непривычки. Многие ведут себя так, когда первый раз попадают под бомбежку. В свое время я тоже думал: вот-вот накроет лодку, и конец нам, поминай, как звали. А теперь привык, переношу спокойно. Да и все, кто побывал в таких переделках, чувствуют себя уверенно. Присмотритесь к ним...

А командир в это время по-прежнему вел активный поиск врага. Он сосредоточенно рассматривал карту этого района, назначал курс лодки и, время от времени поднимая перископ, осматривал горизонт.

В один из таких моментов Николай Гурьевич обнаружил два вражеских тральщика. Прикрываясь высокими скалистыми берегами, они шли в один из фьордов норвежского побережья. Командир принял решение атаковать врага.

Нечего и говорить, что атака военного корабля связана с большим риском, чем атака транспорта, шедшего даже под усиленной охраной сторожевых кораблей. Было известно, что тральщики, как и эсминцы, имели хорошую акустическую аппаратуру, позволявшую обнаружить подводную лодку на значительном расстоянии.

Это обстоятельство обязывало наших моряков действовать особенно осторожно, ни в коем случае не форсировать работу дизелей. Командир маневрировал осторожно и сумел незаметно для противника сблизиться с тральщиком на дистанцию стрельбы. Последовали обычные команды, снова раздались взрывы торпед.

Едва командир убедился в потоплении тральщика, как акустик доложил:

— Корабль противника повернул на нас. Расстояние уменьшается.

— Право на борт! Боцман, погружаться на глубину шестьдесят метров!— скомандовал Столбов.

Не прошло и пяти минут, как рванула поблизости первая глубинная бомба. За ней вторая, третья, еще две... Уцелевший тральщик, видимо, довольно точно нащупал местонахождение “щуки”. Где-то совсем рядом грохнул взрыв такой силы, что в лодке многие не удержались на ногах. Старший помощник командира Сорокин сильно ударился головой о тумбу кормового перископа. Штурмана Леошко отбросило к воздушным клапанам. Вангатов провалился в трюм.

— Вышло из строя электрическое управление горизонтальными рулями!— крикнул Добродомов.

— Перейти на ручное!— распорядился командир.

В центральный пост срочно вызвали рулевого Мак-си менко. Штурвалы ручного управления вращались туго, и надо было затратить немало усилий, чтобы переложить рули хотя бы на один градус. По сравнению с другими моряками лодки Максименко был настоящим богатырем, но и он, встав к штурвалу носовых рулей, едва смог обеспечить срочное погружение лодки.

В этот момент вражеский тральщик прошел прямо над лодкой. И опять мощные взрывы сотрясли ее корпус. Выходили из строя приборы, лопались лампочки в плафонах, сыпалась пробковая обшивка в отсеках. Но в этом грохоте, звоне битого стекла отчетливо слышались уверенные команды.

Столбов понял, что обычным маневрированием избавиться от преследования вряд ли удастся. Надо было придумать что-то хитрое, неожиданное для противника. И командир нашел способ, который позволил сбить с толку вражеских акустиков и хотя бы на время оторваться от противника.

По приказанию командира на “щуке” были выключены все вспомогательные механизмы. Это позволило до минимума сократить шумы в лодке. Единственным источником шума оставались главные электромоторы. Однако они давали возможность акустикам противника следить за перемещением лодки, о чем свидетельствовали довольно точные разрывы глубинных бомб, сбрасываемых с тральщика.

В этой сложной обстановке капитан-лейтенант решил применить совершенно новый тактический прием. Не знаю, думал ли о нем Столбов раньше или эта мысль пришла ему в голову только теперь, но она оказалась очень кстати и сыграла в этот момент едва ли не решающую роль в нашем спасении.

Суть тактической новинки состояла в следующем. Когда над лодкой рвались глубинные бомбы, командир приказывал давать полный ход вперед. В это время там наверху акустики все равно ничего не слышали. Но как только наступала тишина, электромоторы стопорились и лодка двигалась по инерции. И так каждый раз. Взрыв. “Полный вперед!” Затих гул от взрывов. “Стоп моторы!” Электрики с исключительной точностью выполняли команды из центрального поста. Даже в темноте, когда гас свет, они ни разу не ошиблись в переключениях рубильников на главных ходовых станциях. Благодаря этому бомбы рвались хотя и недалеко от лодки, но не настолько близко, чтобы доконать ее.

— Прыгаем, как лягушка,— вполголоса сказал Сорокин по этому поводу.

Наконец бомбежка прекратилась. То ли вражеский тральщик потерял лодку, или, быть может, готовили на нем новые серии глубинных бомб, про это на “щуке” не знали. Но наступившей тишине обрадовались. Осмотрелись в отсеках. Крупных повреждений не обнаружили, а мелкие тут же исправляли.

Однако передышка длилась не очень долго. Через некоторое время Васильев опять услышал в наушниках шум винтов надводного корабля. И снова вокруг загрохотали взрывы, сотрясая стальной корпус лодки. На этот раз гитлеровцы бомбили методично и ожесточенно, но разрывы раздавались за кормой.

Подводники упорно боролись за жизнь своего корабля. Командир предпринимал самые различные маневры, но оторваться от преследования не удавалось.

— Что-то крепко он к нам привязался,— озабоченно сказал Столбов. И, подумав, добавил:— Как будто по чистому следу идет.

— Лодка становится тяжелой,— доложил со своего места боцман.

К нему тут же подошел инженер-механик Большаков и наклонился к глубиномеру. Да, “щука” понемногу погружалась. На малом ходу, да еще с толчками, рули уже не держали ее на заданной глубине.

— В чем дело?— спросил Столбов.

— Надо откачивать из уравнительной за борт, товарищ командир.

— Немцы нам качнут, только запусти помпу.

И все-таки помпу пришлось запускать. Она работала, как и главные электромоторы, под аккомпанемент взрывов глубинных бомб. Трюмный Вангатов при этом, словно жонглер, всякий раз с молниеносной быстротой открывал и закрывал клапана.

Мы с комиссаром решили пойти по боевым постам. Отсеки разделили между собой так: ему — носовые, мне — кормовые. Надо было подбодрить людей, рассказать им о тех мерах, которые предпринимает командир, чтобы избавиться от затянувшегося преследования.

Подводникам, которые в эти тревожные часы находились в центральном посту, были известны и окружающая обстановка, и решения командира. Поэтому и бомбежка действовала на них не так угнетающе. В остальных же отсеках могли только догадываться о происходящем. В таком положении нет ничего хуже неизвестности.

Надо сказать, что экипаж держался хорошо, никто не терял самообладания. Даже молодой моторист Сидорчук выглядел молодцом. На вопрос о том, как он себя чувствует, ответил:

— Самочувствие бодрое, только вот дышать тяжело.

Дышать действительно стало тяжело. Лодка уже много часов находилась под водой. В отсеках скапливался углекислый газ. Машинки регенерации воздуха нельзя было включать, так как они создали бы много шума, который могли услышать акустики на вражеском корабле.

По себе чувствую: кислородное голодание дает знать — немеют пальцы рук, ноги становятся как деревянные, кружится голова, хочется спать. Вижу, торпедисту Мельникову совсем плохо: он дышит тяжело, на губах выступила пена. Фельдшер Разговоров, который и сам еле держится на ногах, оказывает морякам помощь. Пытаясь привести Мельникова в чувство, он заставляет его дышать через патрон регенерации. Но польза от этого невелика. Одно дело, когда машинка гонит через патрон воздух под давлением. Это действительно способствует его очищению. А легкие человека, как бы они ни были натренированы, не могут добиться этого. И все же Разговоров настойчиво уговаривает Мельникова дышать, тормошит его, не давая заснуть.

— Дыши, дорогой. Держись. Вспомни, как о тебе в сводке Информбюро писали. И еще напишут. Только держись...

И так помогал слабым товарищам каждый более или менее сильный моряк. Пример в этом показывали коммунисты. Выбиваясь из последних сил, они не только спасали товарищей, но и несли вахту, обеспечивая маневрирование корабля. Это было главным условием того, что лодка, а вместе с нею и все люди выжили.

Судя по показаниям часовых стрелок, на поверхности моря наступало темное время суток. Разрывы бомб становились все глуше и уже не причиняли лодке никакого вреда. Потом они стали рваться где-то далеко за кормой, а затем и совсем прекратились.

Наступила ночь. Люди буквально задыхались без кислорода, аккумуляторная батарея почти полностью разрядилась, и командир решил всплыть.

Всплывали со всеми предосторожностями. Сначала акустик Васильев прослушал горизонт, затем Столбов поднял перископ.

— Темно, видимость — ноль,— сообщил он нам с комиссаром. Потом смахнул с лица рукавом кителя мелкие капельки пота и приказал продувать главный балласт.

Мертвая зыбь плавно раскачивала “щуку” с борта на борт. Подводники блестящими глазами на осунувшихся лицах жадно смотрели на вентиляционные грибки, ожидая, когда ударит оттуда струя свежего воздуха.

Командир, как и полагается, первым поднялся наверх. Вдохнув полной грудью, качнулся то ли от волны, то ли от головокружения. Ухватился за ограждение мостика. Руки в кожаных перчатках скользнули по мокрому металлу. Столбов быстро огляделся вокруг, вызвал снизу вахтенного офицера и сигнальщика. Потом снял перчатку, провел рукой по тумбе перископа и поднес ее к лицу. Рука была в соляре.

— Так вот оно что,— мрачно сказал Николай Гурьевич и, склонившись над люком, откуда тянуло теплым и еще тяжелым воздухом, крикнул в центральный пост, чтобы инженер-механик вместе с боцманом выходили осматривать корпус.

Осмотр подтвердил самые худшие предположения. Но прежде чем рассказать о результатах осмотра корпуса лодки, требуется сделать небольшое пояснение.

Дело в том, что подводные лодки типа “Щ” для увеличения автономности плавания брали соляр не только в специальные топливные цистерны, расположенные внутри прочного корпуса, но и в две средние цистерны главного балласта. И хотя эти цистерны имели дополнительное оборудование, однако были наиболее уязвимым местом корабля. И на этот раз они первыми не выдержали бомбежки: от близких разрывов в них появились большие трещины. Вытекавшее из них топливо оставляло на поверхности моря масляный след, по которому шел вражеский тральщик до наступления темноты.

Теперь надо было принимать решение, как быть дальше. Оставаться на позиции с пробитыми цистернами не имело смысла, а устранить повреждение в море не представлялось возможным. Вместе с тем Столбову не хотелось возвращаться в базу раньше срока. И командир собрал офицеров на совет.

Совещание проходило в третьем отсеке. Николай Гурьевич обрисовал положение и попросил офицеров высказать свои соображения. Все единодушно сошлись на том, что необходимо до последней возможности продолжать поиск врага. Единым было мнение офицеров и в том, что соляр из поврежденных цистерн главного балласта необходимо выбросить за борт, цистерны промыть и остаться на позиции, всячески экономя топливо. По докладу инженера-механика Большакова топлива в цистернах прочного корпуса было еще более десяти тонн.

Мнение командира и комиссара было таким же. Поэтому, как только люди избавились от кислородного голодания, началось промывание цистерны главного балласта, для чего лодка несколько раз погружалась и энергично всплывала. Одновременно в каждом отсеке проверялись и приводились в порядок механизмы, устранялись последствия бомбежки.

Наконец эта работа была закончена. Жизнь на лодке вошла в обычную походную колею. Радист Хромеев принял очередную сводку Совинформбюро. Комиссар созвал агитаторов и познакомил их с положением на фронтах.

Перед тем как они отправились в свои отсеки, Николай Афанасьевич посоветовал им не забывать в своих беседах о вчерашнем дне, который был чрезвычайно тяжелым, но безусловно удачным. Шутка ли, был потоплен третий вражеский корабль в одном походе. Такой боевой удачи еще не знает история подводной войны. Вместе с тем он сообщил им о решении командира остаться на позиции, продолжать поиск врага.

Наступал новый день. Лодка опять погрузилась, и подводники продолжали заниматься своими делами. Теперь уже ничто, кроме разговоров, не напоминало о вчерашней кошмарной бомбежке и о том, что жизнь каждого из нас висела тогда на волоске.

К вечеру 4 марта опять разыгрался шторм. Громадные волны накрывали невысокий мостик подводной лодки, и всякий раз при этом через открытый люк в центральный пост низвергался мощный водопад. Помпа, почти не переставая, откачивала воду из отсека. Временами приходилось помогать ей даже ручным насосом.

Верхние вахтенные в обледеневшей одежде походили на застывшие изваяния из сказочного ледяного царства. Морская соленая вода оседала изморозью на их обветренных лицах.

Через каждые полчаса из центрального поста доносился голос нижнего вахтенного:

— На мостике!

— Есть, на мостике!

— В лодке все в порядке!

— Есть, в лодке все в порядке!— отзывался вахтенный офицер.

Внизу в отсеках тоже нелегко. Особенно мотористам. Палуба уходила из-под ног. Грохотали дизели. У передней панели форменный сквозняк — двигатели тянули воздух. В кормовой части и под настилом жарко и душно от масляных испарений. На вахту здесь заступили мотористы Новак, Горожанкин и Денисов. Они внимательно следили за работой дизелей. Временами кто-либо из них прикладывался ухом к корпусу машины, чтобы послушать, как бьется стальное сердце лодки.

В радиорубке Николай Хромеев пытался выйти на связь с базой. Он уже в который раз выстукивал телеграфным ключом позывные, но ответа не получал. В наушниках трещало, визжало, свистело. Радист настойчиво вращал регуляторы. Но все безуспешно — связи с базой не было. Осмотрев передатчик и приемник, Хромеев понял — неисправна антенна. Результат ли это все той же бомбежки или жестокий шторм тому причиной, определить в такой обстановке было невозможно. Да и некогда. Командиру требовалась связь с базой. Он понимал, что установка аварийной антенны связана с большой опасностью для тех, кто этим будет заниматься, но другого выхода не было, и он вызвал на мостик командира отделения радистов Николая Хромеева и акустика — секретаря комсомольской организации — Александра Васильева.

Море ревело и выло, густой снежный заряд, обжигая холодом, хлестал в лица людей, находившихся на мостике. Вся надстройка, мостик, палуба покрылись толстым слоем льда. “Щука” походила на причудливую ледяную глыбу.

Привязавшись бросательными концами к тумбе перископа, Васильев и Хромеев с большим трудом взобрались на ограждение рубки. Спирало дыхание, ноги скользили, страшно было оторвать руки от антенной стойки. Страшно, но надо. Работали они по очереди: один следил за волной, другой крепил к изолятору медный канатик. Когда ледяной вал с пенящимся гребнем поднимался над рубкой, наблюдатель кричал товарищу: “Держись!”

Вода наваливалась свинцовой тяжестью, крутила, тянула в пучину и, не сумев сладить с упорными, катилась дальше. А отважные подводники продолжали свое дело. Выполнив задание, промокшие и замерзшие, но довольные, моряки спустились с ограждения рубки. Столбов крепко их обнял. Товарищи помогли им раздеться. Военфельдшер растирал Хромееву одеревеневшие руки.

Впоследствии известный художник Александр Меркулов, служивший в то время на Северном флоте, посвятил этому подвигу радистов одну из своих картин. А пока “четыреста вторая” пробивалась сквозь жестокий шторм. Хромеев все еще непослушной рукой выстукивал на ключе позывные базы...

Трое суток бушевало Баренцево море. Три ночи, когда “щука” всплывала для зарядки аккумуляторной батареи, подводники боролись со стихией. На четвертые сутки ветер ослабел и волна спала. Только мертвая зыбь еще слегка раскачивала лодку. Свободные от вахты занялись ликвидацией всех повреждений, которые причинил шторм.

Вечером была получена радиограмма, в которой содержался приказ сменить боевую позицию лодки. Новая боевая задача состояла в том, чтобы выйти в район, через который в скором времени проследует крупный конвой, доставлявший из Великобритании в наши порты военное снаряжение. В радиограмме указывалось, что, охраняя конвой, нашей лодке, по всей вероятности, придется иметь дело с немецкой эскадрой, в составе которой находился линейный корабль “Тирпиц”. Позиция для “Щ-402” была назначена к северу от Нордкапа.

Командир собрал офицеров и ознакомил их с задачей. В интересах быстроты и скрытности он решил совершить переход в надводном положении в темное время суток. Оставшиеся до вечера часы использовались для подготовки к переходу. Подводники еще раз осматривали механизм и оружие. Штурман проложил на путевой карте кратчайший курс. А Николай Гурьевич в эти часы не только контролировал ход работы на лодке, но и еще раз перелистал справочник, освежая в памяти тактико-технические данные немецких боевых кораблей. Больше всего его интересовал, конечно, “Тирпиц”.

Когда всплыли и взяли курс на новую позицию, ветер опять усилился. Через час он уже достигал восьми баллов, с порывами — до девяти. Встречная волна, как говорят моряки, била корабль в скулу. Трещала надстройка. В носовой ее части сорвало крепление воздушной магистрали, от чего глухие удары волн стали сопровождаться металлическим лязгом. Об устранении этой поломки пока не могло быть и речи, потому что любой человек, выполняя эту работу, наверняка захлебнулся бы соленой водой.

Ближе к утру ветер немного стих. До новой позиции оставалось идти еще два часа. В это время командир вызвал на мостик инженера-механика Большакова, и между ними произошел такой разговор:

— Мне кажется, теперь можно закрепить трубопровод.

— Все еще рискованно.

— Другого выхода нет.

— Жаль, если человек погибнет, не выполнив задания.

— А если из-за неисправности погибнут все? Максимум через час надо погрузиться. А трубопровод будет создавать дополнительные шумы. Это будет мешать нашим акустикам. А гитлеровцам на руку.

— Выходит, надо рисковать.

— Кто, по-вашему, может закрепить надежно и быстро?

— Маслюк,— не задумываясь, ответил Большаков.

Позвали наверх Маслюка. Он несколько неуклюже выбрался из люка. Трюмный был одет в засаленную рабочую телогрейку, пилотка натянута на самые уши. Большаков рассказал ему, что нужно сделать, и спросил:

— Сколько времени понадобится?

— Наверно, не меньше двадцати минут.

— Хорошо. Забирайте все необходимое и приступайте к делу. Медлить нельзя.

К трюмному подошел Столбов:

— Учти, Алексей, вот что. Находимся в районе действия авиации и кораблей противника. Может быть, придется срочно погружаться... Следи за сигналами с мостика. В случае чего — немедленно бросай работу и возвращайся.

— Все понял, товарищ командир, ответил Маслюк.— Разрешите выполнять?

Через несколько минут Маслюк уже с инструментами спустился с мостика. Осторожно, чтобы не смыло за борт, добрался до носовой части лодки и через лючок протиснулся в надстройку. Как он там работал в ледяной воде, уму непостижимо. Столбов тревожно поглядывал то на море, то на надстройку. Минуты стали такими же долгими, как и после торпедного залпа. Десять, пятнадцать, двадцать... В лючке показалась голова Маслюка. Он с трудом вылез на палубу, медленно дошел до ограждения рубки. Николай Гурьевич протянул ему руку и помог взобраться на мостик. Тяжело дыша, трюмный доложил:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнено!

Рассвет застал “четыреста вторую” в районе новой позиции, милях в тридцати от мыса Нордкап, самой северной точки Европы. Серые, холодные волны лениво, будто потягиваясь, катились к невидимому берегу. Лодка шла на границе ночи и дня. Впереди еще царила ночь, и темнота скрывала от глаз недостижимую линию горизонта. А за кормой уже светлело утро, начинающее новый день.

— По местам стоять к погружению!

Командир, последним покидая мостик, чуть задержался, залюбовавшись картиной рассвета. Потом захлопнул за собой массивную стальную крышку и крикнул вниз:

— Задраен рубочный люк!

Через несколько десятков секунд лодка исчезла с поверхности моря, оставив над волнами стеклянный глазок перископа.

Все было обычно, а между тем на лодку уже обрушилась беда. Командир смотрел в перископ и ничего еще не знал. Комиссар после бессонной ночи прилег отдохнуть и тоже ничего не знал. Помощник, штурман, минер, торпедисты, электрики, рулевые — никто не знал о случившемся, а между тем каждая минута усугубляла положение корабля.

Развязка наступила после полудня, когда в центральный пост вошел бледный как мел инженер-механик Большаков и доложил командиру, что топлива хватит только на возвращение в базу, да и то самым экономным ходом.

Нет слов, чтобы передать отчаяние командира. Как можно было допустить такой просчет? Куда девался соляр? Что делать?

С наступлением темноты Столбов решил всплыть и запросить по радио разрешение возвратиться в базу, чтобы пополнить запасы топлива и опять вернуться на боевую позицию.

Море оказалось на удивление спокойным, в небе ни тучки. Вот уж некстати так некстати. Хромеев передал радиограмму. Прошел час томительного ожидания. Ответа не было. Радиограмму повторили еще несколько раз подряд, но квитанцию, подтверждающую ее прием, так и не получили. Хромеев с Васильевым осмотрели и проверили аппаратуру, антенну. Все было в порядке, а на связь с базой опять выйти не удалось. Это было тем более страшно, что передатчик работал нормально и антенна излучала мощность.

Выход из создавшегося положения был один: покинуть район боевых действий и идти в базу. И “четыреста вторая” легла на обратный курс.

Деловито постукивали дизели, наполняя отсеки мелкой дрожью. Командир в мрачном настроении расхаживал по мостику. Три шага в одну сторону, три — в другую. Больше и не расходишься. Вахтенный офицер и сигнальщик тревожно оглядывали горизонт. В такую ясную погоду подводная лодка далеко видна.

Внезапно дизели остановились, и в наступившей тишине стало слышно, как плещется вода в надстройке.

— Приехали,— мрачно проговорил Столбов.

Спустившись вниз, он первым делом прошел в штурманскую рубку. Столь гордо на “щуке” именовалась тесная выгородка, где штурман держал свое прокладочное хозяйство. Михаил Леошко уже успел записать в навигационный журнал с профессиональной пунктуальностью, что лодка легла в дрейф во столько-то часов и минут, отсчет лага такой-то. Вместе с командиром они измерили расстояние от лодки до берега. Получилось не очень утешительно: “четыреста вторая” осталась без хода в 400 милях от родной земли и всего в 20 милях от берега, занятого войсками противника. К тому же ветер норд-ост, и лодка дрейфует в нежелательную сторону.

Впрочем, небольшой запас хода у лодки еще был. Это энергия в массивных баках аккумуляторной батареи. Но ее может хватить лишь для того, чтобы обеспечить работу гребных электромоторов на несколько часов. Однако расходовать эту энергию без крайней необходимости было нельзя, хранить ее требовалось пуще глаза. Когда кто-то сказал, что пока суд да дело, можно было бы несколько десятков миль пройти в сторону своей базы, командир категорически заявил:

— Нет, нельзя. Электроэнергию сохраним на случай последнего боя.

Тогда же он приказал остановить все вспомогательные механизмы, питаемые электроэнергией, вертикальный руль перевести с электрического привода на ручное управление, выключить даже электрическую плиту. В отсеках осталось только по одной лампочке.

В лодке стало темно, а затем и холодно. В этой обстановке состоялось партийное собрание, которое запомнилось мне на всю жизнь.

Как сейчас вижу перед глазами полумрак третьего отсека, посуровевшие, чуть осунувшиеся лица подводников.

Секретарь партбюро Алеша Бахтиаров, открыв собрание, объявил повестку дня: “О создавшемся положении и задачах коммунистов”. Слово для доклада он предоставил командиру корабля капитан-лейтенанту Столбову.

Доклад был предельно лаконичным. За многие годы пребывания в партии я не слышал ни одного такого краткого и сурового сообщения об обстановке, в которой придется действовать коммунистам. Вот оно:

— Ситуация критическая. Топлива нет. Аккумуляторная батарея разряжена почти полностью. По радио в базу передано сообщение о положении корабля. Правда, мы не имеем подтверждения о его получении. Но будем надеяться, что оно дошло до командования и нам будет оказана необходимая помощь. Но это потребует немало времени, а противник может обнаружить и атаковать нас в любую минуту. Надо искать выход самим и приготовиться к последнему бою. Израсходовав боезапас, корабль взорвем.

Комиссар Долгополов и другие коммунисты поддержали предложения докладчика. Они отметили, что для боя на лодке еще есть пять торпед, две пушки с полным боекомплектом, четыре пулемета, десятка два винтовок и гранаты. Партийное собрание единогласно постановило:

1. При любых обстоятельствах драться до конца, в плен не сдаваться.

2. Искать выход из создавшегося положения.

3. О решении партсобрания информировать весь экипаж.

Мне приходилось до этого видеть, как шли на штурм вражеских позиций морские пехотинцы. В критические минуты боя, когда под огнем пулеметов захлебывалась атака, поднялся во весь рост парторг, крикнул: “Коммунисты, вперед!”— и, не оглядываясь, бросился навстречу свинцовому ливню. И в разных местах цепи поднялись коммунисты, устремились вперед в неудержимом порыве. Этот порыв словно ветер подхватил весь отряд. Многих тогда недосчитались, но приказ был выполнен: пехотинцы овладели намеченным рубежом.

А на подводной лодке во время торпедной атаки или в такой вот ситуации, в какой оказалась “четыреста вторая”, у парторга не было необходимости бросать этот клич. Совсем другая обстановка. Но и здесь коммунисты были впереди. Своим упорством в поисках выхода из безвыходного, казалось бы, положения, своим мужественным и самоотверженным решением принять последний бой и погибнуть вместе с кораблем они вели за собой весь экипаж. И не случайно в те часы, когда лодку готовили к взрыву, сигнальщики на мостике с напряженным вниманием осматривали море и небо, а вахтенный офицер был готов в любой момент вызвать наверх артиллерийский расчет,— в эти часы к Бахтиарову один за другим приходили краснофлотцы и старшины с заявлениями о приеме в партию.

Вот некоторые из этих заявлений.

Комсомолец электрик Евгений Парфентьев писал:

“Прошу партийную организацию принять меня в кандидаты ВКП (б). Я хочу быть в эти критические дни вместе с коммунистами. А если нужно будет, то хочу умереть большевиком”.

Еще короче было заявление радиста главного старшины Николая Хромеева.“Хочу биться с врагом в рядах партии”,— писал он. В этот грозный час подали заявления с просьбой принять в ряды партии все комсомольцы, которые могли получить боевые характеристики.

В лодке становилось все холоднее. Теперь уже все моряки поверх комбинезонов надели куртки, а вместо молодцеватых пилоток — шапки.

Настроение личного состава пока не вызывало никакого беспокойства. Люди готовили корабль к бою и взрыву энергично, то тут, то там высказывались самые различные, порой самые фантастические предложения о том, как выйти из создавшегося положения.

— Надо идти в ближайший фьорд,— говорил рулевой Максименко.— Там наверняка найдется склад горючего. Мы его захватываем и — были таковы.

У электрика Сергеева своя идея:

— Хорошо бы сейчас встретить этакую здоровую транспортину, вроде тех, что мы долбанули. Встретить и дать им сигнал: “Прыгай в шлюпки к чертовой бабушке, пока живы”. А сами берем пароход в плен, лодку на буксир и айда в базу!

А в пятом отсеке подходили к делу так: инженер-механик Большаков, мотористы Новак, Чернавцев, Горожанкин, Мацура, Данилов сидели у холодных дизелей и решали, чем бы из наличных запасов заменить топливо. Получилось, что, кроме машинного масла, нечем.

Кому первому пришла такая мысль, не удалось установить. Говорили, что первого она осенила Михаила Горожанкина. Это вполне возможно, потому что был он человеком необычайного ума и мотористом отменным.

Родился и вырос Миша в Красногорском районе Московской области. Там он работал на механическом заводе слесарем-сборщиком, был активным общественником и хорошим спортсменом. Комсомольцы цеха не раз избирали его своим вожаком, а рабочие предприятия — председателем добровольного спортивного общества “Труд”. На этом заводе более тридцати лет проработал его отец Александр Захарович. Здесь же трудились мать Евдокия Дмитриевна, младший брат Николай и сестра Клавдия.

На службе Михаил стал отличным мотористом, по слуху определял ту или иную неисправность дизелей. Особенно хорошо он знал дизель и старательно ухаживал за ним. Матросы часто шутили:

— Дизель для Горожанкина что жена.

В походе наши койки находились рядом. Ночью проснешься, а постель Михаила пуста. Утром опять раздаются соленые морские шутки:

— Сегодня Горожанкин опять к “жене” в самоволку ходил.

Среди членов экипажа Михаил выделялся еще инициативностью, изобретательностью и поэтому пользовался непререкаемым авторитетом. Когда на лодке спрашивали молодых матросов, с кого бы они хотели брать пример в службе, то всегда можно было слышать один ответ: “С Миши Горожанкина”.

Скромный человек, Горожанкин ни единым словом не обмолвился, что выход из создавшегося положения он первым нашел. Да и не до выяснения авторства было тогда. Важно, что идея использовать масло в качестве топлива овладела всеми мотористами, трюмными, электриками. Но осуществить ее оказалось совсем не просто, потому что никто не знал, как добиться, чтобы масло сгорало в дизеле. Неизвестно было также, какая у него точка вспышки, как снизить его большую вязкость.

Старшина 2-й статьи Чернавцев предложил машинное масло разбавить керосином, имевшимся для зарядки торпед. Его поддержали Николай Лысенко, Александр Горячев, Георгий Данилов. Инженер-механик лодки Большаков ухватился за эту идею. Правда, надо искать неведомые пропорции смеси масла и керосина. Но это уже полбеды: важно, что появилась обнадеживающая перспектива, достойная внимания.

Дизельный отсек превратился в своеобразный научно-исследовательский центр. Мотористы Лысенко, Новак, Данилов и трюмный Маслюк рылись в учебниках, выуживая всякие сведения о масле и керосине. Парфентьев, Горячев и Вангатов что-то подсчитывали, чертили, спорили. Положение, правда, осложнялось тем, что в условиях похода определить точку вспышки полученной смеси масла с керосином было, по существу, невозможно. Для проведения же экспериментов не было ни условий, ни времени. Морякам оставалось полагаться на профессиональную интуицию.

Первая попытка запустить двигатель не увенчалась успехом. Смесь была составлена в таких пропорциях, что вспышки не получилось, двигатель фыркнул и замолчал.

“Щука” по-прежнему дрейфовала. Как ни старался рулевой Харитонов поставить и удержать ее носом против волны, пятибалльный ветер все равно сносил лодку к берегу. Верхнюю палубу и боевую рубку все время окатывало волной, и корпус корабля, орудия и антенны покрывались льдом. Вахтенный офицер время от времени вызывал наверх трюмных или торпедистов для обколки льда.

Положение корабля продолжало оставаться отчаянным Несмотря на это, подводники вели себя мужественно, в экипаже не было ни одного человека, склонного к унынию. Особенно хорошо держались мотористы. Их не обескуражила ни первая, ни вторая неудача в приготовлении топлива для дизелей, и они продолжали самозабвенно колдовать, смешивая в различных пропорциях масло и керосин. И если бы керосина было достаточно, они наверняка давно добились бы своего. Но его осталось всего около двадцати килограммов, и мотористам приходилось дорожить каждой каплей. И все же они не теряли надежды дать лодке ход, чтобы она могла уйти из-под носа противника.

Оптимизм мотористов, их уверенность в успехе передавались остальным членам экипажа. Были, конечно, и такие факторы, которые отрицательно влияли на психику людей. Главный из них — бездеятельность. Механизмы на лодке давно замерли, и поэтому люди лишились обычного дела, требовавшего от них активности и физического напряжения.

Влияние этого фактора несомненно давало о себе знать. Постоянно находясь то в одном, то в другом помещении лодки, мы с комиссаром видели, что в настроении и поведении личного состава, за исключением мотористов, стали появляться некоторые перемены. Если раньше даже в самой тяжелой походной обстановке все свободные от вахт либо читали, либо спали, то теперь одни лежали на койках с открытыми глазами, а другие просто не знали, куда себя деть. Люди, конечно же, вольно или невольно думали о том, что если мотористы еще долго не смогут обеспечить дизели топливом, то всех ждет последний бой, после которого оставшиеся в живых будут вынуждены взорвать лодку, а стало быть, и себя.

От кого-то из своих наставников я слышал, что на людей, оказавшихся в подобной обстановке, положительно влияет напоминание похожих историй со счастливым концом. Одну такую историю я и решил рассказать краснофлотцам и старшинам первого и второго отсека. Это было тем более уместно, что правдоподобность ее многим из них была известна.

Речь шла вот о чем. Несколько месяцев назад тоже в безвыходное, казалось бы, положение попала подводная лодка “М-171”, которой командовал старший лейтенант Валентин Стариков. Случилось это после пятидневных безрезультатных поисков противника в открытом море. Стариков принял тогда необычайно дерзкое решение: прорваться в порт Петсамо и там нанести удар по врагу.

В подводном положении лодка форсировала минное поле, незаметно прошла в гавань. Командир поднял перископ, стал рассматривать порт. Перед его глазами сначала возник каменистый берег гавани, затем пустой причал. Наконец он увидел то, что искал: у западного причала под погрузкой стояли два транспорта.

“Малютка” выстрелила в каждый транспорт по одной торпеде и, погрузившись на глубину, развернулась к выходу. Через минуту с небольшим в отсеках услышали два взрыва. Как потом оказалось, обе торпеды попали в цель. Лодка шла к выходу, не имея преследования. Кое-кто уже начал подшучивать над противником. Напряжение у людей спадало. И вдруг “малютка” с дифферентом на корму начала всплывать.

— Боцман, в чем дело?

— Лодка не слушается рулей!

Стало ясно, что впереди противолодочная сеть.

Какие только попытки не предпринимал Стариков, чтобы выбраться из ловушки! Пробовал пробить сеть с полного хода — не удалось, потом он попытался поднырнуть под нее, но лодка даже на предельной глубине погружения все равно уперлась в сеть. Не смогли подводники и обойти ее сбоку. Все тщетно. Оставалось либо задохнуться в лодке, либо всплывать под огонь вражеских кораблей и береговых батарей, чтобы предпринять последнюю попытку прорваться в море или с честью погибнуть в открытом бою.

Советские подводники выбрали последнее. Инженер-механик Смычков встал со связкой гранат у открытого артпогреба, на случай если фашисты попытаются захватить корабль. Лодка медленно подошла к сети, с дифферентом на корму подвсплыла на перископную глубину. Дан точок вперед электромотором. “Малютка” навалилась носом на верхнюю кромку сети, видимо, чуть при-топила ее своей тяжестью, и все в лодке услышали под днищем скрежет, уходящий за корму. Это была победа. Так “М-171” благодаря смелости и мастерству командира, а также дружным усилиям своего маленького экипажа вышла из, казалось бы, совсем безнадежного положения.

Напоминание этого поистине легендарного подвига экипажа “малютки” на какое-то время отвлекло людей от невеселых дум.

Однако этого заряда бодрости хватило ненадолго, люди опять стали скучать. Посоветовавшись между собой, мы пошли к командиру, который в тот день почти все время находился в отсеке мотористов.

Долгополов доложил ему, что людей удручает безделье, что их чем-то надо занять.

— А что, наблюдение верное. И предложение дельное. Пусть Сорокин организует полный аврал.— Отдавая это распоряжение, Николай Гурьевич добавил:— Передайте личному составу, чтобы на лодке все блестело, как перед смотром.

Через несколько минут тонус корабельной жизни изменился к лучшему. Как и в обычных условиях, все люди были заняты делом, энергично наводили на корабле образцовый флотский порядок.

А мотористы тем временем продолжали поиски оптимального состава самодельного топлива. Вымотанные до предела, они упорно готовили очередную пробу. Смесь сделали пожиже, добавили больше керосину, налили ее в расходный бачок. Стали все по местам. Большаков скомандовал:

— Пошел дизель!

На этот раз дизель и в самом деле пошел. Правда, ненадолго, вхолостую, при отключенной муфте, но ведь пошел же! Значит, смесь составлена правильно.

Пришлось немало еще потрудиться, прежде чем лодка получила ход. Дело в том, что масляная цистерна не была связана с топливной магистралью. А ведь масло нужно было подавать к дизелю. Новую магистраль в условиях похода не протянешь. Оставался единственный выход: заливать масло в расходный бачок ведрами, то есть вручную. Потом еще пришлось разбирать, чистить и подгонять фильтры высокого давления.

Наконец все готово к решающей проверке качества топлива. У дверей переборок дизельного отсека толпились подводники из других боевых частей и групп. Затаив дыхание, все следили за последним приготовлением. В отсек опять пришел командир лодки капитан-лейтенант Столбов. Инженер-механик Большаков, волнуясь, крикнул в переговорную трубку:

— В шестом!

— Есть, в шестом!—отозвался Акинин.

— Включить главные электромоторы для проворачивания дизелей!

Отсек наполнился знакомым посвистыванием открытых индикаторных клапанов. Дизель провернулся и смазался. Новак быстро закрыл индикаторные клапана и включил насос на работу. Все замерли: остановится или нет. Не остановился! А двигатель набирал обороты, вращая гребной винт.

Лодка медленно пошла вперед. Кто-то крикнул “ура”. Его подхватили все. Казалось, ликованию подводников не будет конца. Они обнимались и целовались.

“Щ-402” легла на курс ост.

* * *

“Четыреста вторая” продолжала плавание. Основная роль в этом принадлежала Мише Горожанкину и Алексею Чернавцеву, которые под руководством инженера-механика старательно составляли топливную смесь, расходуя по пол-литра керосина на ведро масла. Подводники с повеселевшими лицами прислушивались к мерному рокоту дизеля. В отсеках вновь появилось нормальное освещение. Кок Антонов включил электрическую плиту на камбузе, и у него там уже что-то жарилось и кипело.

Вахту у штурвала вертикального руля почти беспрерывно нес краснофлотец Марченко. Выбор на него пал не случайно. Дело в том, что на малом ходу, да еще в штормовую погоду, корабль плохо слушается руля. Его все время отклоняет от курса, и путь его выглядит не прямой, а довольно-таки извилистой линией. В результате как бы увеличивается расстояние и больше расходуется топлива. А для “четыреста второй” не было ничего важнее, чем экономия топлива. И уйти надо было как можно дальше от того места, где она потеряла ход. Тут-то и потребовался самый искусный рулевой, который мог бы в этих трудных условиях провести корабль как по ниточке. Таким и был краснофлотец Иван Марченко, лучший рулевой-вертикалыцик на “Щ-402”.

Марченко пришел на лодку вестовым. Он прославился тем, что носил на одной руке по восемь тарелок, до краев наполненных горячим борщом или супом. А однажды, проходя по отсеку с подносом, оступился и упал в трюм. Но поднос удержал, в связи с чем слава его возросла еще больше.

И все-таки Марченко не хотел оставаться вестовым.

Он все время настойчиво стремился стать рулевым. Ему охотно шли навстречу. Лучшие специалисты во внеурочное время учили Ивана искусству точно выдерживать курс корабля. И вскоре ученик ни в чем не уступал учителям. В конце концов командир удовлетворил просьбу вестового, лично принял у него экзамен и допустил к самостоятельной вахте. Отличный получился рулевой! Точнее его никто не держал лодку на курсе, о чем свидетельствовала беспристрастная лента курсографа. На его вахте перо чертило на ленте самую ровную линию.

В этом тяжелейшем походе Марченко проявил изумительное мастерство и огромное мужество. Он чувствовал рули лодки так, будто они были продолжением его рук, и, предугадывая удар волны, заранее отводил руль, не давая кораблю отклониться от заданного курса. И так час за часом. Когда он уже совсем синел от холода, командир приказывал ему смениться и идти вниз отогреваться. Посидев немного в помещении, он опять выходил на мостик. Так нес он ходовую вахту почти двое суток без сна.

Так же беззаветно и мужественно действовали все члены экипажа “Щ-402”. Многие из них были уже названы выше при описании различных перипетий. Из числа особенно отличившихся необходимо назвать еще хотя бы несколько человек — старшину трюмной группы мичмана сверхсрочной службы Сергея Дмитриевича Кукушкина, трюмного старшего матроса Михаила Никитина, моториста Николая Лысенко, комендора, заместителя секретаря комсомольской организации Павла Сосунова, торпедиста Александра Злоказова, рулевого Якова Вараксина, радиста Льва Розанова.

На протяжении всего двухсуточного перехода от Нордкапа очень напряженная обстановка царила в центральном посту. Если большинство краснофлотцев и старшин уже уверовали в работу двигателя, то командир был далек от такого оптимизма. Оснований для тревог и сомнений имелось у него больше чем достаточно.

Еще в самом начале перехода от Нордкапа Николай Гурьевич поручил Большакову рассчитать, хватит ли самодельного топлива для того, чтобы лодка смогла дойти до ближайшего района побережья, на котором находятся советские войска. Доклад был обнадеживающим.

Однако спустя некоторое время обнаружился просчет инженера-механика. Оказалось, что расход смеси значительно превосходит нормы расхода обычного топлива. И командир раньше всех понял: корабль не сможет добраться до заветного берега своим ходом. Последовало строжайшее указание усилить экономию топлива, идти самым экономичным ходом — на одном дизеле.

Но как ни экономили керосин, он кончился. Без керосина масло стало сгорать плохо, в работе дизеля начались перебои. Наконец и масла осталось совсем немного. Старший краснофлотец Горожанкин уже давно вскрыл лаз масляной цистерны и собирал остатки масла баночкой из-под консервов. Чтобы корабль дошел до еще более безопасного места, командир приказал взять часть масла, имевшегося в циркуляционной цистерне, а керосина — из заряженных торпед.

Дизель заглох около шести часов утра 13 марта. Заглох окончательно, потому что на лодке не осталось ничего, что можно бы было сжигать в нем. Подводная лодка опять легла в дрейф, а в отсеках воцарился полумрак.

Около полудня на какое-то мгновение появилось солнце, и штурман определил место корабля. Оказалось, что за время перехода лодке удалось удалиться от Нордкапа всего на 100 миль.

А кругом бушующее холодное море. Но новый проблеск на спасение появился раньше, чем его ожидали подводники. Радостную весть принесло радио. Оказывается, радисты, о которых на время забыли на лодке из-за неисправности рации, упорно продолжали попытки связаться с базой. И это им удалось в новом районе дрейфования корабля. Из ответа, принятого Хромеевым, следовало, что первая радиограмма о бедственном положении “Щ-402” была принята в базе, и Военный совет флота, сняв с боевых позиций две лодки, послал их на помощь нам в район Нордкапа. Беда была лишь в том, что лодка ушла с того места и наши спасатели не знали, где мы находимся в данное время.

С максимальной точностью штурман Леошко рассчитал координаты лодки. Они тотчас были переданы в базу. На этот раз надежно, с получением квитанции. Теперь можно было надеяться, что нас спасут. Но когда? А вдруг раньше наших лодок появится вражеский корабль?

Хотя опасность быть обнаруженными противником несколько уменьшилась, но она оставалась. Оставалось в силе и решение командира, поддержанное коммунистами всем экипажем,— при всех обстоятельствах драться до конца, в плен не сдаваться.

Сигнальщики не спускали глаз с горизонта. Каждому хотелось первым обнаружить приближение своей подводной лодки. Люди верили в то, что их не бросят в беде, обязательно разыщут в холодных просторах Баренцева моря.

Тем временем состоялось заседание партийного бюро. Все заявления, поданные накануне, рассматривались серьезно и обстоятельно. Товарищей принимали в партию так, будто дело происходило не в час сурового испытания, а в самой обычной будничной обстановке. И не в полутемном, холодном, сыром отсеке, а в светлой комнате отдыха на далекой береговой базе.

После долгого и томительного ожидания помощи с мостика доложили:

— На горизонте появилась точка!

Командир пулей выскочил наверх. Напрягшись, всмотрелся в указанном направлении. Действительно, что-то там есть. Но что?

Капитан-лейтенант Столбов одно за другим отдал приказания:

— Боевая тревога! Торпедная атака!

— Приготовиться к срочному погружению!

В отсеках наступила напряженная тишина. Нервы у всех натянуты до предела. Что там наверху? Помощь идет или, быть может, наступает час последнего боя?

И вдруг в центральном посту услышали возбужденный и радостный голос командира:

— Швартовую команду наверх!

Значит, наши!

Сомнений больше не было — приближавшаяся в туманной дымке подводная лодка дала позывные ракетами. Потом корабли обменялись опознавательными. Таков порядок, хотя верхние вахтенные уже и без того опознали лодку. К “четыреста второй” подходила “К-21”. Родная наша “катюша”! А спустя несколько минут капитан-лейтенант Столбов увидел на ее мостике своего приятеля, командовавшего “К-21”, Николая Александровича Лунина.

— Здорово, Коля!— кричал Лунин.— Поздравляю с победами!

И вот уже лодки сошлись бортами. Подводники, не теряя ни мгновения, перебросили стальные тросы. Быстро ошвартовались, подали даже сходню. Лунин перешел на “щуку”, крепко обнялся со Столбовым, поздоровался со всеми.

Инженеры-механики лодок после короткого совещания наметили порядок передачи топлива. Ни у того, ни у другого опыта на этот счет не было. Решили, не мудрствуя лукаво, тянуть шланг прямо через рубочный люк “щуки” во вскрытую горловину солярной цистерны прочного корпуса. А масло носили в резиновых мешках из-под дистиллированной воды.

Передача топлива и масла заняла час без двух минут. Все это время артиллерийские расчеты стояли у орудий, торпедисты у торпедных аппаратов. А у швартовых концов — матросы с топорами. Это на тот случай, если налетят вражеские самолеты или появятся на горизонте чужие корабли — рубить концы, чтобы лодки могли мгновенно вступить в бой.

К счастью, все обошлось. “Щука” приняла около 12 тонн соляра и 120 литров масла. Теперь хватит дойти до дома. Даже с запасом на всякие непредвиденные случайности. Кроме этого, с “катюши” были получены сравнительно свежий хлеб, по которому все мы давно уже соскучились, и газеты, что тоже было хорошим подарком.

Спасибо друзьям. Не подвело морское братство. Да разве могло оно подвести!

Распрощались командиры лодок, поднялись на мостики своих кораблей, пожелали друг другу счастливого плавания. Застучали дизели, и лодки легли на курс в базу. Вскоре “катюша”, у которой ход был побольше, скрылась за густой завесой налетевшего снежного заряда.

Поздним вечером следующего дня “Щ-402” подходила к родным берегам. Помощник командира Константин Сорокин придирчиво осматривал отсеки — чтобы всюду был блеск.

— Домой надо являться в приличном виде,— повторял он в каждом отсеке, хотя необходимости в этом не было. Моряки старательно наводили образцовый порядок на своих боевых постах.

А база была уже совсем рядом. “Четыреста вторая” медленно поворачивала в бухту. На ближней сопке мигал огонек сигнального поста — оттуда давали “добро” на вход в гавань.

— Артиллерийскому расчету на мостик!

Командир боевой части старший лейтенант Захаров, а за ним Ивашев, Мельников и Сосунов выскочили наверх к носовому орудию.

— Приготовиться к артиллерийскому салюту. Три холостых!

Есть, три холостых!

У комендоров счастливые лица. С лязгом открылся замок. И когда лодка дошла до середины бухты, над гаванью прогремели три выстрела.

На пирсе “щуку” встречали командир и начальник политотдела бригады, моряки с других лодок. Столбов отдал рапорт контр-адмиралу Виноградову.

Теплой и трогательной была эта встреча командования бригады с экипажем “Щ-402”. Так же как и на проводах, контр-адмирал Виноградов и полковой комиссар Байков обошли все отсеки корабля, каждому пожали руку, поздравляя с боевым успехом и благополучным возвращением. Увидев улыбавшегося краснофлотца Музыку, Николай Игнатьевич сказал:

— Помню о вашей просьбе. Поросята готовы.

Потом подводники один за другим выходили из лодки на причал и тут же попадали в крепкие объятия друзей. Те, что встречали, сами бывали в таких же походах, знали, как.нелегко достаются победы.

На следующий день экипаж “Щ-402” испытал еще одну большую радость — была получена телеграмма от народного комиссара Военно-Морского Флота. В ней говорилось:

“Командиру и комиссару подводной лодки “Щ-402”.

Весь личный состав поздравляю с благополучным возвращением из героического похода. Подводную лодку представил к правительственной награде — ордену Красного Знамени. Военному совету Северного флота весь личный состав наградить орденами и медалями Советского Союза”.