Глава восьмая. В предгорьях Кавказа

В поселке Суп-Псех, что в 2 — 3 километрах от Анапы, разместили всех прилетевших из Севастополя. Здесь жил летно-технический состав 7-го истребительного авиационного полка, базирующегося на анапском аэродроме.

Утром 2 июля собрался руководящий состав 3-й особой авиагруппы и полков, воевавших в небе Севастополя. Предстояло совместно составить отчет о боевой деятельности авиагруппы. Лица у всех были мрачные, разговоры не клеились, и, конечно, нам было не до отчета. Все тяжело переживали оставление Севастополя, а вместе с ним и всего Крыма, тревожились о тех, кому не удалось эвакуироваться, — какова их судьба?

Все же пересилили себя, составили краткий отчет, каждая цифра в котором многократно пересчитывалась, уточнялась, что сделало его убедительным и достоверным. Да ведь иначе нельзя — это история на века. Командующий Черноморским флотом отчет утвердил, а затем своим приказом № 00472 от 31 июля 1942 года расформировал 3-ю особую авиагруппу.

Мне не пришлось до конца участвовать в составлении отчета — 8 июля вызвал меня командующий ВВС флота генерал-майор авиации В. В. Ермаченков и спросил:

— Как вы смотрите на назначение вас командиром 7-го истребительного авиаполка? Мы учитываем ваш опыт вообще и то, что вы летали на “мигах” еще перед войной да и здесь, будучи инспектором техники пилотирования 62-й авиабригады.

Я поблагодарил за доверие, заверил, что постараюсь его оправдать.

Мы носили тогда общевойсковую форму. Командующий почему-то внимательно посмотрел на меня, остановил взгляд на петлицах. Потом неожиданно сказал:

— Вот только шпал у вас маловато — всего одна. Что-то не припомню: давно в капитанах ходите?

— С ноября прошлого года.

— Значит, всего семь-восемь месяцев. Ну ничего, в действующей армии свои законы роста людей. Словом, принимайте полк и лучше с ним воюйте...

Принял я в Анапе 7-й авиаполк у подполковника А. З. Душина, которого назначили командиром 62-й авиабригады. Встреча с Алексеем Захаровичем и сам процесс приема-сдачи полка были до предела короткими. Помнится, он так охарактеризовал состояние части:

— В полку имеется девять МиГ-3, пять Як-1, четыре ЛаГГ-3 и один И-15. Летчиков хватает, но, к сожалению, из 19 самолетов в строю только 11. В основном неисправны “миги”, да и остальные самолеты изношены, а запасных частей не хватает. Но инженер полка инженер-капитан Деменков настоящий “профессор” по моторам АМ-35А, с ним не пропадешь. Да и вообще коллектив сложился надежный, не подведет.

Конечно, многотипность самолетов, да еще когда многие из них неисправны, — факт нерадостный. Но зато летный состав оказался действительно хорош. Серьезную боевую выучку получила в Севастополе эскадрилья майора Дмитрия Александровича Кудымова, который только что убыл на другой флот, а подразделение возглавил первый на флоте таранщик старший лейтенант Е. М. Рыжов. Закалились в боях на Керченском полуострове и при отражении налетов вражеской авиации на Новороссийск пилоты и других эскадрилий. В этом же полку служили и геройски погибли таранщики старший лейтенант Н. И. Савва, сержант Л. И. Севрюков.

Когда я доложил о принятии полка и его состоянии генералу В. В. Ермаченкову, он ознакомил меня с оперативной обстановкой.

— Помимо твоего 7-го полка, — сказал командующий, — в Анапе на аэродромах Мысхако, Гайдук и Ахтари базируются 62-й, 9-й авиаполки и 87-я отдельная авиаэскадрилья, насчитывающие на середину июля 71 самолет, из них исправных около 45. Этими силами мы и прикрываем Новороссийск, Анапу, аэродромы, а также корабли на переходе морем. На аэродроме у станицы Анапская базируются Ил-2 18-го штурмового авиаполка. Мы их прикрываем при нанесении ударов по кораблям противника в Керченском проливе и объектам на Керченском полуострове. Понятно, что для успешного решения всех этих задач самолетов крайне недостаточно, а перспектив на получение новых пока нет никаких. По-этому приходится выявлять все, до последней машины, и после восстановления передавать частям. Дело дошло до того, — продолжал генерал, — что в Ейской авиационной школе, перебазировавшейся в Моздок, сформировали авиационный полк на самолетах... УТ-1, доставленных из разных мест. По опыту севастопольских боев на плоскостях установили по пулемету ШКАС, а снизу две балки под РС-82. При нехватке реактивных снарядов балки заменяем бомбодержателем под 8 — 10-килограммовую осколочную бомбу. Вот так учебно-тренировочный самолет УТ-1 получил приставку “б”, стал боевым. Полк на этих машинах, возглавляемый майором М. П. Михайловым, действует ночью с аэродромов Гайдук и Анапская, нанося врагу немалый урон.

В начале второй половины июля стало очевидным, что в ближайшее время противник начнет наступление на кавказском направлении. Считалась возможной и одновременная высадка морского десанта в районах Ейска или Приморско-Ахтарска. Поэтому перед 27-й разведывательной эскадрильей, которая частью экипажей базировалась также на аэродроме Анапа, и перед нашим 7-м авиаполком поставили задачу по разведке северного побережья Азовского моря, главным образом на участке Таганрог — Мариуполь — Осипенко (ныне Бердянск), а также портов Керченского полуострова в целях обнаружения сосредоточения десантных плавсредств.

Для разведки в полку оборудовали аэрофотоаппаратурой два ЛаГГ-3, которые утром и вечером стали выполнять плановое фотографирование заданных районов.

Командиры звеньев старшие лейтенанты М. Г. Мусатов и И. Т. Марченко летали поочередно. Причем, когда выполняли задачу над побережьем Азовского моря, разведчик летел один с подвесными баками для дополнительного горючего. Снижаясь с большой высоты на малых оборотах мотора со стороны моря, он выходил на заданный маршрут, а после фотографирования снижался и на максимальной скорости уходил на свой аэродром.

При фоторазведке объектов противника на Керченском полуострове также применялись различные тактические приемы, но обязательно разведчика прикрывала специально выделенная группа истребителей.

В один из дней июля на аэродром Анапа прибыл народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов. С трудом подавив волнение, я доложил наркому о состоянии полка и решаемых им задачах, показал только что доставленные разведчиками полка снимки районов Мариуполя и Керчи. Рассматривая снимки, нарком приказал позвать летчиков-разведчиков к нему. Обращаясь к Мусатову и Марченко, сказал:

— Снимки очень хорошие. Они позволяют разобраться в обстановке в заснятых вами районах и принять соответствующее решение командующим флотом. За образцовое выполнение задания в сложной воздушной обстановке объявляю вам благодарность и награждаю каждого ценным подарком.

После вручения разведчикам подарков и их ухода нарком приказал:

— Товарищ Денисов, сегодня же обоих представьте к государственным наградам.

Практика давно показала, что аэрофотосъемка дает наиболее полные и достоверные сведения о противнике. Именно по данным, полученным разведчиками 7-го авиаполка, о чем, вероятно, наркома уже информировали, были нанесены в разное время два эффективных удара: бомбардировщиками по порту Мариуполь и штурмовиками по бензоцистернам с горючим в районе завода Камыш-Бурун на Керченском полуострове.

С началом вражеского наступления на кавказском направлении и в ходе его не исключалась высадка противником и воздушных десантов в тылу наших войск. Иначе говоря, мы должны были находиться в готовности ко всему. Поэтому 7-му и 32-му истребительным авиаполкам заранее определили в прибрежной зона участки боевых действий, прежде всего против транспортной авиации врага.

Участок боевых действий нашего полка находился в границах: Витязевская — Гостагаевская — Крымская — Абинская — Баканская — Сукко, а 32-го полка, базировавшегося на аэродроме Лазаревская, — Джубга — Лазаревская на побережье и по Главному Кавказскому хребту на суше. Для отработки вопросов взаимодействия при уничтожении воздушных десантов, мне, как командиру полка, начальнику штаба и штабным командирам пришлось побывать в 805-м и 628-м истребительных полках 5-й воздушной армии, базировавшихся на полевых аэродромах Таманского полуострова, а также в 18-м штурмовом и в соседних с ним истребительных частях ВВС флота, Были отработаны специальные схемы, отражающие вероятные направления полета немецких транспортных самолетов, определены возможные районы выброски или высадки десантников, рубежи ввода в бой и выхода из боя взаимодействующих частей, порядок атак десанта на земле, установлены сигналы взаимодействия и управления.

25 июля поступило сообщение, что противник крупными силами войск и авиации развернул наступление на Кавказ. Главный удар наносился на сальско-армавирском направлении, а вспомогательный — на тихорецко-краснодарском. Было вероятным, что, овладев Краснодаром, немцы будут развивать наступление на Новороссийск и Туапсе, добиваясь расчленения нашей Приморской группировки войск, окружения ее и уничтожения по частям. Эта операция, как нам стало известно позже, носила кодовое наименование “Эдельвейс”.

Сгущались тучи и над Таманским полуостровом. Враг сосредоточивал свои войска на Керченском полуострове и вот-вот мог форсировать пролив. Сюда он перебросил и высвободившуюся под Севастополем авиацию. Только на двух аэродромах — Багерево и Марфовка — разведчики нашего полка обнаружили 60 истребителей и 90 бомбардировщиков. С учетом базирования самолетов и на других аэродромах Крыма соотношение сил в воздухе на таманском направлении составляло 1 : 2 в пользу гитлеровцев.

Активность действий авиации противника над Таманским полуостровом, Новороссийском и Туапсе росла буквально не по дням, а по часам. Воздушные бои велись то в одном, то в другом районе, и в каждом из них обе стороны несли немалые потери.

В 7-м полку самым старшим из летчиков был командир 3-й эскадрильи майор М. Н. Климов. Вместе со своими молодыми пилотами он летал на задания и смело сражался, как правило, с превосходящими силами врага. Так было и 8 августа. Со стороны моря на порт Анапа на высоте 1000 — 1500 метров шли 12 Ю-88, а вслед за ними 11 Хе-111, сопровождаемых 12 Ме-109. Первой в воздух поднялась шестерка “яков” М. Н. Климова, вслед за ней — восьмерка “мигов” Е. М. Рыжова, а .затем уже взлетел и я на “яке” вместе с четверкой “лаггов” эскадрильи К. Н. Никонова.

19 против 33 — силы явно неравные. Тем не менее группы последовательно вступали в бой. И так получилось, что на долю шестерки майора Климова выпала схватка с “мессерами”. Ей было особенно тяжело. В то же время две другие наши группы атаковали бомбардировщиков.

Их мы перехватили уже на ближних подступах к Анапе, нарушили строй и две машины с первых же атак сбили. Однако отразить налет не удалось: хотя враг сбросил бомбы беспорядочно, многие из них упали на здравницы и жилые кварталы города.

Уже при отходе противника от цели с аэродрома Витязевская подоспела на помощь атакующим группа ЛаГГ-3 из 805-го авиаполка. Началось преследование разрозненных групп и одиночных неприятельских самолетов. В это время, добивая с ведомым старшим лейтенантом М. И. Звягинцевым “хейнкеля”, услышал в наушниках голос М. Н. Климова:

— Ранен, иду на посадку,.

Уже потом, на земле, начальник штаба полка майор Владимир Васильевич Аверин доложит:

— Я запретил посадку всем самолетам, предоставив полосу майору Климову. Вижу, планирует, но как-то неровно, не по-климовски. Подумалось, что не просто ранен, а тяжело. Не долетая до аэродрома 300 — 400 метров, с высоты примерно 100 метров неуправляемый самолет упал и разбился.

К вечеру врач полка доложил, что действительно Макар Никифорович в бою был тяжело ранен в голову и при заходе на посадку потерял сознание и погиб.

Не менее напряженные воздушные бои развернулись на подступах к Новороссийску 10 августа. Враг трижды пытался прорваться к порту. В общей сложности в налетах участвовало 59 бомбардировщиков, сопровождаемых 20 истребителями. И каждый раз истребители нашего 7-го и 62-го авиаполков встречали их на подступах к цели. Вылетая с аэродрома Мысхако, летчики соседнего полка вступали в бой первыми, мы же, наращивая силы, развивали их успех. Противника, связанного боем с истребителями 62-го авиаполка, нам удавалось атаковывать в большинстве случаев внезапно. Опытные воздушные бойцы капитан К. Н. Никонов, старшие лейтенанты Е. М. Рыжов, В. Л. Редько и М. И. Звягинцев при подходе к Новороссийску набирали большую высоту и на скорости атаковали вражеских бомбардировщиков.

Ведущих надежно прикрывали ведомые лейтенанты В. А. Лунин, К. К. Надточий, младшие лейтенанты Е. А. Панов и П. П. Коваль.

Совместными усилиями двух полков все три налета противника удалось отразить. В воздушных боях было сбито шесть Хе-111 и три Ме-109, мы потеряли два ЛаГГ-3.

Участвуя в отражении второго налета, я заметил, как неподалеку падали на землю два вражеских бомбардировщика и наш ЛаГГ-3. Бой есть бой, немало уже довелось повидать сбитых самолетов. Только вот чтобы так — три одновременно... Оказалось, как потом рассказал мне командир 62-го авиаполка майор В. И. Васильев, на этот раз произошло нечто необычное.

Младший лейтенант Михаил Борисов с ведомым сержантом Василием Холявко поднялись в воздух с Мысхако по тревоге. Ведущий сбил одного Хе-111, но в одной из последующих атак и его самолет был подбит. Свою горящую машину Борисов направил на рядом летевший “хейнкель” и таранным ударом сразил врага. Оба самолета стали падать. Здесь-то и произошел редчайший случай: самолет Борисова врезался в летевший ниже другой “хейнкель” и тот тоже рухнул на землю. Двойной таран — такого у нас еще не было! В том бою Михаил Алексеевич Борисов погиб. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Введя в сражение свежие резервы, противник продолжал наступление на новороссийском направлении. После захвата 10 августа Майкопа он предпринял яростные атаки на туапсинском направлении. Начались бои и под Темрюком. Кольцо вокруг наших войск на Таманском полуострове сжималось.

Поздно вечером 11 августа меня пригласил к себе начальник анапской морской пограничной школы, он же начальник гарнизона города. Вызов был необычным, и я, пока добирался до места, все ломал голову над его причинами. Наконец прибыл, представился. Поздоровавшись, капитан 2 ранга сказал:

— С вами будет беседовать крупный военачальник.

Невольно волнуясь, в ожидании вызова почему-то решил, что разговор обязательно будет неприятный и надо быть готовым ко всему. Ведь только три дня назад противник отбомбился по Анапе, в порту сгорели сейнер и два понтона.

Открылась дверь, и вошел заместитель наркома ВМФ адмирал И. С. Исаков. Лицо уставшее, под глазами синева — видно, как нелегко и руководителям в такой обстановке.

— Вы ужинали, товарищ Денисов? — спросил адмирал глуховатым голосом.

— Так точно! — заверил я, хотя на самом деле и пообедал-то на скорую руку.

— Ну и ладно. Тогда пойдемте со мной, доложите то, о чем попрошу.

Оказалось, что адмирала интересовали подробности о воздушной обстановке на Таманском полуострове и состоянии полка.

Я доложил, что противник полностью господствует в воздухе, почти безнаказанно бомбит любой наш объект на Таманском полуострове, а его истребители днем гоняются буквально за каждой автомашиной. Все наше внимание сейчас сосредоточено на прикрытии Новороссийска, и выполнять другие задачи практически нечем.

Адмирал внимательно выслушал, меня, а когда узнал, что из оставшихся в полку 13 самолетов в строю лишь 9, с сожалением произнес:

— Да, похоже, воюете вы на одном энтузиазме. Кстати, утверждаете, что “мессеры” гоняются за каждой автомашиной. А ведь мне утром непременно надо ехать в станицу Гостагаевская в штаб армии на совещание. Что посоветуете? — спросил он.

— Советую, товарищ адмирал, выезжать затемно, а если поедете с рассветом, то вас надо обязательно прикрыть хотя бы парой истребителей.

Выехал адмирал за два часа до рассвета, то есть почти сразу, как только мы расстались. Меры предосторожности помогли ему благополучно доехать до Гостагаевской. А вот 4 октября 1942 года он не поберегся и был тяжело ранен — его автомашину на дороге близ Туапсе атаковал Ме-109...

К вылетам на прикрытие Новороссийска, редко обходившимся без воздушного боя, добавилась новая задача — сопровождение Ил-2, наносящих удары по наступающим войскам и технике противника. Но и “ильюшиных” в 18-м штурмовом авиаполку осталось мало. 18 августа для штурмовки танков противника, двигавшихся по дороге Ильинская — Холмская — Абинская, смогли поднять только три Ил-2. Их прикрывали три МиГ-3, два ЛаГГ-3 и один Як-1 нашего полка во главе со старшим лейтенантом Владимиром Редько. “Илы” уже отработали и стали отходить от цели, как появились двенадцать Ю-87, следующие в сторону наших обороняющихся войск.

Редько приказал двум ЛаГГ-3 прикрывать штурмовиков, а сам на “яке” с тремя “мигами” ринулся в атаку. Он сбил одного “юнкерса”, а следующего атаковал младший лейтенант Петр Коваль и тоже добился победы. Противник, видимо, был уверен, что наших истребителей здесь не будет, и действовал без прикрытия, за что и поплатился двумя сбитыми самолетами, а остальные беспорядочно побросали бомбы и убрались ни с чем восвояси. Правда, был подбит и один МиГ-3, мотор у него остановился, и сержант Григорий Васильев вынужденно сел на фюзеляж, не долетев до своего аэродрома.

Это был последний вылет 7-го полка с аэродрома Анапа. Вечером я получил приказ командира 62-й авиабригады: три Як-1 и один ЛаГГ-3 передать 62-му полку, а семь МиГ-3 перегнать на полевой аэродром Абаша, что в Колхидской долине восточное Поти 30 — 40 километров. Личному составу полка, говорилось в телеграмме, убыть туда же на переформирование.

Мог ли я подумать, что это “переформирование” растянется для меня более чем на год?

Около месяца ушло на отдых и устройство на новом месте базирования. За это время были приведены в порядок все семь МиГ-3, после чего их передали во 2-ю эскадрилью капитана Александра Алексеевича Шамина, а вскоре получили из мастерских учебно-тренировочный самолет УТИ-4. Прибыло пополнение, и молодых летчиков мы начали вводить в строй. Дело, в общем, знакомое, все шло бы нормально, не будь... войны, не поступай к нам все более тревожные сообщения с фронтов.

Особые горечь и беспокойство вызывали события, происходившие неподалеку от нас. Бои за Новороссийск с каждым днем становились все напряженнее, но все же 11 сентября, встретив особенно мощное противодействие на суше, с моря и воздуха, враг остановился. Правда, ему удалось овладеть большей частью города, однако использовать Новороссийский порт в качестве своей военно-морской базы он не смог — восточный берег Цемесской бухты занимали наши войска.

С подходом противника к Новороссийску выполнение задач по поддержке войск Новороссийского оборонительного района (НОР) с воздуха возложили на морскую авиационную группу (МАГ), которую возглавил заместитель командующего ВВС флота генерал-майор авиации П. П. Квадэ. Первоначально МАГ НОР имела 112 самолетов и в течение десяти месяцев боев использовала в Геленджике один гидроаэродром и два сухопутных аэродрома (верхний и нижний), но состав ее периодически менялся.

Остальные части ВВС флота базировались на прибрежных временных аэродромах от Агоя и Лазаревской до Абаши. Базировались на них и части 5-й воздушной армии, которые, несмотря на малочисленность, активно поддерживали войска, ведущие бои, в предгорьях Главного Кавказского хребта, где особенно угрожаемым становилось туапсинское направление.

Вспоминается случай, происшедший в середине сентября 1942 года во время тренировочных полетов. Вижу, летят два Ил-2 на расстоянии 800 — 1000 метров один от другого. И сколько ведомому ни подавал сигналы ведущий эволюциями своего самолета (передатчик у него, как потом выяснилось, не работал), чтобы подтянулся, тот упрямо держался на отдалении. Вдруг резкий разворот ведущего и посадка на нашем аэродроме. Вслед за ним сел ведомый. Оба самолета отрулили в сторону от ближайшей стоянки, где и состоялся, как мы определили, крупный мужской разговор. Каково же было наше удивление, когда подошедший ко мне минут через 15 — 20 ведущий оказался женщиной. Она представилась старшим лейтенантом, командиром звена, назвала свою фамилию, которую я, к сожалению, не запомнил.

— В чем причина вашей посадки здесь, откуда и куда летите? — спросил я.

— Получали самолеты в кутаисских авиаремонтных мастерских, а летим в Агой, но вот этот...— Она что-то не очень внятно, но довольно красноречиво пробормотала и сурово посмотрела на стоявшего сзади и будто побитого юного пилота-мужчину.

Все стало ясно. По просьбе ведущей я разрешил им взлет.

Это была моя первая встреча с опытной боевой летчицей-штурмовиком.

Вскоре мы перебазировались на только что вступивший в строй аэродром, где были не только бетонная полоса, но и рулежные дорожки, хорошо оборудованные капониры, командные пункты эскадрилий и полка, землянки для отдыха личного состава. В местных условиях, особенно в поздний осенний и зимний периоды, бетонная полоса на аэродроме стоила очень многого.

Но обстановка и здесь была не из приятных: враг находился всего в 50 — 60 километрах от Сухуми. В Поти, Главной базе Черноморского флота, и в устьях рек Циви и Хоби сосредоточилось много кораблей, и среди них — недостроенные крупные. Цели для противника — заманчивее не придумаешь.

Пополнения самолетами все не было, и нам приказали семью “мигами” наращивать усилия в воздухе 25-го истребительного полка, базировавшегося на аэродроме Мерил и имевшего основной задачей прикрытие с воздуха Главной базы флота.

Получали и другие боевые задачи. Например, в сентябре и начале октября эскадрилья капитана А. А. Шамина произвела много вылетов на разведку в районы Клухорского перевала и Эльбруса. Но данные оказывались весьма скудными, поскольку на лесных и горных тропах трудно обнаружить небольшие группы гитлеровцев или своих бойцов, находящихся в засадах. Эта задача особенно трудновыполнима на самолетах МиГ-3, маломаневренных на малых высотах, а здесь требовалось вести поиск в долинах и ущельях.

Тем не менее были и удачные вылеты. Дважды “миги” не только обнаруживали, но и штурмовали передовые отряды 49-го горнострелкового корпуса противника, захватившие перевал и уже спускавшиеся по южным скатам хребта.

...Наступил октябрь. Мы получили восемь ЛаГГ-3, а затем и десять Як-7 Стало веселее: во всех эскадрильях появились боевые самолеты! В составе теперь полка насчитывалось 25 истребителей, и нас активно стали привлекать к прикрытию Главной базы флота и кораблей в море.

24 октября в полк поступило неожиданное и тем более приятное сообщение: капитану Евграфу Михайловичу Рыжову и мне Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 октября 1942 года присвоено звание Героя Советского Союза.

Очень растрогало, что каждый воин 7-го авиаполка постарался от души поздравить нас и высказать добрые пожелания. Поступили поздравления от Военного совета флота, командующего ВВС флота, индивидуальные и групповые поздравления из различных авиационных частей. Вот содержание поступившей в мой адрес телеграммы, подписанной командиром 6-го гвардейского авиаполка подполковником К. И. Юмашевым и военкомом батальонным комиссаром И. Г. Шевченко: “Этого высокого звания, как и звания гвардейца, Вы удостоены за свои героические подвиги, совершенные в нашем полку. Считаем Вас своим Героем...” Аналогичные послания получил и Евграф Рыжов. В них особо подчеркивалось, что он первым на флоте таранил вражеский самолет.

Спустя два дня в полк прибыли член Военного совета флота контр-адмирал Н. М. Кулаков и командующий ВВС флота генерал-майор авиации В. В. Ермаченков. Мне и Рыжову были вручены орден Ленина и медаль “Золотая Звезда”. Многие летчики, инженеры и техники 7-го полка также получили государственные награды, которых были удостоены за подвиги в небе Севастополя, в боях над Керченским и Таманским полуостровами.

Вручение боевых наград завершилось большим праздником в полку, по фронтовым, естественно, понятиям и возможностям. И пусть не покажется странным праздник на фронте, да еще в такой тяжкий для Родины час. Прав поэт, написавший: “После боя сердце просит музыки вдвойне”. И перед боем, добавлю, тоже. К нему, а точнее, к ним мы и готовились ежечасно, не забывая об этом далее в минуты торжества...

В районе Поти и прибрежной зоне от Сухуми до Батуми противник пока не проявлял большой активности в воздухе. Используя эту паузу, мы в полку активизировали учебно-боевую подготовку, и понятно почему: истребительным полкам, ведущим нелегкие воздушные бои над Новороссийском и Туапсе, все время требовалось пополнение. Оно и поступало из наших полков, находившихся как бы в тылу. За короткий срок из состава 7-го авиаполка были переданы в 6 гиап семь Як-7 с хорошо обученными летчиками, а вслед за ними — пять ЛаГГ-3 в 25-й полк. Не прошло и месяца, как в 30-й разведывательный полк ушла только что полностью укомплектованная и обученная эскадрилья, также на новых самолетах. Направлялись в части отдельные летчики, командиры звеньев, а позже и командиры эскадрилий, обогащенные новыми знаниями и навыками.

Конечно, было жалко расставаться с обученными бойцами и современными самолетами, все думалось, что вот-вот улечу вместе с ними. И в то же время понимал, что там, куда уходило пополнение, невозможно было по-настоящему, добротно готовить летчиков. Ведь поступавшую к нам молодежь из летных школ приходилось, как правило, переучивать чуть ли не с азов на новых для них типах самолетов, а главное, вводить их в боевой строй, учить воевать на основе уже накопленного нами опыта. В воздухе над аэродромом днем и ночью стоял гул моторов: отрабатывались элементы техники пилотирования, летчики тренировались в ведении воздушного боя и в стрельбе по воздушным мишеням, учились полетам в темное время суток...

В повышении эффективности боевой подготовки нам помогало то, что в тот же период на полевых аэродромах Абаша и других переформировывался 18-й штурмовой авиаполк, командовал которым майор А. А. Губрий. Мы стали проводить совместные летно-тактические учения. Истребители отрабатывали перехват и атаку воздушных целей на малых высотах, а штурмовики — оборонительный маневр от атак истребителей.

В то же время, по плану штаба 62-й авиабригады регулярно проводились теоретические конференции, а по плану полка — групповые упражнения. На них отрабатывались действия истребителей в системе ПВО военно-морских баз и кораблей в море. С докладами неоднократно выступал и я, рассказывал молодым летчикам о тактике ведения боя с бомбардировщиками ночью. Евграф Рыжов рассматривал с ними различные приемы применения воздушного тарана, делился опытом воздушных боев на самолетах МиГ-3. У командира звена старшего лейтенанта Михаила Мусатова пилоты учились ведению воздушной разведки с применением аэрофотоаппаратуры. Содержательными были доклады начальника штаба полка майора А. А. Ригина по вопросам управления истребителями с земли и использования летчиками средств радиосвязи в воздухе.

Много внимания уделяли подготовке летного состава мои ближайшие помощники майоры К. П. Малинов и А. Г. Долгушев. Они были старше меня по возрасту и выше по воинскому званию, но, несмотря на это, выполняли указания четко, активно помогали мне совершенствовать учебный процесс.

Внешне майор Малинов был хмур и, как нам казалось, еще больше полысел, выглядел неприветливым. Да и было, впрочем, от чего: он очень переживал свое понижение в должности и воинском звании. Командуя до войны и в начале ее 9-м истребительным авиационным полком, он получил звание подполковника. Полк отлично воевал под Николаевом, а затем в Крыму. Но в последние дни обороны Севастополя Малинов из-за длительного нервного перенапряжения перестал вылетать на боевые задания. Это вызвало гнев командующего ВВС флота, что и привело к столь неприятным последствиям.

Я часто и подолгу беседовал с Константином Павловичем, успокаивал его и при каждом удобном случае докладывал командующему, что Малинов проявил себя как умелый организатор боевой учебы, хороший воспитатель подчиненных, работать умеет и любит. И вот после ухода командира 3-го истребительного авиаполка подполковника В. И. Мелихова на должность начальника штаба 62-й авиабригады Малинов получил назначение на его место. Вскоре ему вернули и прежнее воинское звание.

Помощник по летной подготовке майор Долгушев был, казалось бы, неутомимым при переучивании молодых летчиков на новых типах самолетов. За долгое время работы в авиационных школах стал прекрасным методистом. Но подтвердилась старая истина, что силы человека не беспредельны. Он так вымотался, что пришлось как-то почти насильно предоставить ему отдых.

За год в полку перебывали не только почти все типы выпускавшихся тогда отечественных истребителей, но и иностранные — “киттихауки” и “спитфайеры”. В связи с этим инженерно-техническому составу, возглавляемому старшим инженером полка Николаем Ивановичем Деменковым, пришлось изрядно потрудиться. Помимо того, что приходилось в немыслимом темпе изучать прибывающие самолеты новых типов, надо было еще и обеспечить на них, нередко круглосуточные, полеты.

“Киттихауки”, хотя были надежны и просты в пилотировании, не обладали достаточными скоростью и скороподъемностью. Солидным выглядело только их вооружение — шесть крупнокалиберных пулеметов. А вот “спитфайеры”, развивавшие в горизонтальном полете примерно такую же скорость, значительно превосходили “киттихауков” по аэродинамическим качествам, вследствие чего имели малый разбег при взлете и пробег после посадки. На вооружении они имели 8 крыльевых пулеметов калибра 7,69 миллиметра. 3-я эскадрилья, оснащенная этими самолетами, готовилась к боевому применению с корабельных катапульт.

Эксплуатация новых самолетов отечественного производства и иномарок большой сложности для технического состава не представляла. Очень беспокоило только  использование МиГ-3 — ни один из командиров других авиаполков и слышать не хотел, чтобы взять их для действий в районах Туапсе и Новороссийска, И дело не только в высотности “мига”, тяжеловатого и маломаневренного на основных — средних высотах воздушного боя. Многие из этих машин уже поизносились, запасных частей не было. Пришлось выходить из положения, списывая отдельные самолеты и используя пригодные узлы и агрегаты для ремонта других. И все это было делом рук и ума инженера Деменкова, за что все мы были ему благодарны.

Руководящий состав в полку сложился крепкий и весьма работоспособный. Между нами всегда царило взаимопонимание. Но вслед за уходом Малинова из полка был переведен на другой флот и майор А. А. Ригин. Его место занял военком майор В. М. Янковский, а на место Янковского прибыл полковой комиссар Г. И. Адамсон. Служебная “иерархия” сложилась несколько своеобразная: у Адамсона — четыре шпалы, у помощников — по две, а у командира, то есть у меня, — одна... Но в середине ноября 1942-го мне было присвоено звание майор. Вскоре “подравнялся” с нами и ставший майором Г. И. Адамсон, после чего весь руководящий состав полка стал носить одинаковые знаки различия.

Когда советские войска были вынуждены оставить Одессу, Севастополь, Керчь и Новороссийск, порты Туапсе, Поти и Батуми стали основными на Черном море: Через них шли перевозки живой силы, боевой техники, всевозможных грузов для Черноморской группы войск Закавказского фронта. При одной железной и одной шоссейной дорогах с малой пропускной способностью значение морских коммуникаций вдоль Кавказского побережья в конце 1942 года приобрело исключительно важное значение. Надо полагать, это понимал и противник, резко активизировавший действия своей авиации, подводных лодок и торпедных катеров. Немцы вели интенсивную воздушную разведку, и как только они обнаруживали наши корабли и транспорты в море, через час-полтора над ними появлялись бомбардировщики, взлетавшие с аэродромов Крыма или Северного Кавказа. “Мессершмитты”, базировавшиеся на майкопском аэродроме, связывали действия наших истребителей и обеспечивали тем самым удары своих бомбардировщиков и торпедоносцев по морским целям. Впрочем, бомбоштурмовые удары они наносили также по обнаруженным на прибрежных дорогах автомашинам, колоннам на марше, железнодорожным составам.

Самолеты-разведчики обычно летели над морем на удалении 15 — 20 километров от берега и просматривали коммуникации, а в случае приближения наших истребителей уходили мористее. В темное время суток для поиска наших конвоев противник иногда пользовался подсветкой, сбрасывая для этой цели с самолетов светящие авиабомбы (САБы). Кроме колесных самолетов для разведки он широко применял и лодочные — “Дорнье-217”, “Гамбург-138” и “Гамбург-140”, — которые иногда даже приводнялись в море и вели наблюдение из положения на плаву.

Все больший интерес гитлеровцы стали проявлять к Главной базе Поти и порту Батуми. В их районах они нередко высаживали ночью с подводных лодок и выбрасывали с самолетов на побережье диверсионные и разведывательные группы. Это требовало незамедлительного принятия действенных мер по пресечению их действий.

Большую роль в обеспечении морских перевозок сыграло определение директивой Военного совета Черноморского флота прибрежных коммуникаций протяженностью почти 550 километров. Их удаление от побережья определялось с учетом возможностей использования для защиты кораблей и транспортов береговых огневых средств и ограничения пространства для маневрирования вражеских подводных лодок.

Этой же директивой определялась группировка истребительной авиации на побережье. Каждому полку назначался участок прикрытия коммуникаций. Поскольку 7-й и 25-й авиаполки базировались на удалении 20 — 30 километров один от другого, им был назначен общий участок — от Сухуми до Батуми — с удалением в сторону моря на 80 километров.

Одновременно на побережье были развернуты в пяти местах радиолокационные установки РУС-2, налажена система наблюдения, оповещения и связи. С сентября 1942 года все данные о воздушных целях стали поступать на созданные в Туапсе, Алахадзе и Поти пункты управления истребительной авиацией. Пункт управления в Поти был совмещен с командным пунктом начальника ПВО Главной базы, где поочередно дежурили командиры 7-го и 25-го авиаполков или их заместители.

Главная база флота и порт Батуми, как основные объекты коммуникаций, прикрывались зенитной артиллерией, 7-м и 25-м истребительными полками ВВС флота и полком ПВО, базировавшимся на стационарном аэродроме и вооруженным устаревшими английскими истребителями “харрикейн”, имевшими небольшую скорость горизонтального полета, но зато мощное вооружение — 12 пулеметов калибра 7,69 миллиметра. Отличались “харрикейны” и сложностью в пилотировании.

Я так подробно остановился на вопросе об организации охраны морских прибрежных коммуникаций потому, что вся дальнейшая боевая деятельность 7-го истребительного авиаполка будет тесно связана с прикрытием их с воздуха, и не только в пределах своего участка, но и на всем их протяжении.

Сосредоточив на майкопском аэродроме основные силы истребительной авиации, противник недвусмысленно задался целью полностью парализовать действия нашей авиации в полосе Кавказского побережья Черного моря. Полностью этого он не достиг, но тем не менее серьезные трудности для нас создал. Командующий ВВС флота генерал Ермаченков решил в конце октября 1942 года ослабить группировку вражеской авиации на этом аэродроме совместными действиями бомбардировщиков 63-й авиабригады и бойцов парашютно-десантной роты. Штаб ВВС флота разработал план операции, утвержденный затем Военным советом флота.

По приказу командира бригады я с двумя эскадрильями нашего полка перелетел на аэродром Бабушеры (нынешний Сухумский аэропорт) и обратил внимание на семь бомбардировщиков ДБ-3ф, которые прежде на нем не базировались, один ТВ-8 и один Ли-2. Значит, затевается что-то серьезное, но что? Убеждение перешло в уверенность, когда увидел здесь же начальника штаба ВВС флота полковника В. Н. Калмыкова, начальника штаба 63-й авиабригады подполковника П. Г. Мудина и командира своей 62-й авиабригады подполковника А. З. Душина...

Доложил о прилете эскадрилий и попросил уточнить задачу. Подполковник Душин сказал:

— Основная задача: надежно прикрыть с воздуха этот аэродром и не допустить, даже на подступы к нему, вражеские самолеты. Об остальном проинформирую потом.

Теперь понял и то, что предстоящие действия держатся в строгом секрете. Поэтому занялся исполнением прямых своих обязанностей; установил дежурство истребителей на аэродроме и на всякий случай уточнил порядок наращивания усилий в воздухе при отражении налетов вражеской авиации. Проверил связь с пунктами управления в Алахадзе и Поти и свою радиостанцию для наведения истребителей.

Наступила темная южная ночь. Слышу: начали запускать моторы бомбардировщики. Потом через равные промежутки времени один за другим они начали взлетать. Вслед за бомбардировщиками поднялся Ли-2, пилотируемый, как я уже знал, капитаном П. И. Малиновским, за ним и ТБ-3 старшего лейтенанта С. П. Гаврилова.

Операция, как я понял, началась. С детства знаю, что “любопытной Варваре нос оторвали”, а вот не удержался и, оставив за себя А. Г. Долгушева, отправился на КП полковника Калмыкова. Здесь Душин “по секрету” и сказал, что бомбардировщики полетели с бомбами, а ТБ-3 и Ли-2 — с парашютистами-десантниками для совместных действий по уничтожению вражеских самолетов на аэродроме Майкоп.

В середине ночи вернулся только Ли-2, бомбардировщики произвели посадку на аэродроме Гудаута, а судьба ТБ-3 оставалась пока неизвестной.

Утром, уже перед самым отлетом в Миха Цхакая, узнал некоторые подробности этого вылета. Бомбардировщики в течение 40 минут изматывали противовоздушную оборону врага, подавляли ее зенитные средства и создали очаги пожаров на Майкопской железнодорожной станции для ориентировки ТБ-3 и Ли-2. Все шло по плану, но ТБ-3 на две минуты задержал выброску десантников и был сбит на самой окраине аэродрома.

Диверсионная группа парашютистов, руководимая начальником парашютно-десантной службы ВВС флота капитаном А. М. Десятниковым, свою задачу выполнила и, как стало к тому времени известно, возвращалась по условному маршруту через горы в расположение своих войск.

А 5 ноября узнаем, что из 31 выброшенного парашютиста вернулись, во главе с Десятниковым, 21. Не оставили они в беде и С. П. Гаврилова. Обгоревшего, но живого его передали партизанам. Погибли на ТБ-3 второй летчик, мой однокашник по Ейскому училищу старший лейтенант Федор Петрович Сухих, несколько других членов экипажа и десантников, не успевших из-за малой высоты покинуть на парашютах горящий самолет.

Контрольные фотоснимки показали, что десантники уничтожили 12 самолетов противника и повредили 10, в городе и на юго-западной части аэродрома возникло много очагов пожаров. 26 наиболее отличившихся в том вылете бойцов и командиров приказом командующего Черноморским флотом были награждены орденом Красного Знамени.

После нанесенного противнику урона вражеская авиация стала не так нагло действовать днем на коммуникациях вдоль Кавказского побережья, заметно ослабло и воздействие с воздуха на объекты Черноморской группы войск, производившей в конце 1942 года крупномасштабную перегруппировку.

В конце 1942 года перевозки морем стали особенно интенсивными: шло пополнение живой силой и материально-техническими средствами Черноморской группы войск, действовавшей на новороссийском и туапсинском направлениях. В отдельные дни занимались перевозками до 70 судов и боевых кораблей. Помимо этого, нередко выходили из Поти на операции и отряды боевых кораблей.

Учитывая изменившуюся обстановку, генерал Ермаченков приказал переключить 7-й истребительный авиаполк на прикрытие морских коммуникаций. Полк имел к этому времени 26 боевых самолетов — по семь Як-7 и МиГ-3 и двенадцать ЛаГГ-3. Все эскадрильи были укомплектованы летным составом, обученным ведению боевых действий днем, а частью экипажей — ночью.

Как-то незаметно вошло в практику назначение меня старшим, ответственным за прикрытие важных объектов, с выделением мне в оперативное подчинение части сил из других истребительных полков. Я понимал всю ответственность такой роли и постоянно тревожился: соверши противник эффективный налет на корабли — не сносить мне головы.

В один из дней начала ноября из Батуми вышел крупный конвой и, прижавшись к берегу, взял курс на Туапсе. Командир авиабригады подполковник А. З. Душин, с которым у нас давно наладились дружеские отношения, сказал по телефону:

— Ты, надеюсь, осознал, Костя, что объект важный? Вот и смотри, как говорится, в оба. В твое распоряжение выделяется эскадрилья “лаггов” из 25-го полка, которую можешь использовать для прикрытия до Пицунды, а далее из Лазаревской — две эскадрильи 62-го полка. Авдеев со своими гвардейцами уже получил задачу наращивать с аэродрома Гудаута усилия в воздухе в случав усложнения обстановки. Конвой прикрывать на переходе до Туапсе, в период разгрузки транспортов и при следовании их обратно в Батуми.

— Алексей Захарович! Получается, что меня, как кочующего командира полка, могут и выписать из Миха Цхакая, — пошутил я.

— Ничего, у тебя достаточно опыта, с выполнением задачи справишься. А что касается прописки, то она всегда обеспечена. Вернешься в Миха Цхакая — встречу лично. Желаю удачи!

Корабли конвоя шли в одной-двух милях от берега, в 300 — 500 метрах от них галсировали два-три сторожевых корабля и морские охотники, а над ними кружились на малой высоте два МБР-2. Все они имели задачей поиск и уничтожение подводных лодок противника. Время от времени поднимался столб воды от взрыва глубинной бомбы, сброшенной с корабля охранения сейчас пока для “острастки” вражеских подводников. При сильном волнении, а тем более в штормовую погоду, когда трудно обнаружить перископ или даже уловить шумы вражеской субмарины, глубинные бомбы приходится бросать чаще.

Истребители дежурили в воздухе в 15 — 20 километрах мористее конвоя на вероятном направлении появления авиации противника. Причем два самолета на малой высоте — против торпедоносцев, а четыре на высоте 2000 — 3000 метров — против бомбардировщиков. На ближайшем к конвою аэродроме обычно 8 — 10 истребителей были готовы через считанные минуты устремиться на помощь товарищам.

За конвоем истребители буквально “скакали”, используя для маневра аэродромы Бабушеры, Алахадзе и Лазаревская. Что касается технического обслуживания их на промежуточных аэродромах, то эту задачу выполняли специально выделенные от полков группы технического состава.

Такова была общая схема организации прикрытия c воздуха всех конвоев на переходе морем, в пунктах погрузки и разгрузки. Постоянные дежурства в воздухе и на земле, перелеты с аэродрома на аэродром, общее напряжение и частое недосыпание сильно изматывали летный состав, но с выполнением заданий он справлялся. Вот и в тот раз прикрываемый конвой дошел до Туапсе благополучно, не потревожила его вражеская авиация и во время разгрузки. Правда, вражеские разведчики неоднократно пытались сблизиться на дистанцию видимости кораблей, но их неизменно отгоняли наши истребители. Очень помогали этому наземные пункты управления истребителями и радиолокационные станции РУС-2, довольно надежно обнаруживавшие маловысотные воздушные цели на расстоянии около 50 километров, а шедшие на больших высотах — за 100 — 120 километров.

С рассветом корабли легли на обратный курс. Вероятно, подводная лодка — а возможно, агентурная разведка — доложила о выходе конвоя из Туапсе, и только он прошел траверз Лазаревской, как с туапсинского пункта управления поступило сообщение:

— Над морем на удалении 80 — 90 километров от берега курсом на конвой две группы вражеских бомбардировщиков.

Находясь еще в Лазаревской на аэродроме, я решил поднять в воздух десять ЛаГГ-3 и указал им исходный курс на врага. Наведение же взял на себя туапсинский пункт управления. Для наращивания усилий и управления воздушным боем на ближних подступах к прикрываемому конвою я поднялся в воздух в составе шестерки Як-7.

В небе на высоте 2000 — 2500 метров сплошная облачность. Держусь под самой ее нижней кромкой. Слышу, что майор А. Г. Долгушев и капитан Е. М. Рыжов со своими звеньями уже перехватили бомбардировщиков, расчленили обе группы и атакуют их. Но из 22 “юнкерсов” отдельные пары и тройки, то ныряя в облачность, то выходя из нее, все же прорываются к цели. Приказываю:

— Дежурной четверке оставаться над конвоем, моим трем парам идти навстречу группам вражеских бомбардировщиков.

Вскоре вступили в бой все находившиеся на подходе к конвою истребители.

Враг не выдержал противодействия на созданных нами трех рубежах, начал беспорядочно сбрасывать бомбы и, ныряя в облачность, уходить...

Евграф Рыжов уже сразил одного Ю-88 и устремился за другим. Вот и второй “юнкерс” задымил. Мощности одного неповрежденного мотора ему не хватало для набора высоты и ухода в облачность, поэтому между Лазаревской и Сочи он со снижением устремился в сторону гор, оставляя длинный шлейф дыма. Капитан Рыжов преследовал его, но стрелок “юнкерса” дал прицельную очередь по мотору “лагга” — и винт встал...

Высота совсем малая, ее не хватало даже на разворот, и Рыжов решил садиться на фюзеляж прямо перед собой на ограниченную по размерам площадку в одном километре севернее Сочи. “Лагг” разбит, но летчик, к счастью, остался невредим.

— Ловкий ты коммерсант, Евграф, — шутили летчики полка за ужином, — свой потрепанный “лажок” на два новеньких “юнкерса” сменял, да еще и не в базарный день.

— Мне бы новую машину, — отшучивался летчик.— Я бы фашистам такой обмен устроил, что им и предлагать бы стало нечего.

Шутили, понимая, конечно, что их товарищ чудом уцелел, сажая скоростную машину с неработавшим двигателем на случайно подвернувшуюся, малопригодную для этого площадку. Чудо чудом, но ведь и мастерство он проявил отменное, и мужество.

Хочу добавить, что в полку Евграфа Михайловича все любили за скромность в быту и за смелость в бою. На его счету было уже 254 боевых вылета, 45 воздушных боев, 11 сбитых самолетов противника. Рядовой летчик вырос до заместителя командира гвардейского истребительного полка. В июле 1943 года майор Рыжов получит в бою тяжелое ранение и вернуться в строй уже не сможет. Но для всех нас он останется живым примером владения высоким мастерством и отваги в боях.

Вражеские бомбардировщики не причинили вреда конвою, а потеряли три самолета, да еще два ушли подбитыми и вряд ли дотянули до своего аэродрома. Одного из них изрядно нашпиговали свинцом я и мой ведомый лейтенант Николай Губанов.

Кроме самолета Рыжова, потерь у нас не было. При отражении налета отличились майор Александр Долгушев, лейтенанты Виталий Лунин и Владимир Богданов. И на этот раз моя голова уцелела...

Боевое напряжение, связанное с прикрытием Главной базы флота Поти и прибрежных морских коммуникаций, не спадало. Вместо переданных в другую часть “лаггов” в 7-й полк поступили “киттихауки”. Некоторые из них — подержанные, с камуфлированной окраской под цвет песка пустыни — пригнали из Африки. Летчики освоили их быстро, но беда — не было запасных частей, а главное, охлаждающей жидкости под мудреным названием этиленгликоль. Старшего инженера полка Николая Ивановича Деменкова по моему распоряжению “увезли” УТИ-4 в Тбилиси, и через два дня он доставил все же несколько банок этой жидкости.

Я поблагодарил Деменкова за расторопность и находчивость, поинтересовался, где он добыл эту редкость.

— Знаю где, командир, но не скажу, — все равно ее там уже нет, — отшутился инженер.

В весенние дни 1943 года повадился один До-217 выходить к Главной базе на прямую видимость с берега. А как только наводили на него истребителей, сразу снижался до бреющего и уходил в сторону моря.

— Что у вас творится, Денисов? — спросил сердито командир бригады А. З. Душин. — Когда вы прекратите это безобразие?

— Срубим, обязательно срубим! — заверил я комбрига.

Обдумав разные варианты перехвата, решил периодически посылать по одной паре истребителей в море на удаление 50 — 60 километров на высоте 200 — 300 м — один раз со стороны Очамчиры, а другой — от Батуми. При выборе исходных пунктов от берега исходил из того, чтобы сразу отрезать разведчику пути ухода в море.

В один из дней ведущий пары истребителей лейтенант А. А. Гавриш увидел крадущийся к Поти на малой высоте “дорнье”. Видно, летчик в нем сидел опытный: сразу же прижался к воде, чтобы затруднить атаки нашим истребителям, развернулся на 180 градусов и на полной скорости попытался уйти в море. Но пути отхода ему уже отрезали. Два “лагга” пошли в решительную атаку, и после первых же очередей загорелась левая плоскость, затем пламя охватило и фюзеляж. “Дорнье” больше не появлялся в наших районах.

Командир Главной военно-морской базы Черноморского флота генерал-лейтенант М. Ф. Куманин вспоминает: “Генеральной проверкой противовоздушной обороны Поти было отражение самого крупного налета вражеской авиации 22 апреля 1943 года в вечерних сумерках”.

Служба воздушного наблюдения доложила в тот вечер, что на базу идет 41 фашистский бомбардировщик. Эта группа разделилась на несколько звеньев и с разных направлений со стороны моря, эшелонируясь по высотам, следовала на цель.

Бой в сумерках имеет свои особенности — цель видна слабо, а прожекторы при ее полете на большой высоте малодейственны. Да и поднимать в воздух можно было только ночников, а они все находились в Алахадзе, где прикрывали конвой. Часть ночников из 25-го полка после выполнения задачи задержалась в Бабушерах. На аэродроме Миха Цхакая из ночников оказались только я и лейтенант В. С. Богданов, но и мы готовились рано утром 23 апреля улететь в Лазаревскую. А медлить было нельзя. Я бросился к своему “киттихауку”, а Богданов — к “лаггу”, и вот мы — в воздухе.

В районе стоянки кораблей рвались бомбы, вокруг бегали жидкие лучи прожекторов, но схватить цель на высоте 3000 — 4000 метров никак не могли.

Серой тенью рядом со мной промелькнул “юнкерс”. “Только бы не ушел!” — мелькнула мысль. В момент моего разворота на какую-то долю секунды скользнул по бомбардировщику луч прожектора, и я, четко разглядев самолет противника, сделал небольшой доворот. “Юнкерс” — в прицеле. “Еще, еще ближе!” — как будто кто-то подсказывал мне в радионаушниках. Пора! Нажимаю кнопку электроспусков...

Мой “киттихаук” от одновременных очередей из шести крупнокалиберных пулеметов вздрогнул, затрясся. И тут же я увидел, как отвалилось что-то от “юнкерса”, а затем он сам резко накренился и, выпуская струю густого дыма, перешел в беспорядочное падение. Он рухнул почти у самого берега в море на траверзе рыбацкого поселка Кулеви, что в 25 километрах севернее Поти.

Утром мы улетали, как и намечалось, в Лазаревскую.. А несколько дней спустя я, развернув нашу многотиражку “Атака”, прочитал лихие частушки:

Вокруг хребта Кавказского,

Высокого-высокого,

Вырастают асами

Молодые соколы.

Кто врагов сбивал в бою,

В небе их рассеивал,—

Знают все в родном краю

Героя Алексеева.

Не пройдут фашисты, нет,

Возле моря сизого.

Их отправит на тот свет

Очередь Денисова.

Автором этих строк был молодой краснофлотец-поэт Василий Кулемин, написавший в дальнейшем немало прекрасных стихотворений. Первый сборник его стихов вышел под названием “Севастополь”, за ним появились “От сердца к сердцу”, “Русские вечера”, “Ожидание” и “Облака”. И другие. Жизнь талантливого поэта оборвалась, к сожалению, очень рано. И когда мне приходится бывать на Новодевичьем кладбище, я всегда обнажаю голову у могилы, где на мраморной плите высечены слова: “Здесь лежит поэт — солдат Василий Лаврентьевич Кулемин”...

Весной 1943 года резко изменилась обстановка на всех фронтах и на юге в частности. Закончились длившиеся более пяти месяцев сражения за освобождение от врага Северного Кавказа и двухмесячная воздушная дуэль над Кубанью. Потеряв только в воздушных боях 800 самолетов, противник на юге лишился господства в воздухе. Здесь оно прочно перешло к нам.

Надо помнить, что враг имел еще крупные силы и ожесточенно сопротивлялся под Новороссийском. Гитлеровцы создали так называемую Голубую линию — оборонительный рубеж глубиной 20 — 25 километров, фланги которого упирались в Азовское и Черное моря. Используя развитую аэродромную сеть на Тамани и в Крыму, фашисты стремились наносить удары с воздуха по районам добычи нефти на Кавказе и по другим важным промышленным объектам.

Наши войска готовились расчленить и уничтожить таманскую группировку врага и тем самым открыть путь к Крыму. Предстояла Новороссийско-Таманская операция.

Морская авиационная группа Новороссийского оборонительного района принимала самое активное участие в воздушных сражениях на Кубани, при высадке и поддержке морского десанта на Мысхако, в уничтожении и подавлении объектов противника на других участках обороны, а затем и в наступлении войск 18-й армии.

В мае 1943 года на ее базе сформировали 11-ю штурмовую авиадивизию, командиром которой стал подполковник А. А. Губрий, а командирами полков майоры Ф. Н. Тургенев и М. В. Авдеев и капитан М. Е. Ефимов. Все они — Герои Советского Союза, мои боевые друзья, с которыми я вместе воевал с первых дней гитлеровского нашествия.

Не так уж часто встречались авиационные дивизии, в которых руководящий состав, как на подбор, являлся кавалерами медали “Золотая Звезда”. Это были летчики с огромным боевым опытом, и о каждом из них ходили легенды.

Губрий был несколько старше, а остальные — почти одногодки. Небольшой была и разница во времени вступления их в ряды Коммунистической партии. Губрий — украинец, Авдеев — белорус, Тургенев — русский, Ефимов — чуваш. Всех их роднило чувство любви к матери-Родине, Стране Советов.

Самым дорогим из новороссийцев остался для меня образ легендарного командира десантников майора Цезаря Куникова — друга и наставника в моей юности, когда сошлись наши жизненные дороги.

Ранней весной 1931 года после окончания Можайской семилетней школы я поступил в ФЗУ Московского тормозного завода (теперешний “Трансмаш”). Учился на слесаря, стал членом Ленинского комсомола, а к концу года возглавил комсомольскую организацию учебной группы.

В это время я и встретился с Цезарем, ставшим руководителем комсомольской организации завода. Родился он в Ростове-на-Дону в 1909 году. В двадцать лет стал коммунистом. Обладая кипучей энергией, Куников постоянно находился среди рабочей молодежи. Бывалый моряк, служивший механиком на корабле Балтийского флота, призывал молодежь идти в военные школы, вовлекал в Осоавиахим.

Под его влиянием я и начал заниматься парашютным спортом, загорелся мечтой стать летчиком. Нам, комсомольцам, нравился Куников во всем. Особенно запомнилось, что любил он пошутить или услышать хорошую шутку, отличался заразительным смехом. Однажды он узнал, что моя любимая девушка, ставшая потом женой, прыгнула на Тушинском аэродроме с парашютом и приземлилась... на ветхое деревянное здание, покрытое дранкой — осиновой щепой, прибитой к крыше тонкими гвоздями. А когда ее сняли с крыши и спросили о самочувствии, она, как бы в полузабытьи, ответила: “Кушать хочу”, что вызвало дружный взрыв смеха, и заразительнее всех смеялся Цезарь Куников.

С ним пришлось работать недолго. Он учился в Промакадемии и одновременно в вечернем машиностроительном институте. Вскоре его назначили редактором газеты  “Машиностроение”, и молодежь очень сожалела, что пришлось расстаться с таким замечательным человеком.

Шли годы. В феврале сорок третьего в селе Кабардинка, что на южном берегу Цемесской бухты, уточнялись вопросы взаимодействия авиации с десантом. Меня вызвали туда потому, что одна эскадрилья 7-го полка была перебазирована на период высадки в Геленджик. Вот тогда я и встретился с Куниковым вновь. Оба мы были в звании майора и очень обрадовались друг другу. Но момент был не подходящим для разговоров, поэтому условились держать связь и, как только представится возможность, не торопясь вспомнить “старину”. Цезарь успел мне шепнуть, что с десантным отрядом будет высаживаться в районе Станички, и, уже уходя, произнес:

— Вовсю коси глазом на наш “тюлькин флот” и надежнее прикрывай с воздуха!

Достойно сражался с врагом на Малой земле Цезарь Куников, но 12 февраля погиб. А 17 апреля 1943 года был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

Со дня нашей последней встречи прошли десятилетия. Но каждый раз, когда я бываю на родном “Трансмаше”, непременно рассказываю молодым труженикам об этом замечательном человеке, о нашей с ним работе на заводе и службе на фронте в далекие дни боевой страды...

Фронт нуждался в большом количестве различных материальных средств, в том числе горючем, с подвозом которого автотранспорт не справлялся. Мог бы выручить танкер “Иосиф Сталин”, но одно только его наименование приводило в трепет начальника любого ранга: “А вдруг потопят?” Не случайно около года танкер простоял на приколе в порту Батуми.

В конце концов Военный совет флота решил все же рискнуть, проведя отдельную операцию по обеспечению перехода танкера из Батуми в Туапсе. Все было тщательно спланировано, проиграно и уточнено. Меня назначили ответственным за прикрытие танкера и кораблей охранения с воздуха, выделив для этого из 7, 62 и 30-го авиаполков 44 истребителя.

Выход танкера назначили на 25 июня. Но в связи о ухудшением метеоусловий, благоприятствовавшим скрытности перехода, танкер в сопровождении сторожевого корабля “Шторм”, большого тральщика “Трал” и трех катеров — морских охотников вышел в море в 3 часа 12 минут 24 июня. При подходе к Потп эскорт усилили большими тральщиками “Искатель”, “Гарпун” и одним морским охотником. Всего в составе конвоя стало насчитываться 9 кораблей.

Понимая, что объект прикрытия был необычайно важным, я все же из-за низкой облачности и осадков решил держать над ним постоянно четыре истребителя и два противолодочных МБР-2. А в случаях улучшения погоды или обнаружения хотя бы одного самолета противника на любом удалении от конвоя предусмотрел немедленное наращивание числа истребителей в воздухе. В целях маскировки ночью наши самолеты в воздух не поднимались, запрещалось и ведение зенитного огня с кораблей эскорта.

В очередной раз четверка, возглавляемая мною, поднялась в воздух и подошла с установленного направления к конвою. Я не сразу рассмотрел танкер: под тяжестью 14 тысяч тонн горючего его корпус чуть ли не по палубу ушел в воду.

Пока никаких тревожных явлений не отмечалось, и казалось, все кончится благополучно. Правда, на второй день перехода в 7.30 один разведчик противника ненадолго вынырнул из облаков в районе Лазаревской и наверняка обнаружил конвой, истребители перехватить его не успели, не отреагировала и корабельная зенитная артиллерия. После этого, конечно, утроили бдительность, и конвой благополучно прибыл в Туапсе. Танкер встал под разгрузку. К бензохранилищам и железнодорожным цистернам протянулось множество шлангов...

Система туапсинской противовоздушной обороны была приведена в состояние высочайшей боевой готовности. На подступах к порту со стороны моря постоянно дежурили в воздухе 4 — 6 истребителей, остальные могли взлететь по первому сигналу с аэродрома Лазаревская. С наступлением темноты, когда налеты вражеской авиации становились наиболее вероятными, порт задымлялся.

Помню: медленно сгустились вечерние сумерки, землю и море окутал мрак. В это время и поступили данные о приближении со стороны моря самолетов противника. В воздухе находились 6 наших истребителей. Но как они будут действовать, если из-за облачности и дыма прожекторы не в состоянии осветить цели?

Понятно, что зенитчики открыли мощный заградительный огонь, но это не помешало отдельным “юнкерсам” и “хейнкелям” прорваться к порту и неприцельно, по площади сбросить несколько бомб.

Я взлетел на “киттихауке”, но, поскольку мотор на нем “пел” так же, как и на вражеских самолетах, зенитки обрушили на меня огонь, как только я подлетел к порту. Пришлось отвернуть в сторону и через пару минут вновь идти на прорыв сквозь свой зенитный заслон. Проскочил. И сразу увидел, что горят три бензоцистерны на железнодорожных платформах. Это несколько успокоило: полторы сотни тонн не 14 тысяч, да еще вместе о танкерам, носящим имя “Иосиф Сталин”.

Среди ночи с командного пункта ВВС флота поступило приказание:

— Самолеты до рассвета больше не поднимать, с рассветом быть в готовности прикрывать порт, а затем и конвой после выхода его в море.

Заодно получил информацию о том, что участвовало в налете 14 самолетов противника, сбросивших 130 фугасных бомб. Два “хейнкеля” были сбиты зенитным огнем.

Утро 26 июня выдалось пасмурным, что облегчало разведчикам противника выход к Туапсе. К середине дня враг предпринял несколько попыток прорыва к порту со стороны моря, но наши истребители, барражировавшие под облаками на удалении 20 — 30 километров от города, не пропустили врага к цели. Горы же были закрыты облаками, и противник туда не совался. Корабли и самолеты МБР-2, несущие противолодочную оборону, обнаружили на подступах к порту пять вражеских подводных лодок и неоднократно бомбили их.

Нервы у всех были напряжены до предела, ибо становилось очевидным: противник подтягивает сюда силы, готовится нанести решительный удар. Думалось: “Что ждет нас с выходом танкера в море?”

Наконец в 14.20 “Иосиф Сталин” в сопровождении кораблей эскорта покинул порт. Теперь, освобожденный от груза, он казался громадиной, напоминал длинное многоэтажное здание. Промахнуться бомбой или торпедой по такой соблазнительной цели было просто невозможно. А если учесть, что на танкере отсутствовала броня, а в танках скопились бензиновые пары, то его уничтожение первым же попаданием казалось неизбежным. Вот и защити такую цель!..

Я довел число истребителей в воздухе до восьми. Морские охотники, галсируя в стороне по курсу, почти непрерывно сбрасывали по одной-две глубинные бомбы. Почему-то подумалось, что так можно навести на конвой вражеские подлодки чуть ли не из Турции. А в воздухе — и того не лучше: облачность поднялась до 3000 метров, создав почти идеальные условия для бомбометания даже бомбардировщикам, следовавшим без истребительного прикрытия. А время движется черепашьими темпами, словно в унисон ходу конвоя — 8 — 9 узлов.

А вот и первое тревожное сообщение: на удалении 20 — 25 километров от конвоя наши истребители перехватили и преследуют вражеского разведчика, который на полной скорости пытается уйти в море.

И этого сбить не удалось, и снова остается загадкой: обнаружен ли конвой, переданы ли по радио данные о его составе и местонахождении?

Доложил на пункт управления в Алахадзе свое решение:

— Независимо от воздушной обстановки с наступлением сумерек количество истребителей в районе конвоя доведу до восемнадцати. По моим расчетам, конвой в этот период будет между Сочи и Хостой.

Очередные вечерние сумерки 26 июня... В воздух поднимаются одна за другой пары истребителей. Шестерка, возглавляемая мною, находится строго над конвоем, а две другие — мористее 20 — 30 километров. Одну из них возглавляет мой помощник майор А. Г. Долгушев, другую— командир эскадрильи капитан А. Н. Томашевский. Их шестерки держатся строго под облачностью ж на удалении одна от другой 10 — 15 километров.

Весть о приближении воздушного противника не заставила себя долго ждать.

— На удалении 70 — 80 километров от объекта до 25 вражеских бомбардировщиков, высота 3000 — 3500 метров, курс на объект, — сообщили почти одновременно туапсинский и алахаднинский пункты управления.

Вскоре последовало дополнение:

— Бомбардировщики расчленяются на мелкие группы и идут на вас широким фронтом.

Ясно, предпринимается “звездный” налет. Передаю группам Долгушева и Томашевского:

— “Мессеров” нет, решительнее атакуйте бомбардировщиков парами и одиночными истребителями. Мой рубеж 15 — 20 километров от объекта.

С удаления 40 — 50 километров истребители двух передовых групп вступили в бой. Расчленившись на пары, всматриваемся в хмурое небо и мы, благо, видимость в западном секторе пока еще позволяет что-то различить.

А вот и они — один, а затем пара “юнкерсов” подходят к нашему рубежу перехвата. Одиночку тут же атакует старший лейтенант Новиков, а пару — я с лейтенантом Губановым. Одного прижали так, что он сразу же сбросил бомбы и ушел в облака, но второй продолжал двигаться к цели, несмотря на открытый зенитчиками плотный заградительный огонь. Перенадеялся фашист на свою безнаказанность: еще одна короткая очередь с близкого расстояния — и вот уже его машина горящим факелом посыпалась вниз.

А бой продолжался. То слева, то справа темноту прошивали цветастые строчки трассирующих пуль. Но их становилось все меньше, и вот уже погасла последняя очередь. Атака отбита. Часть истребителей прикрытия приземляется на аэродроме Алахадзе, другие — на аэродроме Бабушеры. Подводим итог: в групповом воздушном бою сбиты шесть и повреждены три немецких самолета; ни охраняемые корабли, ни истребители потерь не понесли.

Следует добавить, что одновременно с налетом на конвой четырнадцать “юнкерсов” пытались нанести удар по аэродрому Адлер, предполагая, очевидно, что именно с него действуют истребители прикрытия. Но враг просчитался. Наши истребители, осуществляя маневр по побережью, ни разу не использовали аэродром Адлер.

Ночью вражеские самолеты еще рыскали в районе предполагаемого местонахождения конвоя, надеясь поразить важную цель. Но с кораблей огня по ним не открывала, противодействие оказывала только береговая зенитная артиллерия, и вожделенного объекта враг так и не обнаружил. А, с рассветом 27 июня попыток нанести по конвою удары с воздуха уже не было. В 15 часов 35 минут танкер “Иосиф Сталин” вместе с кораблями эскорта бросил якорь в порту Батуми,

30 июня 1943 года на страницах нашей постоянной спутницы военных лет — газеты “Атака” была помещена большая статья “Ни один пират не допущен к каравану”. В ней подробно рассказывалось о боевых действиях летчиков-истребителей, выполнивших 174 боевых вылета, и экипажей лодочной авиации, 27 раз поднимавшихся в воздух на поиск и уничтожение вражеских подводных лодок. Были названы фамилии отличившихся летчиков. Если бы все так хорошо кончалось...

Еще весной сорок третьего у нас в полку оставались в строю два МиГ-3. Думалось, что пересядем на другие, более пригодные для нас самолеты. Но по приказанию начальника ВВС ВМФ генерал-полковника авиации С. Ф. Жаворонкова пришлось направить в Москву группу летчиков и техников для получения еще пятнадцати МиГ-3, принадлежавших раньше частям ПВО.

Долго готовили там изрядно потрепанные “миги” к длительному перелету. Наконец долетели одиннадцать, а четыре из-за технических неполадок потеряли на маршруте.

Привели в порядок “дар” Семена Федоровича и начали использовать “миги” в системе ПВО Поти. Одновременно велась на них и боевая подготовка летчиков.

Как-то, немного отдохнув после выполнения ответственного задания, я вышел из помещения КП и стал наблюдать, как два “мига” вели учебный воздушный бой.

— Кто это “воюет”? — спросил у начальника штаба полка майора В. М. Янковского.

— Командир 1-й эскадрильи капитан К. Н. Никонов тренирует молодого летчика, — доложил Янковский.

Через репродуктор, вынесенный с КП на улицу, мы услышали команду Никонова:

— Заходи в хвост моему самолету, я буду отрываться, а ты смотри, как это надо делать.

Комэск ввел свой самолет в крутое пикирование и со скольжением стал уходить. Молодой летчик, естественно, сразу отстал. Ну, упражнение окончено, можно следовать на посадку. И тут при выводе из пикирования на высоте 300 — 400 метров с правой плоскости “мига” Никонова сорвалась фанерная обшивка, и машина под большим углом врезалась в землю неподалеку от аэродрома. Так обидно погиб Константин Николаевич Никонов — опытный командир и блестящий воздушный боец, кавалер двух орденов Красного Знамени.

Причина срыва обшивки с плоскости, как потом установили, заключалась в отслоении фанеры из-за большой влажности, характерной для районов Батуми, Поти да и всей Колхидской долины. Тщательно проверили все оставшиеся “миги”, и на большинстве их плоскостей обнаружили различной степени отслоения, которые при обычных осмотрах не привлекали внимания.

Прошло всего несколько дней, как полк вновь пережил летное происшествие. В вечерних сумерках в хорошую погоду молодой летчик младший лейтенант Владимир Воронов при заходе на посадку на “миге” забыл выпустить шасси. Несмотря на красные ракеты и красный флаг финишера, он не ушел на второй круг и приземлил машину на основную полосу на фюзеляж. Тяжелые удары винта о грунт, скрежет металла, снопы искр за искалеченным самолетом... Если бы лопнула хоть одна трубка беизосистемы, быть пожару!

Пришлось летчика наказать в дисциплинарном порядке и отстранить от полетов. Но это, конечно, слабое утешение, когда выяснилось, что боевой самолет восстановлению не подлежит, и его пришлось списать...

Кончилось огневое лето сорок третьего. Как сейчас известно, замыслом начавшейся 9 сентября 1943 года Новороссийско-Таманской операции наших войск предусматривался главный удар на новороссийском направлении, где серьезными препятствиями были горы и леса. Кроме того, ожидая высадку наших десантов, противник подготовил от Новороссийска до Анапы мощную противодесантную оборону.

Несмотря на это, благодаря мощной поддержке авиации и смелому прорыву на катерах в Новороссийский порт, там высадился десант. 16 сентября город был полностью очищен от врага. 21 сентября войска 18-й армии при содействии авиации 4-й воздушной армии и части сил Черноморского флота освободили Анапу, а 9 октября 56-я и 9-я армии завершили изгнание врага с Таманского полуострова. Активно действовала авиация 4-й воздушной армии и ВВС Черноморского флота в ходе боев за Новороссийск. Особенно отличилась 11-я штурмовая авиадивизия, возглавляемая подполковником А. А. Губрием, награжденная орденом Красного Знамени и удостоенная почетного наименования “Новороссийская”.

За неделю до начала Новороссийско-Таманской операции меня срочно вызвали на командный пункт ВВС флота, который находился в Мокапсе, в 20 километрах южнее Туапсе. До Лазаревской летел на “яке”, потом пересел в автомашину. Как же приятно было ехать в пору бабьего лета по извилистой, утопавшей в зелени прибрежной дороге Кавказа! Хотелось выскочить из кабины, искупаться, отдохнуть на пляже и наконец-то по-настоящему ощутить прелесть морского воздуха. Ведь шел третий год войны и летали мы над морем, а его, как невесело шутили, даже не видели.

Однако мечта мечтой, а пока, хотя Кавказ уже освобожден, расслабляться недопустимо. На очереди Крым, а затем...

Размышления прервал голос водителя: “Приехали!” Впервые увидел я Мокапсе и поразился красотой роскошного здания — дворца, в котором до войны был санаторий, а сейчас в нем размещался КП ВВС. Командный пункт во дворце после привычных землянок, подвалов, блиндажей! Было чему изумиться.

Нашел кабинет командующего. Василий Васильевич Ермаченков, ставший уже генерал-лейтенантам авиации, только что прилетел из Геленджика и разговаривал о чем-то со своим заместителем по политчасти генерал-майором авиации Л. Н. Пурником.

Меня он сразу поставил в тупик:

— Под документами 7-го полка я неизменно вижу подпись “гвардии майор”... Выходит, гвардеец без гвардии? А это то же самое, что полководец без войска. Вот мы и решили — подполковника Любимова назначить командиром 4-й дивизии, а вас поставить на его место, то есть командиром 11-го гвардейского полка. Командование же 7-м полком возложить на майора Янковского, вашего начальника штаба. Как смотрите на такую перестановку?

— Что же смотреть, товарищ генерал, по опыту знаю, раз предлагаете, значит, уже решили. А быть во главе гвардейского полка сочту за честь.

— Правильно поняли, — одобрил генерал. — Ведь из семи истребительных полков на флоте только два гвардейских: 6-й, в котором вы раньше служили, и 11-й. 6-й вооружен “яками”, так он и будет воевать на них, а 11-й сейчас перевооружаем на ленд-лизовские “эркобры”. Вот и будете взаимодействовать, как два ударных полка. Учтите, что вам и Авдееву придется воевать в самых “горячих” местах. Так что желаю успеха, гвардеец!

В штабе авиации я порадовался известию о повышении в должности моего друга — полковника Алексея Захаровича Душина. Его назначили на впервые учрежденную должность заместителя командующего ВВС флота но противовоздушной обороне.

О многом раздумывал я на обратном пути, строил планы на будущее и настраивался на работу с коллективом новой части. Правда, новой она была относительно, поскольку 11-й гвардейский — это в прошлом 32-й авиаполк, который до войны базировался тоже на евпаторийском аэродроме, а потом рука об руку мы воевали под Перекопом и в Севастополе. Меня в этой части знали.

Итак, опять на фронт, туда, где непосредственно решается судьба страны.

Приказ о моем назначении командиром 11-го гвардейского полка пришел 3 октября 1943 года. Сдача полка своему начальнику штаба не потребовала много времени. К исходу того же дня телеграммой доложили командующему ВВС о сдаче полка и о приеме его Янковским...

В Геленджик прибыл рано утром 4 октября и, как только покинул кабину самолета, сразу оказался в окружении знакомых летчиков, инженеров и техников.

Вскоре на эмке подъехал И. С. Любимов, с которым мы крепко расцеловались. Сколько раз я смотрел в глаза этому доброму по натуре, но исключительно мужественному воину и всегда поражался его храбрости и беззаветной преданности Родине. Бывало, прихрамывая, с палочкой в руке подходил он к самолету. Наденет парашют, палочку оставит технику и — в воздух. Бесполезным занятием были попытки уговаривать его не летать. Он со своими гвардейцами участвовал в воздушном сражении на Кубани, над Новороссийском. В исключительно трудном поединке завалил Ме-109 с намалеванным на борту ягуаром, ненавистным ему зверем еще по воздушным боям под Перекопом.

Когда после посадки он открывал дверь своей “эркобры” (для краткости ее называли “кобра”), все видели его неизменно улыбающееся лицо и слышали привычные слова:

— Все хорошо!

В гневе его никогда не видели, распоряжения он отдавал спокойно и без особого внешнего волнения воспринимал подчас далеко не приятные доклады.

Гвардейский полк заканчивал перевооружение на “кобры” — истребители американского производства, но более скоростные, чем их предшественники “киттихауки”. Они имели на вооружении пушку калибра 37 миллиметров и четыре крупнокалиберных пулемета. В отличие от всех известных типов истребителей периода второй мировой войны “эркобра” была единственным самолетом с дверями с обеих сторон кабины пилота и с мотором, расположенным за спиной летчика.

К вечеру того же дня мы закончили прием-сдачу полка, а потом едва ли не всю ночь проговорили с Иваном Степановичем о важном и мелочах.

— Самым тяжелым для меня, Костя, было ранение под Перекопом, а потом операция. Отняли ступню левой ноги, хирурги грозились отрезать и раненую правую, — с волнением рассказывал Любимов.

— Ну как же, — отвечал я, — хотя в ту пору и были тяжелые бои, мы все помнили о тебе, постоянно интересовались состоянием здоровья. Многие из нас писали, желали скорейшего выздоровления,

А друг продолжал:

— С трудом, но отстоял я все же правую ногу. Залечили и левую. Только мучил вопрос: “Неужели отлетался?” Сделали протез, и началась борьба с самим собой. Тренировки и тренировки! Научился ходить на протезе, забросил костыли, а вот палочка осталась надолго. Я ее нарек “стэком”, своего рода тросточкой, которой пользуются для фасона богатые джентльмены.

Вспомнили, как прибывшего после госпиталя друга я отправил в Абашу, где находился на переформировании 32-й полк. Там Иван убедил врачей, что может летать, и добился назначения штурманом этой части, которой по-прежнему командовал подполковник Н. З. Павлов — авторитетный руководитель и прекрасный боец. Погибнет он позже, в воздушном бою над Туапсе, но еще при нем Любимов успеет сделать более десятка боевых вылетов. Он же и заменит своего павшего командира..

За такими воспоминаниями и скоротали мы ночь. А рано утром 5 октября Иван Степанович сделал прощальный круг на УТ-1 над аэродромом Геленджик-нижний и улетел. Помахав ему вслед рукой, сел я в автомашину и отправился на аэродром Геленджик-верхний для доклада командиру 1-й минно-торпедной дивизии Герою Советского Союза полковнику Н. А. Токареву — в его дивизию входил 11-й гвардейский полк, основная задача которого состояла в сопровождении бомбардировщиков и торпедоносцев до цели и обратно.

Это была моя далеко не первая встреча с Николаем Александровичем Токаревым. А первая состоялась ранней весной 1935 года. Тогда я подошел строевым шагом к учебному самолету У-2, рядом с которым стоял инструктор с тремя кубиками на петлицах кожаного реглана — старший лейтенант Токарев. Доложил:

— Курсант Денисов прибыл для ознакомительного полета!

— Садитесь в кабину, — распорядился инструктор.

С того полета и началась моя летная практика в Ейском авиационном училище. Помнится, в перерыве между полетами наш инструктор беседовал с нами, курсантами, рассказывая много интересного из жизни летчиков. Немногословно говорил и о себе. В ту пору ему исполнилось 28 лет, а коммунистом он стал в девятнадцать. Окончил военную школу пилотов, летал на самолетах многих типов и, сам не мысля жизни без авиации, нас увлекал небом. Но не прощал ошибок, малейшей небрежности, недисциплинированности. “Небо за беспечность наказывает строго, даже жизнью”, — не раз напоминал он курсантам.

Первое знакомство с небом, со скоростью и высотой подарил нам тогда Токарев, но, к великому нашему огорчению, его вскоре перевели в строевую часть. Благо, первый инструктор остается в памяти его питомцев навсегда. С радостью мы узнавали о награждениях Николая Александровича — за успехи в боевой и политической подготовке орденом “Знак Почета”, за проявленный героизм в советско-финляндской войне орденом Ленина, а затем и о присвоении высокого звания Героя Советского Союза.

Великая Отечественная война застала Токарева в Крыму в должности заместителя командира 2-го минно-торпедного авиаполка. Вскоре он стал его командиром. Этот полк успешно действовал по важным объектам в глубоком тылу противника, одним из первых на флоте стал гвардейским.

Комиссар полка И. Е. Мещерин в газете “Красный флот” еще 4 апреля 1942 года писал: “Летчики полка сделали свыше тысячи самолето-вылетов. В жестоких схватках с фашистами выросли и закалились командиры экипажей, штурманы, стрелки-радисты и техники. За мужество, отвагу и героизм правительство наградило 42 человека...” А сколько после этого было совершено героических подвигов самим Токаревым и его подчиненными, не счесть!

В сентябре 1942 года Николая Александровича назначили командиром 63-й авиабригады, преобразованной в июле 1943 года в 1-ю минно-торпедную авиационную дивизию.

“Узнает ли?” — думалось, когда подходил к кабинету Токарева. Он встретил улыбкой и на уставное представление ответил:

— Помню, “белобрысый”, помню! (Так он впервые назвал меня еще при первой встрече в Ейске и вот — не забыл.) Наслышан о твоих делах. Одобряю...

— Товарищ полковник, я очень доволен, что назначен служить в вашу дивизию. Откровенно говоря, наскучила за год служба в системе ПВО баз, портов и конвоев. Задачи, конечно, ответственные, вылетов много, а вот встреч с противником мало. Да и боевая подготовка замучила. Ладно, если бы готовили летчиков для своего полка, а то научишь их всему, душу вложишь и тут же лучших забирают в другие части. А ведь летать приходится чуть ли не на метле — новые самолеты нам дают в последнюю очередь...

— Ну, ничего, в 11-м гвардейском будет все основательнее, — прервал Токарев мой затянувшийся монолог.— Уж во всяком случае с самолетами там полный порядок. Я завтра пришлю своего помощника по летной подготовке, он вас выпустит на “кобре”, а пока поизучайте материальную часть. Самолет все же своеобразный — третья посадочная точка впереди, а мотор сзади. Надеюсь, не попытаетесь устроиться в кабине задом наперед, — пошутил полковник.

— Никак нет. Я с этой машиной немного знаком.

— Вот и ладно. Учтите, полк летает на “кобрах” недавно, молодежь их как следует еще не освоила. Поэтому хорошо спланируйте дальнейшее ее обучение. Изгнание немцев с Таманского полуострова завершается, напряжение в боевой работе, вероятно, спадет, и тогда появится больше возможностей для основательной, планомерной учебы. Учтите еще одно: в полку что-то не ладится с плоским штопором, неопытные летчики попадают в него, а самолет вывести в горизонтальный полет не всегда могут. На этом уже потеряли два самолета и одного летчика.

После некоторых других указаний и предварительной информации о возможных перемещениях в полку закончилась эта, отделенная годами от предыдущих, встреча с замечательным человеком и боевым командиром Николаем Александровичем Токаревым.

На ознакомление с делами полка, совещание с руководящим составом и беседу с летчиками ушел почти весь день 5 октября. Но все же к вечеру я успел подняться в воздух на “кобре”. Выполнил фигуры высшего пилотажа, опробовал в сторону моря мощное вооружение. Сделал вывод: воевать можно — самолет не только комфортабельный, но и грозный.

В военно-воздушных силах Черноморского флота давно сложилась традиция: прибыл в авиагарнизон — обязательно посети могилы боевых друзей, павших смертью храбрых в воздушных боях и на земле от ударов противника. В Геленджике погибло несколько летчиков из нашей 3-й эскадрильи и последними из них были Д. Г. Цыганов и Г. И. Матвеев.

Как погиб Дмитрий Григорьевич Цыганов, я уже знал, а вот как воевал Георгий Иванович Матвеев после ухода его из Севастополя на переподготовку в мое отсутствие и при каких обстоятельствах он погиб, я еще сведений не имел.

Рано утром 6 октября я с заместителем по политчасти подполковником Семеном Яковлевичем Леписа поехали на кладбище, где были захоронены авиаторы-черноморцы. Мы обошли многие могилы, задерживаясь у тех, где покоились близкие и дорогие нашему сердцу боевые друзья.

Вот могила Цыганова и почти совсем рядом — Матвеева. На постаменте его могилы — фотокарточка, сделанная незадолго до гибели. На груди четыре ордена Красного Знамени, что уже само говорило о том, каким он был командиром и воздушным бойцом.

Почтив память павших друзей, мы вернулись обратно. А вскоре Герой Советского Союза капитан К. С. Алексеев рассказал мне о последнем периоде службы и о гибели Георгия Матвеева.

После переподготовки Матвеев командовал все той же родной 3-й эскадрильей, а затем его назначили заместителем командира 6-го гвардейского истребительного авиаполка и присвоили звание майор. И вот во второй половине дня 13 мая 1943 года более 40 вражеских бомбардировщиков, прикрываемые двадцатью Ме-109, обрушили свой бомбовый груз на позиции наших войск в районе Малой земли. В воздух были подняты шестнадцать Як-1 во главе с командиром полка майором М. В. Авдеевым. В разгоревшемся воздушном бою гвардейцы сбили семь вражеских самолетов. Смело дрался и одержал очередную победу майор Георгий Матвеев, но в конце боя его самолет был подожжен, и летчик, покинув пылающую машину на парашюте, приводнился в Цемесской бухте.

Немедленно выслали из Геленджика МБР-2, прикрываемый четверкой истребителей, но из-за артобстрела и противодействия “мессеров” произвести посадку лодочный самолет не смог. Тогда по приказанию командира Новороссийской военно-морской базы контр-адмирала Н. Г. Холостякова в море вышел сторожевой катер, на борту которого находился заместитель командира 6-го гвардейского авиаполка по политчасти майор С. С. Изотов. Летчика катерники нашли, но, когда матросы подняли его на палубу, майор Матвеев был уже мертв...

С каждым днем все больше втягивался я в боевую работу 11-го гвардейского истребительного полка. Была налажена и боевая подготовка. Вскоре пришла радостная весть — наши войска очистили от врага Таманский полуостров. Получил приказ ознакомиться с аэродромом Анапа на предмет базирования на нем полка. В Геленджик прибыли полковник М. Д. Желанов и полковой комиссар А. С. Мирошниченко. Оказалось, что они тоже имели задачей обследовать этот и другие аэродромы. В путь отправились вместе автомашиной.

Вот выжженная до основания Кабардинка, а вслед за ней и кое-какие признаки гигантского в прошлом цементного завода. Все разрушено, разбито, сиротливо стояли в тупике лишь несколько железнодорожных платформ с высокими металлическими бортами. Как память боевому прошлому одну из них потом водрузят на постамент в районе цементного завода.

Миновали полуразрушенный Гайдук, небольшой горный перевал, называемый Волчьими Воротами. Здесь разрушений меньше, но зато бывшую курортную Анапу не узнать: от санаториев остались одни коробки. Так же выглядели служебные здания и учебный корпус морского пограничного училища. А вот летное поле аэродрома, капониры и землянки сохранились, требовалось лишь их разминировать.

Очень захотелось узнать, живы ли знакомые анаповцы, и прежде всего те, у кого квартировали в свое время командиры из 7-го авиационного полка. Подъехали к дому, где раньше жили я и начальник штаба части.

Из дома вышла хозяйка, которая вначале не узнала нас, а потом бросилась навстречу со слезами на глазах. После обмена вопросами и ответами женщина поведала нам любопытную историю.

Оказалось, что немцы держали на учете многих наших летчиков, и прежде всего командиров полков, эскадрилий, которые наносили им особенно чувствительный урон. Каким-то путем фашисты добыли и их фотокарточки. И вот на стене здания парикмахерской, расположенной в центре города, время от времени появлялись для всеобщего обозрения увеличенные фотографии или просто листы бумаги с фамилиями советских летчиков, написанными крупными буквами и перечеркнутыми черной краской — мол, сбит. В один из дней появилась там и моя “погашенная” карточка. Увидев ее, наша хозяйка дома сильно переживала и искренне обрадовалась, встретив меня живым и здоровым.

Нетрудно было убедиться, что, как и все советские люди, жители Анапы не верили лживой немецкой пропаганде о близкой окончательной победе вермахта, разгроме советской авиации. Наша авиация к тому времени представляла уже могучую силу, способную громить противника в воздухе, на земле и на море. На фронте появились новые дивизии штурмовиков, бомбардировщиков, торпедоносцев и истребителей. Росли и ряды гвардейцев.

Нас ждал Крым!