Время больших испытаний

Кроме нашей “Щ-310” в Рижский залив для выполнения учебных торпедных атак прибыли и другие корабли дивизиона: “Щ-309” капитана 3 ранга Исаака Соломоновича Кабо и “Щ-311” капитан-лейтенанта Петра Антоновича Сидоренко.

Кораблем-целью служил эскадренный миноносец “Энгельс”. Лодки, поочередно погружаясь, выходили на него в атаки. Торпедный выстрел имитировали так называемым пузырем: по команде “Пли” в незаряженный торпедный аппарат подавался сжатый воздух, он на поверхности вспучивал воду и тем самым немедленно обозначал точку выстрела.

Предварительную оценку успешности атаки определяли следующим образом. Лодка доносила на корабль-цель выработанные исходные данные: курс, скорость цели и залповый пеленг. Если данные были верными, на эсминце поднимался желтый флаг — “Добро”.

Окончательные оценки давались в базе после тщательного сличения килек маневрирования корабля-цели и подводной лодки.

Упрощенчество, которое допускалось в учебных торпедных атаках, было вызвано, вероятно, экономией учебных торпед. И все же стрельба “пузырем” отнюдь не заменяла полностью стрельбу торпедами. При этом способе из комплекса коллективных действий (командир, старпом, штурман, рулевой, механики) практически исключались торпедисты. Они не готовили торпеды к использованию (а дело это требует основательных навыков и мастерства) и не выполняли необходимых действий, которые требовались при фактическом пуске. И если задержка “выстрела” сжатым воздухом на три-четыре секунды вряд ли замечалась при оценке результатов учебных торпедных атак, то потеря этих драгоценных секунд во время фактической стрельбы могла привести к тому, что торпеда, при всех прочих безупречных показателях, прошла бы мимо цели.

Теперь я понимаю, что были в нашей боевой подготовке и кое-какие другие недостатки. Например, все учебные атаки мы производили в дневное время из-под воды. В войну приходилось атаковать ночью и из надводного (позиционного) положения. Эти издержки отрицательно влияли на подготовленность подводников к ведению боевых действий. Однако они в определенной мере компенсировались интенсивностью боевой подготовки, крепким моральным духом личного состава, нашей преданностью подводному флоту, страстным желанием стать мастерами своего дела. А в учебных атаках “пузырем” все же шлифовалось и проверялось мастерство. Особенно командиров лодок.

И еще, что не менее важно. По поведению командира, по его манере выходить в атаки экипаж мог судить, как поведет он себя в бою. Дмитрий Климентьевич Ярошевич своей сдержанностью, здравым подходом к обстановке вызывал огромное уважение экипажа, вселял в нас уверенность в своих силах, веру в технику и в своего командира. С каждым новым выходом в море, с каждой новой атакой мы все больше убеждались, что с таким командиром можно идти в боевой поход.

Следует отметить, что наш экипаж эти последние перед войной учебные атаки выполнял успешно. На мачте корабля-цели всегда поднимался с нашими позывными флаг “Добро”.

Вечером 21 июня, когда были подведены итоги стрельб, дивизион лодок, выстроившись в строй кильватера, двинулся в надводном положении в Таллин. Мимо проплывали острова Моонзундского архипелага — Сааремаа (Эзель), Хиума (Даго). Не знали мы, что еще несколько суток назад фашисты выставили в районе этих островов минные заграждения. И что буквально через считанные часы здесь разыграются первые трагедии, невольными свидетелями которых мы окажемся.

22 июня около пяти утра подошли к Таллину. Не успел командир запросить “добро” на вход, как с сигнального поста поступил от оперативного дежурного штаба флота семафор: “Стать на якорь. Ожидать дальнейших распоряжений”. Мы отвернули в сторону и стали на якорь к востоку от Екатерининтальского (ныне Таллинский) створа, обозначавшего главный фарватер северного направления.

Ярошевич, остававшийся на мостике, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Опять, видно, флотское учение. А у нас и топливо и продовольствие на исходе.

— Без топлива не отправят в море,— высказал резонную мысль командир БЧ-5.

Дмитрий Климентьевич промолчал. Я подумал о том, что надо бы еще раз посмотреть имеющиеся на борту карты, проверить корректуру согласно извещениям мореплавателям. Если учение, то наверняка придет какой-нибудь дотошный штабист, начнет задавать вопросы: почему у вас это не так и то не эдак?

В то же время не хотелось спускаться вниз, во влажную тесноту центрального поста. Великолепная панорама Таллина разворачивалась по всей длине береговой черты. Был хорошо виден Вышгород о характерными островерхими крышами зданий, торговый порт с находившимися в нем судами. Здесь, в Каботажной гавани Таллинского порта, базировались наши “щучьи” дивизионы подводных лодок. Рядом, в Минной гавани, находился дивизион эскадренных миноносцев седьмого проекта. “Семерки”, как их называли в быту, были первыми эсминцами советской постройки. А в Купеческой гавани стояли транспорты и вспомогательные суда.

Над Минной гаванью возвышался сигнальный пост, откуда велось наблюдение за рейдом. Вот с этого поста и поступило очередное приказание оперативного дежурного штаба флота: “Немедленно подготовьте к списанию на берег курсантов. Сейчас за ними подойдет катер”.

Распоряжение это наталкивало на размышления: если учение, то зачем списывать практикующихся на лодке курсантов военно-морского училища. Ведь именно учение могло явиться для них отличной школой морской и боевой выучки...

Когда катер подошел к борту, курсанты с вещевыми мешками в руках уже ожидали его. Наш вахтенный командир спросил у старшего на катере:

— Что новенького на берегу?

— Вы что, с луны свалились? Еще с ночи по флоту объявлена оперативная готовность номер один.

Приказание до нас не дошло, вероятно, потому, что извещение кораблям в море нами принято не было и приказ командующего флотом о переходе на высшую боевую готовность на нашем дивизионе подводных лодок, находившихся в море, не получили.

Я спросил у командира:

— Не война ли?

Дмитрий Климентьевич пожал плечами:

— Не может быть... Немцы на западе связаны боевыми действиями. Куда им еще и на восток лезть.

Сомнения вновь стали одолевать нас, когда часам к девяти утра лодке было приказано войти в Каботажную гавань, ошвартоваться к плавбазе “Полярная звезда”, взять боевые торпеды и продовольствие, принять топливо и воду.

На борту плавбазы нас поджидал командир бригады подводных лодок капитан 2 ранга Александр Евстафьевич Орел — в послевоенные годы командующий подводными силами Северного Флота, командующий дважды Краснознаменным Балтийским флотом, начальник Военно-морской академии. Этот человек пользовался у личного состава бригады непререкаемым авторитетом. Быстрый, энергичный, острый и резкий в суждениях, он всегда стремился к новому, органически не терпел незнаек, лентяев, равнодушия. Мог вспылить, не был отходчив и уважал тех, кто имел собственное мнение.

Мое первое непосредственное знакомство с ним произошло в октябре 1940 года. Тогда лодкой еще командовал Морозов. Под флагом комбрига мы вышли в море для отработки задач боевой подготовки. Надо заметить, что Александр Евстафьевич не упускал ни одного случая, чтобы не побывать в плавании на какой-либо лодке. Он дотошно вникал во все стороны боевой готовности экипажей и лично на месте устранял недостатки...

В том походе мы пробыли неделю. Отрабатывали срочные погружения, форсирование под водой минных заграждений, прорыв охранения конвоев противника.

И вот возвращение. Подходим к Таллину. Справа зеленеет остров Нарген. Кругом мелководные банки — отмели, прикрытые водой. Сбиться с курса никак нельзя.

Не знаю, чем руководствовался в тот раз Александр Евстафьевич, но только вдруг он приказал:

— Командир, поворачивайте — на створ!

Морозов тотчас приказал рулевому:

— Лево руля!

— Прямо руль! — невольно вырвалось у меня, и я тут же доложил, что до поворота еще четыре минуты.

На мостике повисла напряженная тишина. Комбриг рассматривал меня в упор. Наконец он произнес тоном, во предвещавшим ничего хорошего:

— Кто дал вам право отменять приказание?

— Мои расчеты, — ответил я. — Этот курс ведет к опасности. До поворота... — я посмотрел на часы, — еще две минуты.

Орел хмыкнул, взял бинокль и стал внимательно следить за береговыми знаками, обозначавшими фарватер. Если после поворота точно не окажемся в их створе, значит, мои расчеты неверны.

— Время поворота, — доложил я командиру и стал с замиранием ждать, когда нос подводной лодка покатится влево.

Наконец поворот закончился — знаки были точно в створе. Я вздохнул с облегчением: кажется — пронесло. Однако комбриг отчитал меня и потребовал, чтобы в следующий раз я высказывал свои соображения не в столь категоричной форме.

Однако именно в тот день я почувствовал, что Александр Евстафьевич стал относиться ко мне с некоторой долей симпатии. И впоследствии, когда я служил под его командованием в качестве командира малой подводной лодки, я всегда чувствовал его уважительное отношение к себе.

Сам же капитан 2 ранга Орел служил для нас, особенно молодых командиров, во многом примером. Его авторитет был незыблемым, и он во много раз возрос, когда в годы войны мы узнали его и как человека необыкновенной храбрости...

К началу войны на Балтике имелось три бригады подводных лодок, одна из которых учебная, и один отдельный учебный дивизион. Учебным дивизионом командовал капитан 2 ранга Н. Э. Эйхбаум, учебной бригадой — капитан 1 ранга А. Т. Заостровцев, нашей, второй бригадой, как я уже говорил, — капитан 2 ранга А. Е. Орел, а первой — капитан 1 ранга Н. П. Египко.

Не ошибусь, наверное, если скажу, что имя это в те годы было на устах у всех советских военных моряков. Дело в том, что Николай Павлович Египко и Иван Алексеевич Бурмистров стали первыми среди наших военных моряков Героями Советского Союза. Этого высокого звания они удостоены за мужество и отвагу, проявленные во время испанских событий. Под именем Дон Северино де Морено Египко на спортивном самолете был нелегально переброшен в Испанию и назначен командиром подводной лодки. Устаревший корабль, устаревшее оружие, разношерстный экипаж, в котором оказались и враги, — все это очень усложняло деятельность командира. И тем не менее лодка выходила в море, действовала на коммуникациях франкистов.

Подлинный подвиг был совершен Николаем Павловичем в конце его пребывания в Испании. Республиканское правительство обратилось к нему с просьбой перевести одну из лодок из Атлантики в Средиземное море. Поход был исключительно тяжелым. По нашим понятиям, лодка не была похожа на боевой корабль. Враги республики еще во время подготовки к походу вывели из строя ряд крайне важных приборов. Вскоре после выхода в море испортились (тоже из-за действий диверсантов) гирокомпас, перископ, другие механизмы. И все же, форсировав с большим трудом Гибралтар, Египко благополучно привел лодку в Картахену, что на побережье Средиземного моря...

Но вернемся к утру 22 июня 1941 года. На борту “Полярной звезды”, как я говорил, нас встретил комбриг.

— Комдива и командира — ко мне в каюту, — бросил он, как всегда, отрывисто.

Ярошевич вернулся через полчаса. По его сосредоточенному лицу можно было догадаться, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

— Война, — произнес он тихо и, обернувшись к окружившим его командирам, добавил: — Получен боевой приказ. Вечером выходим в море. — И тут же отдал приказание помощнику готовить корабль к боевому походу, а мне— произвести расчет на переход в район боевых действий.

Весь день 22 июня прошел в тревожной суете. Спешно грузили боезапас, пополняли запасы топлива, воды, получали документы, регламентировавшие наши действия во время войны.

Где-то ближе к полудню над Таллином на большой высоте появился фашистский самолет Ю-88. Вся зенитная артиллерия, которая находилась на кораблях и на берегу, открыла по нему дружный огонь. Самолет удалился в западном направлении.

В 23.00 дивизион подводных лодок, в состав которого входила и “Щ-310”, вышел в море. Шли в строю кильватера. Мы под брейд-вымпелом командира дивизиона — в голове колонны, за нами — “Щ-311”, и замыкала строй “Щ-309”.

Стояла ласковая белая ночь, все окрест просматривалось очень хорошо.

Сейчас, спустя годы, я часто вспоминаю этот первый боевой выход.

Конечно, переход дивизиона подводных лодок без охранения в надводном положении, да еще при хорошей видимости, был крайне рискованным. Нас могли атаковать заранее развернутые подводные лодки противника или авиация. Но мы еще не отрешились от настроений мирного времени, не вытравили в себе благодушие и беспечность. А опасность была реальной. Ведь уже через несколько дней фашистская подводная лодка в районе пролива Соэла-Вяйн (Соэлозунд) потопила килектор (судно для прокладки кабеля), а затем атаковала конвой, в состав которого входила малая подводная лодка “М-94”, шедшая концевой. Лодка получила тяжелое повреждение и затонула. Часть экипажа погибла. Как выяснилось, в лодке погиб и лейтенант Ильин, ставший первой жертвой среди ребят нашего выпуска.

События, которые стали разворачиваться в первые дни войны, заставили нас по-иному взглянуть на обстановку. Около часу ночи командир отделения радистов доложил на ходовой мостик:

— С крейсера “Максим Горький” — сигнал “Урал” по флоту.

Все, кто находился на ходовом мостике, с тревогой переглянулись. Сигнал означал: “Имею повреждения”.

— Штурман, нанесите координаты крейсера на карту,— приказал командир дивизиона. — Где он находится?

Я быстро спустился в центральный пост. Расчеты заняли немного времени. Крейсер находился к северу от острова Хиума. Когда объявил об этом, все долго молчали.

— А ведь совсем недавно мы были именно в том районе, когда шли из Рижского залива в Таллин, — произнес Ярошевич.

В его голосе слышалось недоумение. Командир не сомневался в точности моих данных, но, видимо, все еще не мог поверить, что так быстро может измениться обстановка.