Держать порох сухим!

Трудно описать то чувство счастья и спокойствия, которое владело нами в первые дни мира. Будущее представлялось светлым и безоблачным. И какое потрясение испытал я, когда прочитал в газетах статью, комментировавшую речь бывшего премьер-министра Англии Уинстона Черчилля, произнесенную им в американском штате Миссури, в городе Фултоне, 5 марта 1946 года. Речь эта была пронизана ненавистью к Советскому Союзу, к странам народной демократии. Именно тогда была пущена в ход фраза о пресловутом железном занавесе, который якобы опустился на наш континент от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике.

И это было сказано в то время, когда не прошло и года со дня окончания невиданных в истории человечества сражений, когда дымились еще руины городов и сел, когда не всю кровь, пролитую в битвах, впитала в себя земля. Черчилль призывал к созданию альянса империалистических государств против социалистических стран. И его призыв, как известно, не остался без внимания, а в конечном счете вылился в создание агрессивного блока НАТО.

В то же время стал нарастать атомный шантаж. Соединенные Штаты Америки, обладая монополией на атомное оружие, старались извлечь из создавшейся обстановки политические и экономические выгоды. Наращивалось вооружение, строились военные базы. Наступил период, который с легкой руки одного из американских журналистов был назван “холодной войной”. И кто мог поручиться, что война холодная не перерастет в горячую?

Недавно были опубликованы секретные директивы американских администраций в период между 1945 и 1960 годами. Из них явствует, что Вашингтон с самого начала “атомного века” стремился обеспечить себе ядерное превосходство с целью шантажа всего мира, активно готовился к ядерной войне и зарезервировал за собой особое “право” первым применить это оружие для нанесения массированного удара по СССР.

В соответствии с заложенными президентом США Трумэном основами такой политики нанесение первого ядерного удара по Советскому Союзу провозглашалось первоочередной задачей США. Уже в 1946 году Пентагон разрабатывал планы осуществления наиболее эффективной атомной бомбардировки СССР.

В этих условиях Коммунистическая партия и Советское правительство, естественно, не могли оставаться безучастными к происходящему. Было ясно, что заботу об укреплении обороноспособности первого в мире социалистического государства ни в коем случав нельзя снимать с повестки дня, тем более что еще были свежи в памяти все ужасы, связанные с вторжением фашистских полчищ на нашу территорию-Конец войны, как я уже писал, застал меня в финском порту Турку. Здесь базировался дивизион, в который входила наша “М-90”. Поговаривали, что скоро уйдем в свои базы, но дело это затягивалось, так как происходило интенсивное траление: Балтику очищали от мин. Командование использовало это время для активной боевой подготовки подводных лодок. Паш дивизион под командованием капитана 1 ранга А. Е. Орла вышел для проведения учебных торпедных атак в Ботническом заливе. Видимо, это решение диктовала обстановка.

В июле накануне Дня Военно-Морского Флота дивизион был собран на рейде Хельсинки. Подошла плавбаза “Смольный”, затем тральщики, и вот, вытянувшись в длинную кильватерную колонну, мы двинулись в Таллин.

Как раз по линии Хельсинки, Таллин проходил нарген-порккалауддский противолодочный рубеж. Мы шли вдоль линии, которая совсем недавно отгораживала подводников Балтийского флота от балтийских просторов. И, глядя на свинцовую непроницаемую воду, мы с грустью вспоминали боевых товарищей, погибших в годы войны.

В Таллине встретили День Военно-Морского Флота. ,0н отмечался впервые после четырехлетнего перерыва. Праздник прошел без особых торжеств. Были подняты флаги расцвечивания, моряки надели парадную форму, на кораблях провели беседы.

Затем наш путь пролегал далее, с кратковременным заходом в Лиепаю — приморский город, который уже в первые дни войны оказал фашистам упорное сопротивление. Здесь же до самых последних дней войны велись ожесточенные бои с прижатой к морю Курляндской группировкой противника.

Ошвартовавшись в порту, мы увидели множество разбросанных пушек, пулеметов, автоматов. Но еще больше оружия покоилось на дне моря. Об этом мы узнали случайно.

Краснофлотец Кусайло, пробегая по узкой сходне с причала на лодку, поскользнулся и выронил автомат. Тотчас был вызван водолаз. Надев скафандр, он ушел под воду и вскоре подал сигнал: “Поднимайте!” Моряки потянули пеньковый трос и вытащили наверх автомат. Но не наш, а немецкий. А водолаз подавал сигналы один за другим. Количество оружия на пирсе росло, однако нашего автомата не было. Наконец из воды показался и он.

К этому времени скопилась целая гора различных автоматов, винтовок, гранат и другого оружия. И собраны они были только с небольшого пятачка морского дна у причала! Сколько же оружия находилось в других местах!

А страна в те дни жила мирной жизнью: восстанавливались разрушенные города и села, на новую ступень поднималось народное хозяйство. Демобилизованные фронтовики возвращались в родные края. Уходили с кораблей и отслужившие срок моряки. Торжественным и трогательным было прощание.

Собрались мы однажды всем экипажем лодки в кубрике плавбазы. Вспоминали боевые походы. Демобилизованные наказывали новичкам, чтобы крепили и приумножали традиции, родившиеся в годы войны. А сами горячо заверяли партию и правительство, что и на мирном фронте будут верно служить Отчизне.

Затем экипаж был построен на борту подводной лодки. Увольнявшимся в запас вручили немудреные подарки — гостинцы для семей из корабельного запаса. Моряки прощались с кораблем, как с живым существом. У многих на глазах были слезы...

Постепенно менялся и офицерский состав. Уходил на другую должность командир БЧ-5 инженер-капитан 3 ранга Михаил Иванович Колушенков, с которым я так славно сработался. В задушевной беседе поделились сокровенным. Михаил Иванович был старше меня почти на восемь лет. Он признался, что на первых порах относился ко мне, как к молодому командиру, весьма настороженно. Но от похода к походу сомнения его постепенно развеивались.

Михаил Иванович вспомнил, как в феврале сорок пятого ночью, и при плохой видимости, нас едва не таранил эсминец. Мы тогда чуть не погибли: при срочном погружении произошла задержка, лодка словно не захотела уходить под воду.

— Дело прошлое, а ведь я тогда сплоховал, — признался Михаил Иванович. — В спешке не вовремя открыл кингстоны цистерн главного балласта. В этом и была причина!

— Мне это известно, — признался и я. — А не упрекал вас потому, что видел — все произошло случайно.

Впоследствии мы много раз встречались с Колушенковым в Ленинграде.

Вскоре наша служба вошла в новое русло. Появилось молодое пополнение. Началась боевая подготовка.

В начале 1946 года лодка была передана в состав 8-го флота, а в моем служебном положении произошли изменения.

Тут, пожалуй, самое время заглянуть в прошлое.

Как я уже рассказывал, в сентябре 1941 года над Балтийским флотом нависла угроза уничтожения. Именно тогда англичане пообещали в случае затопления наших кораблей частично возместить после войны причиненный ущерб. На что И. В. Сталин ответил: “Не может быть сомнения, что в случае необходимости советские корабли в Ленинграде действительно будут уничтожены советскими людьми. Но за этот ущерб несет ответственность не Англия, а Германия. Я думаю поэтому, что ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии”.

Вот сколь неколебимой была у нашего правительства вера в победу над врагом в тот крайне тяжелый, если не критический, период. И эта вера не только передавалась всем советским людям. Она являлась реальной могучей, воодушевляющей силой...

В один из дней в начале 1947 года меня вызвал командир части С. Б. Верховский.

— Думаем назначить вас командиром трофейной подводной лодки, — без предисловий сказал он. — Как вы на это смотрите?

Я поблагодарил за доверие: переход на большую лодку был повышением. Однако, честно говоря, подобная перспектива не очень прельщала меня.

Как известно, в конце 1945 года по специальному соглашению правительств СССР, США, Англии и Франции был произведен раздел флотов поверженных государств — Германии и Италии. Процедура эта происходила путем жеребьевки. В цилиндр бросались свернутые в рулончик бумажки с названиями кораблей, и представители союзных стран (от нас — адмирал Гордей Иванович Левченко) поочередно доставали эти бумажки. Не буду перечислять, что получили мы: были и линкор, и крейсера, и эсминцы, и тральщики. Скажу лишь о подводных лодках. К нам на Балтику прибыли несколько лодок VII серии средним водоизмещением до 530 тонн, одна (океанская) IX серии водоизмещением до 740 тонн, часть лодок XXI серии (это были новые, построенные в течение 1943—1945 годов, корабли с мощными аккумуляторными батареями) и одна малая — XXIII серии, также с усиленной аккумуляторной батареей.

С помощью таких лодок, применяя бесследные самонаводящиеся акустические торпеды, фашисты рассчитывали переломить в свою пользу ход битвы за Атлантику.

В течение октября — ноября 1945 года лодки и надводные корабли бывшего фашистского флота прибывали на Балтику. Один из таких кораблей — плавбазу подводных лодок “Отто Вунши” командование поручило перевести моему бывшему командиру Дмитрию Климентьевичу Ярошевичу.

Впоследствии он рассказывал, что принял плавбазу в Ростоке. Экипаж оказался разношерстным: в нем числились не только немецкие моряки, но и, в качестве инструкторов, английские, а также американские. От них наш советский экипаж и принимал на ходу корабль.

Когда плавбаза, за которой в кильватер тянулись трофейные подводные лодки, вышла в море, Дмитрий Климентьевич задал курс от острова Борнхольм в нашу базу. Но английские офицеры тотчас развернули свои карты:

— Этим курсом идти нельзя. Здесь минные поля. Ярошевич усмехнулся. Он избороздил этот район вдоль и поперек и знал наверняка, что мин тут нет. В подтверждение Ярошевич показал им советскую карту, на которой на этом участке минные поля не значились.

Англичане ничего не ответили. Но вскоре Ярошевич увидел, что они все, как один, появились на верхней палубе в спасательных жилетах. Видимо, не поверили советскому офицеру и в случае подрыва на мине приготовились прыгать в воду. Так и простояли они наверху до самой базы.

Что касается лодок, то, не к чести наших бывших союзников, лодки передавались нам не в лучшем виде. Следуя из портов Норвегии и Англии, сдающие команды выбрасывали за борт документацию, некоторую аппаратуру, описания механизмов и систем.

Конечно, нашим подводникам, не зная в деталях устройства кораблей, нелегко было приступать к их эксплуатации: трудности подстерегали на каждом шагу.

И все же советские моряки — подводники и надводники — справились с возложенной на них ответственной задачей. В кратчайшие сроки на ходу, в море, они освоили основные системы кораблей — двигатели, энергетику, управление — и успешно выполняли свои обязанности.

— Не иначе как русские укомплектовали приемные команды исключительно офицерами, — говорили англичане.

Ничего похожего, естественно, не было. Просто наших моряков отличали и хорошая техническая подготовленность, и чувство высочайшей ответственности за порученное дело.

Справедливости ради должен сказать, что существенной, принципиальной разницы в оснащении немецких и советских подводных лодок не было.

По качеству наше торпедное оружие, средства связи и навигации не уступали немецким, а по живучести советские лодки значительно превосходили трофейные, имевшие очень малый запас плавучести. Думается, объяснялось это следующими причинами: массовое строительство подводных лодок во второй половине войны, а также острая нехватка стратегических материалов (медь, олово, свинец) вынудили фашистов строить подводные лодки, рассчитанные на малый срок службы. Так, например, системы воздуха высокого давления у них были из стальных, обмедненных изнутри трубок. Поэтому при незначительных боевых повреждениях и коррозии магистрали быстро утрачивали герметичность.

Было на немецких лодках и нечто новое. Например, с 1943 года их стали оснащать системой “шнорхель”, которая предназначалась для обеспечения более длительного пребывания под водой. С помощью шнорхеля решалась задача движения в подводном положении под дизелями, что по замыслу немецких конструкторов уменьшало потери от противолодочных сил (особенно авиации), уже оснащенных к тому времени радиолокационными средствами.

Однако система полностью не оправдала возлагавшихся на нее надежд. При выдвинутом шнорхеле уменьшалась скорость хода до 6—8 узлов и ухудшалась маневренность. Тем не менее имелись, разумеется, и преимущества. Система позволяла действовать в непосредственной близи от баз и портов противника. Чем и воспользовались гитлеровцы. В конце войны у побережья Англии начались, как известно, активные действия их лодок.

Другое качественное отличив немецких лодок от наших заключалось в том, что на советских управление рядом механизмов и устройств было пневматическим или электрическим, а у них частью механизмов управляли гидравлические устройства. С помощью гидравлики поднимались и опускались выдвижные устройства, осуществлялось управление рулями.

И последнее. Нас, советских моряков, поразил такой факт. Каждый немецкий подводник имел на корабле свой рундучок (шкафчик), непременно запиравшийся на ключ!.. Видно, частнособственническим индивидуализмом, присущим капиталистическому обществу, была пронизана и жизнь экипажей лодок, даже в условиях боевых походов.

И вот в командование такой лодкой — “Н-26” IX серии — я и вступил в начале 1947 года. Для этого мне пришлось сдать подводный корабль, которым тогда командовал, и отправиться в Хельсинки, где базировалась часть дивизиона трофейных подводных лодок, находившихся в ремонте на финском заводе. Командовал дивизионом бывший командир “Щ-407” капитан 2 ранга Павел Иванович Бочаров, с которым я был знаком во время войны.

Бочаров встретил меня по-дружески. Однако во время инструктажа я не уловил в его голосе оптимистических ноток: “Принимайте корабль... Конечно, это не “катюша”, но ведь на безрыбье...” — и так далее в том же духе.

Я понял скрытый смысл его слов, когда мы вышли на верхнюю палубу зафрахтованного финского пароходика “Айхона”, где жили экипажи и где у борта находилась и моя трофейная лодка.

Взглянул на нее, и сердце тоскливо сжалось. Вид лодки был жалкий. Корпус проржавел, а широкая верхняя палуба, покрытая деревянными брусками, в некоторых местах даже провалилась. Не лучше оказалось и внутри. Состояние приборов и механизмов было прямо-таки удручающим. Правда, лодка находилась в ремонте, но, как я вскоре понял, велся он неважно.

В общем, корабль не понравился мне. Не лежала душа и к трофейному оружию. Нередко мелькала мысль: “Не та ли это лодка, с которой встретилась наша “Щ-310” в первые дни войны? А может, другая, обнаруженная на испытательном полигоне в районе Данцига? Или та, которую мы засекли уже с “малютки” зимой сорок четвертого?”

Однако лодка есть лодка. И в тот период, когда далеко еще не был восполнен пробел, нанесенный войной нашему подводному флоту, трофейные корабли являлись определенным подспорьем для поддержания боевой готовности флота на должном уровне, ведь обстановка в мире не располагала к благодушию.

Быстрота и качество ремонта лодки во многом зависят от ее офицеров, но особенно от командира электромеханической боевой части. Он — главный специалист по всем инженерным вопросам, он и консультант, и контролер, обязанный не только умело направлять деятельность своих подчиненных, всего экипажа, но и активно влиять на персонал судоремонтного завода.

Командир БЧ-5 на лодке, в командование которой я вступил, был добросовестным офицером. Но не чувствовалось в нем огонька. На мой взгляд, он относился к категории людей, которые предпочитают находиться в тени, где, как известно, нет места ни победам, ни поражениям.

Я не сторонник частой смены кого-либо из членов экипажа. Коллектив становится монолитным ые сразу. Требуется время, чтобы люди притерлись друг к другу, чтобы у них выработалось единое мышление, родилось взаимопонимание. А частая смена личного состава, особенно офицеров, конечно, замедляет этот процесс. Но в данном случае я предпринял все меры, чтобы заменить старшего механика. Лодку требовалось как можно скорее выводить из ремонта, а сдвинуть дело с мертвой точки мог только человек энергичный и инициативный, безукоризненно знающий технику.

И такой офицер вскоре прибыл к нам. Это был инженер-старший лейтенант В. Яковенцев. Новый командир БЧ-5 взялся за дело очень горячо. Умело расставил людей, четко наметил каждому фронт работ. Быстро нашел механик и общий язык с рабочими и инженерно-техническим персоналом судоремонтного завода. Дело пошло на лад.

Имея такого надежного помощника, я смог направить основные усилия на отработку организации и на изучение корабля. Но здесь встретилась масса трудностей. Команды союзников, которые переводили корабль в наши базы из Англии, как я уже упоминал, уничтожили документацию, описания приборов и механизмов. А без них разобраться в незнакомой технике нелегко. Трудно также расписать личный состав по боевым постам и командным пунктам, то есть составить боевые и повседневные расписания.

В общем, насколько помню, пришлось решить немало мелких и крупных головоломок.

Серьезные хлопоты доставил нам, например, пресловутый шнорхель. При подготовке корабля к подводному ходу под дизелями, как ни поднимем выдвижную шахту — внутрь лодки хлещет вода. Откуда? Понять- не можем, ведь ни чертежей, ни описаний — нет! Но богат русский народ людьми пытливыми, сообразительными, как мы говорим — умельцами. Командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Афанасьев детально обследовал систему и предложил поставить под стопор выдвижного устройства прокладку. И что же? Течь прекратилась.

А сколько пришлось решить проблем при освоении немецкого торпедного оружия! Прежде чем подготовить его к использованию, командир БЧ-3 старший лейтенант Г. А. Горбунов прощупал и промерил каждый винтик в парогазовой торпеде “Ж-7А” и в бесследной электрической “Ж-7Е”. Повозился он и с торпедными аппаратами: они отличались от наших. Кстати, именно в этих аппаратах оригинально была решена задача беспузырной стрельбы, что в немалой степени способствовало скрытности производства атак. Торпеда выталкивалась из аппарата поршнем, и сжатый воздух, который двигал этот поршень, уходил не в воду, а внутрь лодки, а потому не вспучивал на поверхности моря пузырь.

Из штурманского вооружения наибольшие хлопоты, пожалуй, доставил лаг. В отличие от наших он был гидродинамический. Скорость корабля определялась путем замера давления встречной струи воды. Такой лаг требовал сложной регулировки, но наши умельцы и здесь сказали свое веское слово. Например, регулировку ртутного стабилизатора они провели своим, оригинальным и весьма эффективным способом.

Наряду с ремонтом и освоением техники полным ходом шла отработка боевой и повседневной организации. Под руководством помощника командира старшего лейтенанта Н. Я. Петрухина составлялись корабельные расписания. В них четко определялась деятельность всего личного состава по боевой тревоге, по повседневным расписаниям в борьбе за живучесть, а также другие действия корабля. Немало поработал и заместитель командира по политической части старший лейтенант А. А. Терентьев. Он сделал многое, чтобы наш экипаж день ото дня сплачивался и креп.

По окончании ремонта в начале 1948 года лодка и, естественно, экипаж были полностью подготовлены к отработке задач боевой подготовки в море. В то время наша часть входила в один из двух Балтийских флотов, а именно в 8-й. Командовал им вице-адмирал Федор Владимирович Зозуля.

Да, еще в начале 1946 года произошло разделение Балтийского флота. Вместо одного стало два — 4-й и 8-й. Следовательно — два штаба, два тыла и вообще всего по два, кроме сил флота, ведь простым распоряжением количества боевых кораблей не удвоишь!

Чем это объяснялось — сказать трудно. Но бывший в то время Народным комиссаром ВМФ адмирал флота Н. Г. Кузнецов, как он пишет в своих мемуарах, категорически возражал против разделения.

Разумеется, он был прав. Флот — это не только корабли. Это сложнейший организм с массой различных учреждений: административными органами, многочисленными обеспечивающими службами, тылом. Существуют пропорции численности личного состава частей и соединений флота, а также обеспечивающих их береговых частей. Когда же это “береговое” число удваивается, а число боевых единиц остается прежним, то вряд ли такое мероприятие усиливает мощь флота. Скорее — наоборот. Административная надстройка усложняет управление, понижает оперативность, плодит излишние штаты. Впоследствии такое разделение упразднили — и все стало на свое место.

И тут еще раз хочется вспомнить добрым словом Николая Герасимовича Кузнецова, вспомнить его принципиальность, твердость, его прямоту. Остается все меньше людей, которые знали его, лично общались с ним. Тем более ценны их воспоминания об этом незаурядном человеке.

Мне нередко приходится встречаться с адмиралом в отставке С. Е. Захаровым. Семен Егорович — человек экспансивный, энергичный. Несмотря на далеко не юношеский возраст, в нем, как и многие годы назад, чувствуется комсомольский задор, боевитость. В довоенные годы С. Е. Захаров служил в Главном политическом управлении Красной Армии, был вторым секретарем ЦК ВЛКСМ, затем партия направила его на Дальний Восток, где он занял высокий пост — члена Военного совета Тихоокеанского флота.

Захаров встречался со многими видными деятелями нашего государства — И. В. Сталиным, К. Е. Ворошиловым, А. А. Ждановым, А. А. Андреевым, В. К. Блюхером. Семен Егорович трудился вместе с известными советскими флотоводцами, хорошо знал И. С. Юмашева, А. Г. Головко, Г. И. Левченко, Н. Е. Басистого и других.

Работал Захаров и вместе с Н. Г. Кузнецовым, в должности члена Военного совета — начальника Главного политуправления Военно-Морского Флота.

Недавно я встретился с Семеном Егоровичем. Разговор шел о военно-патриотическом воспитании молодежи. Захаров часто выступает в школах и институтах, на заводах и фабриках, в колхозах. И всюду — он страстный пропагандист идей защиты социалистической Отчизны, советского образа жизни.

Мы говорили в основном о сегодняшних делах, но коснулись и прошлого. Я спросил, читал ли он вышедшую недавно книгу В. Рудного “Готовность № 1”.

— Конечно, — ответил Семен Егорович. — Мог ли я не прочитать о человеке, которого знал с тридцать восьмого и с кем работал не один год?

— Каково ваше впечатление?

— Думаю, автор сделал большое дело. Личность Кузнецова, поставленного партией и правительством во главе отечественного Военно-Морского Флота в один из самых ответственных периодов в жизни нашего государства, заслуживает того, чтобы он остался в памяти поколений. И книга Владимира Рудного сыграет в этом отношении свою роль.

— А прав ли Рудный, когда пишет, что Кузнецов испытывал “робость” перед непререкаемыми авторитетами?

— Тут он не точен, — сказал Захаров. — Я, например, согласен с вице-адмиралом запаса Григорием Григорьевичем Толстолуцким, который опубликовал в “Морском сборнике” рецензию на эту книгу. А он подчеркнул, что когда дело касалось интересов флота, то Кузнецов всегда был тверд в своих взглядах и выводах, страстно отстаивал их в любых инстанциях, сколь бы высокими они ни были. И еще. Он всегда защищал своих подчиненных, если те попадали в сложные жизненные переплеты.

— Говорят, он питал слабость к командирам кораблей?

— Да, он выделял командиров кораблей. К ним у него было отношение особое, я бы сказал, отеческое. Я немало поездил по флотам с Николаем Герасимовичем и не переставал удивляться: он знал буквально каждого командира по имени и отчеству, знал его сильные и слабые стороны, его возможности.

Наш разговор о флотской службе, о ветеранах флота затянулся до глубокой ночи. Многое, правда, было мне уже известно, но о многом я услышал от Семена Егоровича впервые. Поскольку же сам Захаров человек пишущий, то, думаю, он в своих воспоминаниях подробнее и лучше расскажет и о событиях того времени, свидетелем которых ему посчастливилось быть...

После завершения ремонта и нескольких контрольных выходов в море я смог доложить командованию, что трофейная подводная лодка “Н-26” экипажем полностью, освоена. Вскоре мы отработали и успешно сдали первые курсовые задачи, в том числе с использованием торпедного оружия. Наступило время генеральной проверки нашей боеготовности.

Свой первый учебно-боевой экзамен мы держали на большом флотском учении летом 1949 года. Задача была такова: в составе группы подводных лодок обнаружить и атаковать отряд кораблей “противника”. Как видно, уже в самой постановке задачи учитывался опыт Великой Отечественной войны, ведь в довоенное время мы не действовали в составе групп.

И я, и весь экипаж понимали, что по результатам этого учения будет дана оценка нашему большому и напряженному труду. Поэтому готовились очень тщательно. Провели много учений и тренировок.

Наконец отданы швартовы. Глубокой ночью лодка выходит в назначенный район, где, в последний раз обозрев горизонт с помощью приборов радиолокации, я командую погружение.

Не буду описывать, как томительно тянулись часы поиска. Но в отличие от военного времени мы действовали не в одиночку. И это вскоре почувствовалось. При очередном подвсплытии от одной из лодок ударно-разведывательной группы было получено по радио сообщение, что обнаружен крупный отряд надводных кораблей “противника”.

Тотчас прокладываем курс ему на пересечку. Приказываю штурману произвести расчеты, с тем чтобы выйти к отряду на встречном курсе (сказывается лунинская школа!). Кстати, сам капитан 1 ранга Лунин, наш командир части, находится на одном из кораблей отряда — на плавбазе “Иртыш”.

Часа через полтора на горизонте показалась могучая армада. Впереди — линейный корабль “Октябрьская революция”. Спутать его силуэт нельзя ни с каким другим: такого мощного корпуса с изогнутой носовой трубой не имел ни один другой корабль. В свое время линкоры этого типа являлись шедевром кораблестроительного искусства и были гордостью русского флота. В их создании участвовал талантливый русский кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов, ставший в советский период Героем Социалистического Труда. Он ввел в конструкцию корабля ряд технических новшеств, нашедших затем применение в мировой практике кораблестроения.

Конечно, к середине пятидесятых годов эти линкоры уже стали устаревать, но было еще рано играть по ним реквием.

За линкором следовал крейсер “Киров”, далее — эскадренные миноносцы, затем вспомогательные корабли, в числе которых находилась и плавбаза “Иртыш”. Именно этот корабль являлся для меня самой желанной целью. В инструкции на учение командирам подводных лодок указывалось, чтобы атаки с выпуском торпед проводились по возможности именно по плавбазе.

События разворачивались, как в остросюжетном фильме. Подводная лодка и отряд кораблей довольно быстро сблизились, и я почувствовал то напряжение, какое всегда охватывало меня в ответственные минуты. Испытал такое ощущение, будто внутри туго-натуго закручивается пружина, готовая с силой развернуться в любую минуту.

Напряжение испытывал и весь экипаж. Я знаю это совершенно точно. В отсеках — мертвая тишина, которую кто-то из поэтов очень метко назвал звонкой: скажи шепотом слово, и оно набатом загрохочет внутри прочного корпуса. Первая атака — на линкор. Без выпуска торпед. Определяю курс и скорость цели. Рассчитываю по таблицам необходимые данные и ложусь на боевой курс. Последние команды: “Товсь!.. Пли!”

Штурман отмечает на карте точку залпа: отсчет лага, время. Именно оно будет служить главным критерием при определении успешности атаки. Новый заход. На крейсер “Киров”. Снова расчеты, маневры. Еще условный залп и еще расчеты для надежного поражения цели.

А вот и плавбаза “Иртыш”. Атаковать ее надо с фактическим пуском торпед. Условия максимально приближены к действительным, боевым. В перекрестие перископа вижу левую скулу плавбазы. Она шаровой глыбой наплывает на нас. Пока все нормально. Внезапно “Иртыш” делает крутой поворот. Все мои расчеты летят кувырком. Да, видно, не зря на плавбазе находился сам Лунин. Необходимо скорее поворачивать и нам, чтобы снова выйти на носовые курсовые углы “противника”.

Негромко командую:

— Лево руля!

Краем глаза вижу, как рулевой быстро перекладывает руль. Мои команды рулевые исполняют мгновенно. Знаю, что и остальные моряки, каждый член экипажа готовы по первому моему слову, жесту, движению бровей буквально броситься на выполнение необходимой операции. Все понимают — от быстроты и четкости их действий зависит победа в бою. Пусть учебном, но очень ответственном, ведь подводится итог большому труду.

Плавбаза делает еще несколько поворотов — вправо и влево от генерального курса. Но я уже уловил их закономерность. Каким-то шестым чувством начинаю предвидеть очередной поворот плавбазы и заблаговременно выхожу опять-таки на ее носовые курсовые углы.

Терпение и еще раз терпение. Наконец дистанция позволяет произвести залп, да и позиция благоприятная. Не теряя драгоценных секунд, командую:

— Залп!

Убедившись, что торпеды пошли хорошо, приказываю нырять на глубину. Чувствую ни с чем не сравнимое облегчение. Будто гора с плеч. Но каков результат атаки? Этот вопрос волнует всех на лодке.

Согласно инструкции, через 30 минут всплываем на поверхность. Отряд боевых надводных кораблей на горизонте, вспомогательные суда ближе, и в бинокли хорошо видны флажные сигналы на мачте “Иртыша”. Сигнальщик читает:

— С нашими позывными сигнал “Добро”.

Известие мгновенно распространяется по кораблю. Все моряки очень довольны: сигнал означает, что наша торпеда прошла точно под целью и, следовательно, атака оказалась успешной!..

До конца года продолжалась интенсивная боевая учеба. Подводные лодки принимали участие во всех учениях флота. Росло наше боевое мастерство. Не знал я тогда, что этот заполненный интенсивным плаванием год будет для меня последним годом пребывания на столь полюбившейся сердцу Балтике.