Первый блин

Подводная лодка готовилась к первому боевому походу. На корабль грузили боеприпасы, горючее и продовольствие.

Погрузочный кран поднял с пирса торпеду, пронес ее по воздуху и начал медленно опускать на палубу “Камбалы”. На слое тавота, которым была густо смазана торпеда, кто-то вывел пальцем: “Наш подарок фашистам”.

— Хорош подарочек, товарищ старший лейтенант, не правда ли? — прикрывая рукой глаза от солнца, обратился ко мне лейтенант Глотов, руководивший погрузкой торпед.

— Подарок достойный, — согласился я.

— Вы двигаетесь, как черепахи! Так воевать нельзя! — слышался глуховатый голос боцмана Сазонова, “подбадривавшего” матросов, грузивших продукты на лодку.

— Сазонов, мы, чернокопытые, уже шабашим! — вытирая руки куском пакли, подшучивал Свистунов. — А как ваша интеллигенция?

— Ты сам интеллигент, — сухо улыбнулся Сазонов, сверкнув глазами, и снова переключился на рулевых. — Давайте быстрее! Неужели не видите, черное копыто издевается...

На подводной лодке мотористов в шутку называли “чернокопытыми”, а рулевые, и особенно радисты, именовались интеллигенцией.

— Смотри, — улыбался, подходя к нам, Иван Акимович, — мотористы опять первые...

— Как всегда, — поддержал я.

— Пойдем со мной.

— Куда?

— Начальник политотдела вызывает. Партийный билет будет тебе вручать, — и Станкеев дружески взял меня под руку.

В небольшом, но светлом и уютном кабинете, увешанном географическими картами, нас приветливо встретил начальник политотдела соединения капитан первого ранга Виталий Иванович Обидин. Он взял со стола приготовленный заранее партийный билет и, передавая его мне, сказал:

— Вы получаете партийный билет в самое трудное для нашей страны время. Наша свобода и независимость в опасности. Вы уходите в море. Так докажите же, что мы не ошиблись, когда принимали вас в партию.

— Все свои силы и знания я готов отдать за священное дело партии! — произнес я и пожал большую сильную руку Виталия Ивановича.

— Ну как? Теплее с партбилетом? — хлопнул меня по плечу Станкеев, как только мы вышли из кабинета начальника политотдела и направились на пирс.

— И верно, теплее...

— Дела, видео, на фронте серьезные, — нахмурил брови Иван Акимович, — в сегодняшней сводке опять... отступление...

Некоторое время мы шли молча.

— Снова введен институт комиссаров, — сообщил Иван Акимович.

— Так ты теперь комиссар “Камбалы”?

— Выходит, так.

— И я должен обращаться к тебе на “вы”?

— Как хочешь, — Станкеев пожал плечами, — по-моему, не обязательно...

— Ладно, учту.

В 16 часов наша “Камбала” была готова к выходу в море. Все необходимое было доставлено на лодку, механизмы исправны, команда обмундирована.

— Да, ты слышал, “Крылатка” возвращается с победой, утопила два румынских транспорта, — сообщил Иван Акимович.

— Нет, не слышал. Да может ли быть это?

“Крылатка” только два дня тому назад вышла в море и, казалось, не могла еще дойти до позиции. И вот она уже успела одержать победу и возвращалась в базу.

— Почему не может быть? — рассмеялся Иван Акимович. — Лодка у них хорошая, команда сработанная, а командир Илларион Фартушный серьезный и опытный офицер-коммунист! По-моему, им было бы стыдно не одерживать побед.

— Да нет, не потому... Уж очень быстро они обернулись. Они ведь только недавно ушли в море...

— Да, ты прав, им сопутствует удача. Пойдем скорее, надо еще рассказать людям о победе “Крылатки” и вообще побеседовать.

Мы собрали на пирсе подводников и провели короткий митинг. Иван Акимович рассказал о боевом успехе “Крылатку” и выразил надежду, что наш экипаж сделает все для того, чтобы приумножить победы подводных лодок дивизиона.

Подводники были рады услышать о боевых делах “Крылатки”. Да и как им было не радоваться, если всем было ясно, что на потопленных подводной лодкой двух транспортах погибло много вражеских солдат, офицеров и боевой техники.

Транспорт водоизмещением 5—6 тысяч тонн может принять 3—3,5 тысячи человек, до 200 танков, более 100 самолетов и другие грузы. А “Крылатка” утопила два транспорта по 6—7 тысяч тонн водоизмещения каждый. Однако подводников воодушевляло не только это. Они считали, что “Камбала” имеет не меньше шансов на успех в предстоящем боевом походе, и каждый уже предвкушал радость будущих побед, забывая о вполне возможных на войне неудачах и огорчениях.

После команды “Лодку к погружению изготовить” мы с корабельным механиком лейтенантом Василием Калякиным обошли отсеки, побывали на всех боевых постах. Калякин тщательно проверял каждый боевой механизм, а я тем временем устроил экзамен по организации службы, правилам эксплуатации оружия и установок.

Наши подводники, сотни раз проделывая всевозможные манипуляции с механизмами, стали настоящими мастерами своего дела. И мы не могли обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей или в неправильном обращении с механизмами.

С наступлением темноты “Камбала” снялась со швартовов и направилась к выходу из бухты, пробираясь почти вслепую среди многочисленных кораблей.

— Справа на траверзе у берега затопленный корабль! — доложил сигнальщик, как только мы вышли из бухты и нас начали покачивать волны открытого моря.

Это был транспорт, потопленный вражескими самолетами в день нападения фашистов на нашу страну. Транспорт получил несколько прямых попаданий больших бомб и выбросился на берег у самого входа в гавань.

Ночь была безлунная. Море кипело от четырехбалльного норд-веста.

— Скрылись очертания берега по корме! — крикнул я по переговорной трубе в центральный пост.

— Есть! — коротко ответили снизу и тут же записали в корабельный журнал.

Скрылись родные берега. Наш курс лежал на запад, в тыл врага. Мы шли туда, чтобы беспощадно топить фашистские транспорты и боевые корабли.

— Обойдите отсеки и проследите за порядком! — приказал мне командир лодки, когда очередная смена заступила на вахту.

В первом отсеке собрались свободные от вахты торпедисты, плотным кольцом окружившие своего начальника.

— Почему не спите? — спросил я Глотова.

— Решил проверить еще раз кое-что: в нормативы некоторые плохо укладываются...

— Нарушаете распорядок!

— Все равно никому не уснуть, все так возбуждены. Ведь первый поход...

— И вы думаете успокоить людей экзаменами?

— Нет, конечно, но... Разойтись! Ложиться спать! — нехотя приказал он, наконец.

Мотористы тоже не спали.

— Машины малость запылились, — кричал мне в ухо парторг, — спать люди все равно не будут!

— Отдых требуется! Завтра будем на позиции! — кричал я в ответ.

— Отдохнем в процессе работы! — даже не улыбнувшись, снова возразил старшина.

— Отправьте подвахтенных спать! — приказал я и пошел дальше.

Приказание есть приказание, и мотористы пошли в жилой отсек.

Людей, занятых у своих боевых механизмов и не желавших идти в жилые отсеки на отдых, я встречал буквально в каждом отсеке. Опыта войны у нас не было. С чем придется столкнуться на позиции, мы представляли весьма туманно. Каждый из нас в глубине души твердо верил, что транспорт мы непременно встретим в первый же день, как только придем в район боевых действий. В успешности атаки также никто не сомневался. Наш командир считался одним из лучших подводников, а центральный пост “Камбалы” на всех учениях показывал хорошую выучку и слаженность.

Суровая действительность, однако, очень скоро внесла свои поправки наши планы.

Восемь суток ходили мы в районе боевых действий и никого не обнаружили.

— Ну что? Опять тиха украинская ночь? — услышал я как-то ночью на мостике голос Ивана Акимовича.

— Да, ни-ко-го! — ответил командир.

— Уф-ф! Приятно вздохнуть! — Станкеев глубоко дышал. — Сегодня мы пробыли под водой... восемнадцать часов и две минуты...

— Все минуты считаете? — сухо спросил Вербовский, и я представил себе язвительную улыбку на его лице.

— Товарищ вахтенный командир! Слева на траверзе огонь! Движется вправо! — докладывал сигнальщик сверху из темноты.

— Автомобиль по берегу идет, — отметил безразличным тоном Вербовский.

— Начальство едет, — как бы продолжил мысль командира Станкеев. — Здесь, в Румынии, очень строго насчет затемнения, но это, видать, начальство едет... У Антонеску здесь дача где-то. Может, это и он.

— Вот бы бомбу в эту дачку, — послышался голос сигнальщика.

— Не отвлекаться! — строго оборвал Вербовский.

— Есть, товарищ командир! — отчеканил матрос.

Наступившую тишину нарушил доклад из центрального поста:

— Лодка провентилирована, трюмы осушены, мусор выброшен. Разрешите остановить вентилятор.

— Добро... Остановить вентилятор! — приказал вахтенный офицер.

— Пойдем попьем чайку, помощник, — предложил Станкеев.

— Да, правильно, — охотно согласился я, — скоро мне на вахту...

Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика.

— Курсовой левого борта сорок, показался проблеск, на воде!

— Вы точно видели проблеск? — спросил командир.

— Так точно, товарищ командир, вот он: курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.

— Боевая тревога! Торпедная атака! — увидел и Вербовский тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. — Лево на борт!

Я бросился на свой командный пункт.

“Камбала” легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.

Подводная лодка полным ходом неслась к вражескому кораблю.

Я сверял расчеты с данными о противнике, которые поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Все мы были возбуждены, однако каждый делал свое дело четко, быстро и точно.

— Аппа-ра-ты! — понеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост. И вслед за ней: — Отставить!

Но нервы у торпедистов были настолько напряжены, что команду “Отставить!” они приняли за “Пли!” Торпеды выскочили из аппаратов и устремились в заданном направлении.

— Срочное погружение! — услышали мы следующую команду Вербовского.

Люди, буквально друг у друга на плечах, посыпались в люк центрального поста.

Потребовались считанные минуты, чтобы “Камбала” оказалась на глубине и начала отход в сторону моря.

— По ошибке атаковали дозорный катерок; будь он проклят! Понятно? — шепотом сказал мне Вербовский.

— Бывает... — успокоил командира Иван Акимович, стоявший рядом. — Еще хорошо, что он оказался... слепым. Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы еще нас погонять...

— Эх, если бы знать. Установить бы глубину хода торпед поменьше и залепить в борт этому дозорному, — досадовал я. — Но почему же он несет огонь?

— Не знаю, не спрашивал, — сухо бросил Вербовский.

— По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, — предположил Станкеев.

Несмотря на неудачу, первая атака принесла известную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло боевую выучку экипажа.

Всеобщее разочарование было, конечно, велико, но оно очень скоро прошло.

На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный командир лейтенант Глотов.

— Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот в этом направлении, посмотрите сами.

Я с трудом различил на фоне облаков еле видимые клубы дыма.

— Нужно доложить. Дымы судов, — заявил я. Вербовский приказал сыграть боевую тревогу и бросился в центральный пост.

В нашем соединении Вербовсиий был единственный убеленный сединами командир подводной лодки. Он имел большой опыт работы с людьми, но возраст брал свое. Бывали случаи, когда он настолько уставал, что даже не мог вращать перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовского также оставляло желать много лучшего. Он быстро раздражался.

— Что — конвой? — ворвался Вербовский в центральный пост.

— Дымы судов, товарищ командир! — доложил Глотов, уступая Вербовскому место у перископа.

— Только и всего? — Вербовский был явно разочарован.

— Дыма без огня не бывает, — ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.

Командир смотрел в перископ минут десять, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и с прежней скоростью. Курс же наш был таков, что если бы дымы принадлежали конвою, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали бы возможность атаковать врага. Я отчетливо видел это по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.

— Надо бы доложить ему, — ответил он, — но... с его самолюбием прямо беда... Как бы хуже не было.

— Я тоже так думаю, — согласился я с комиссаром, — может быть хуже.

Вербовский обладал одним крупным недостатком: он считал, что никто из подчиненных не способен подсказать ему что-либо дельное.

— Однако, — Станкеев будто читал мои мысли, — сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.

— Есть, — с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: — Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.

— Молчать! — раздалось в ответ. — Не мешайте работать!

— Я только доложил свои расчеты, товарищ командир!

— Ваша обязанность — иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас спросят!

— В мои обязанности входит также докладывать свои соображения командиру, — обиделся я.

— Молчать! — повторил Вербовский, не отрываясь от перископа. — Еще одно слово, и я вас выгоню из отсека.

— Есть! — недовольно буркнул я, глянув на озадаченного Станкеева.

В отсеке водворилось молчание.

Паузу прервал Вербовский, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он произносил данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл его слов. И тут мне стало ясно, что возможность атаки упущена вследствие неправильного предварительного маневрирования.

— Мы находимся за предельным углом атаки, — немедленно доложил я командиру, — следует? лечь на боевой курс и попытаться...

Вербовский оборвал меня и приказал рулевому ложиться на совершенно другой курс, решив, видимо, уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.

— Так атаки не получится! — вырвалось у меня.

— Вон из отсека! — гневно крикнул Вербовский. — Отстраняю вас! Передать дела Любимову!..

Я передал таблицы, секундомер и все остальное штурману и отошел в сторону.

Идя под водой новым курсом, почти параллельным курсу конвоя, “Камбала” все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию для залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.

Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить и приказал лечь на боевой курс и приготовиться к атаке.

Но тут допустил ошибку боцман Сазонов, который перепутал положение горизонтальных рулей и заставил лодку нырнуть на большую глубину, чем следовало. Вербовский набросился на него чуть ли не с кулаками. Но боцман так и не смог привести лодку на заданную глубину. Командир прогнал его с боевого поста и поставил другого члена команды.

На этом неприятности не кончились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и пустил воду в дифферентной системе в обратном направлении. Вербовский обрушился и на него.

Наконец растерялся рулевой сигнальщик и некоторое время продержал корабль на курсе 188 градусов вместо 198 градусов.

Когда, наконец, в центральном посту все успокоились и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой был уже неуязвим.

Вербовский долго смотрел в перископ “Камбалы”, шедшей далеко позади конвоя, который, вероятно, даже и не подозревал, что в районе его следования находится подводная лодка.

В отсеке все молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Было стыдно не только за провал, но и за бахвальство и самоуверенность, в чем каждый из нас в той или иной степени был повинен, когда мы находились еще в базе, а также на переходе и на позиции.

Казалось, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне бывает такое, чего невозможно предвидеть.

— Транспорт взорвался, тонет! — раздался вдруг голос Вербовского.

Одновременно со словами командира мы услышали два отдаленных, раскатистых взрыва.

— Что случилось? — спросил кто-то.

— Он же видит, что мы не можем его потопить, вот и решил утонуть по собственной инициативе, — некстати пошутил лейтенант Любимов.

— Транспорт взорвался на мине, — заключил командир.

— Не согласен, — возразил Иван Акимович, — уверен, что транспорт утопила “Зубатка”.

— “Зубатка” должна быть гораздо южнее, — не соглашался с ним Вербовский.

— Так она, видно, пошла навстречу врагу...

Командир остался при своем мнении, хотя, как потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка “Зубатка”, которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.

Весть о том, что потоплен фашистский транспорт, облетела все отсеки. Казалось, люди забыли о своей боевой неудаче.

Но вот до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов, словно по легкому корпусу подводной лодки колотили деревянной кувалдой.

— Право руля! Курс десять градусов! Между прочим. и немцы, подобно Ивану Акимовичу, думают, что их атаковала лодка, — иронизировал Вербовский, опуская перископ. — Начали бомбите море...

— Они преследуют лодку, — твердо стоял на своем Станкеев, — во всяком случае хорошо, что мы поворачиваем на обратный... А то утопила “Зубатка”, а угостить бомбами, не ровен час, могут нас. Куцому всегда попадает больше всех.

— Да, правда, совести у фашистов... — начал было Любимов.

— Отставить болтовню! — резко оборвал его Вербовский. — Непонятная у вас страсть к этому занятию...

Постепенно взрывы глубинных бомб стали затихать. Мы отошли к северу.

Вскоре Вербовский вызвал меня в кают-компанию. Там уже находились Иван Акимович и Любимов, разложивший на столе карту района боевых действий.

— Давайте проанализируем графически ваше предложение и мои действия, — сказал командир.

По его тону я понял, что с ним уже беседовал Иван Акимович.

На карте было вычерчено несколько вариантов атаки при различных способах боевых действий. После тщательного изучения этих вариантов Вербовский, к его чести, признал, что хотя мое предложение и не полностью обеспечивало успех торпедной атаки фашистского транспорта, тем не менее оно было наиболее целесообразным. Вину за срыв атаки он принял на себя, хотя львиная доля этой вины падала на Сазонова, Калякина и на меня. Ведь не кто иной, как я, помощник командира, отвечал за работу центрального поста, который не выдержал испытания. А центральный пост — это мозг подводной лодки. От того, насколько четко и слаженно работают все его механизмы, зависит успех боя.

— Метелев оказался прав, — вздохнул я, оставшись в отсеке наедине с Иваном Акимовичем.

— В чем?

— Он считал, что организация службы у нас плохая, требует отработки...

— Ну, не такая уж она у нас плохая, хотя, конечно, требует доработки. Нельзя впадать в крайности. А впрочем, почему он считал ее плохой?

— Я неточно выразился, он сказал несколько иначе. Кстати, товарищ комиссар, кем был в прошлом Метелев? Все говорят “моряк”, а где и на чем он плавал?

— Очень плохо, товарищ старпом, что ты не знаешь человека, который долго работал на твоем корабле. Он старый коммунист, подпольщик...

— Это я знаю...

— Об этом знают все матросы на корабле. А ты — старпом, тебе надо больше знать о людях, с которыми ты работаешь.

Иван Акимович улыбнулся и продолжал:

— Метелев плавал на подводной лодке “Тюлень” здесь, на Черном море. Он участвовал в героическом походе “Тюленя” в 1916 году, когда лодка захватила в плен турецкий вспомогательный крейсер “Родосто”...

— Я слышал об этом, но подробности мне неизвестны. Вы, очевидно, знаете о них. Расскажите, пожалуйста.

— Короче говоря, дело было примерно так: подводная лодка “Тюлень” находилась на боевой позиции у Босфора. В момент встречи с “Родосто” она из-за технической неисправности не могла погрузиться под воду, а в надводном положении, ты знаешь, подводная лодка, особенно в то время, представляла собой беспомощную коробку.

— Да, “Родосто” имел смешанную немецко-турецкую команду: офицеры были немецкие, а рядовой состав — турки. Корабль был вооружен двумя четырехдюймовыми и двумя 75-миллиметровыми орудиями, а “Тюлень” имел лишь две 45-миллиметровые пушчонки.

— Верно. Таким образом, силы были слишком неравны. Подводники, правда, могли уклониться от боя, но они решили вступить в единоборство с врагом, и артиллерийская дуэль началась. Наводчик Ефим Метелев отлично знал свое дело. Первые же снаряды “Тюленя” попали в цель...

— Неужели?..

— Вот тебе и “неужели”, — хлопнул меня по плечу Иван Акимович. — Именно он, наш дядя Ефим, наводил орудие на “Родосто”. Вскоре на вспомогательном крейсере начался пожар. Противник прекратил огонь. Командир лодки капитан-лейтенант Китицын видел в бинокль, как на корабле началась какая-то беготня. Как впоследствии стало известно, это немцы бегали за бросившими свои орудия турками, стремясь заставить их продолжать бой с подводной лодкой. Но офицерам не удалось “воодушевить” своих подчиненных. Последующие удачные попадания в цель русских снарядов решили судьбу боя. “Родосто” вынужден был поднять белый флаг и сдаться подводникам.

— Молодцы подводники! Ну а дальше что?..

— Дальше все, как положено. На “Родосто” было послано несколько подводников, которые доставили на “Тюлень” офицеров, а кораблю приказали следовать в Севастополь. Подводная лодка шла сзади и держала наготове свою пушку.

— Откуда вы все это знаете? Ведь дядя Ефим так скуп на рассказы о себе.

— А узнал я это случайно. Довелось мне однажды побывать в Военно-морском архиве, и там я видел отчет командира “Тюленя” об этом походе. Мне запомнилась фамилия Метелева. А позже кое-что удалось узнать и от него. Не сказал бы я, что Ефим Ефимович скуп на разговоры. Он охотно рассказал мне все. Но с особым удовольствием рассказал он о встрече командира “Родосто” — немецкого офицера Бергмана — с Китицыным.

— Интересно, что это была за встреча?..

— Первый вопрос, который немец задал Китицыну, был: “Сколько у вас, господин капитан-лейтенант, осталось снарядов для ваших пушек?” Китицын приказал Метелеву доставить оставшийся на корабле артиллерийский боеприпас и показать пленному офицеру. И когда Метелев притащил на руках единственный невыпущенный снаряд, с Бергманом случилось нечто вроде эпилептического припадка. Он долго бил себя в грудь, что-то бессвязно бормотал и нещадно ругал турок за трусость, измену, невежество и тому подобное.

— Вот это молодцы, — снова не удержался я.

— Так что дядя Метелев, брат, побольше, чем мы с тобой, нюхал пороху и подводное дело знает не хуже нас. Кроме того, он смотрит на все глазами умудренного опытом старого большевика и с первого взгляда видит то, что нам с тобой, быть может, вообще трудно понять...

— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает командир корабля, он в центральном посту! — доложил влетевший в отсек Пересыпкин.

Вербовского я увидел за штурманским столом. Он еще и еще раз анализировал различные варианты упущенных возможностей атаковать конвой противника.

— Товарищ старший лейтенант, обойдите все отсеки, опросите офицеров и старшин, выясните, какие ошибки были допущены во время... атаки, внимательно изучите их, — не поворачиваясь ко мне, приказал Вербовский, — и примите меры, чтобы эти ошибки больше не повторялись... Людей, которые вели себя примерно, надо поощрить.

— Есть! Разрешите исполнять?

— Идите выполняйте, но не торопитесь с выводами. Важно, чтобы первый опыт неудачного боя послужил полезным уроком на будущее.

— Пойдем вместе, — сказал Иван Акимович, оказавшийся рядом со мной, — командир правильно говорит: иногда неудача в бою может научить не хуже успеха.

Долго в тот день мы с комиссаром ходили по боевым постам и командным пунктам корабля. Вскоре мы провели совещание офицерского состава подводной лодки.

Ошибки, повлекшие за собой срыв атаки, были тщательно изучены не только непосредственными виновниками, но и всеми остальными товарищами. Несмотря на то, что боевая задача в целом не была решена успешно, командир счел возможным поощрить подводников, отлично выполнявших свои обязанности.

Оставшиеся дни пребывания на позиции не принесли ничего нового. Мы больше не встретились с вражескими транспортами и кораблями. “Камбала” должна была возвращаться в базу.

В дни войны у подводников сложилась традиция, согласно которой лодку, возвращавшуюся из боевого похода с победой, встречал весь личный состав соединения, независимо от того, в какое время суток она входила в базу. Нам такая торжественная встреча не полагалась. Нас должен был встретить лишь командир дивизиона. Однако в базе нас ждал сюрприз. Лишь только мы показались в бухте, как нас засыпали поздравлениями с береговых постов наблюдения. На кораблях выстроились ряды матросов, старшин, офицеров. На многочисленных мачтах взвились флажки-сигналы с поздравлением.

— Что это? — вырвалось у Вербовского.

— Вероятно, недоразумение, — спокойно ответил Станкеев.

— На всех кораблях и постах позывные “Зубатки”! — внес ясность доклад сигнальщика.

— Поднять наши позывные! — скомандовал Вербовский сигнальщикам.

На всех кораблях, словно по единой команде, сигналы были спущены, но взамен их немедленно взвились новые флажные сочетания, адресованные уже нам: “Поздравляем с благополучным возвращением, желаем успехов!”.

Мы ошвартовались у небольшого пирса, рядом с плавбазой “Нева”. На носовую надстройку “Камбалы” поднялся командир дивизиона капитан второго ранга Успенский, умный, опытный моряк. Он принял доклад Вербовского, пожал ему руку и поздравил с благополучным возвращением из похода. И, хотя он не сделал никакого намека на нашу неудачу, мы отлично понимали свое положение. В то утро все, казалось, говорило нам о невыполненном перед Родиной долге.

— Прошу выстроить весь экипаж на верхней палубе! — приказал комдив, пожимая руки всем, кто оказался на носовой надстройке лодки.

После обычных приветствий Успенский сообщил подводникам о том, что с минуты на минуту ожидается прибытие доблестной подводной лодки нашего соединения “Зубатки”, которая потопила итальянский танкер и немецкий транспорт с войсками и вооружением.

— Вы, конечно, чувствуете себя несколько... неловко, — комдив понизил тон, — встретили противника и не смогли его утопить. Но это не должно омрачать праздника, который подарила нашему дивизиону “Зубатка”. Да и вы еще будете иметь возможность скрестить оружие с врагом! Главное, извлечь правильный урок. Ваш поход должен послужить уроком, школой, наукой.

В конце бухты показалась подводная лодка. На мачтах взвились флажные сигналы поздравления. Духовой оркестр на плавбазе заиграл встречный марш. Комдив простился с нами и, сойдя на пирс, побежал встречать лодку-победительницу.