|
Порт Констанца
Во время обеденного перерыва Василий Васильевич Колоденко, замполит подводной лодки “Форель”, должен был рассказать о последнем боевом походе.
Закончив дела, я сошел с “Малютки” и направился к кипарисовой аллее, где назначен был сбор всех свободных от вахт матросов, старшин и офицеров кораблей дивизиона. На пирсе я встретил старых знакомых — Метелева и Селиванова, которые с группой своих товарищей тоже шли на беседу. Мы пошли вместе.
— Будете “Форель” ремонтировать? — спросил я Ефима Ефимовича.
— Наше дело такое: вы, подводники, ломаете корабли, а мы ремонтируем...
— Ну, “Форель” почти не имеет повреждений, — вмешался кто-то из рабочих, — а победу одержала славную...
— Корабли, которые приходят с победой, можно ремонтировать. Тут сил не жалко, — заметил Селиванов. — И день и ночь готов на “Форели” работать.
— Спать ты совсем не любишь! Насчет ночи ты бы осторожнее, — пошутил Метелев.
— Ярослав Константинович, — взмолился Селиванов, — последний месяц сплю по три часа. А он, слышите, что говорит?
— Грешным делом, я тоже люблю поспать, да времени не хватает, — пожаловался и я. — Помню, после первого боя уснул и увидел во сне родное село, башни над домами, старого своего деда, Сидит у очага и рассказывает сказку... — Наверное, скучаете по родным местам? — Метелев кивнул в сторону гор, где за снежными вершинами находилась моя родная Сванетия.
— Как и вы, вероятно.
— Моя родина — Ленинград, томится в блокаде...
— У вас там есть родные, близкие?
— Все родственники там. Два сына на Ленинградском фронте.
— А мои в Николаеве. Фашисты, небось, издеваются над Ними. Никто из них не успел эвакуироваться, — проговорил Селиванов, и веселые искорки в его глазах погасли.
— Ничего, теперь недолго. Годик — другой, и каюк фашисту! А твой Николаев... к нему уже наши подошли. — Метелев ласково похлопал своего друга по плечу.
— Два года — это слишком много, — возразило несколько голосов.
— Я так думаю... Правде надо в лицо смотреть... На беседу мы немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, уже с интересом слушали Колоденко.
— Лодка шла к мысу Шабла. В боевой рубке у перископа стоял командир корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Приближались к границе минных полей, которые лодке предстояло преодолеть.
— На глубину! — скомандовал Суров. — Малый ход!
Перед минным полем “Форель”, убрав перископ, пошла на нужную глубину.
Вскоре она коснулась первого минрепа и стала осторожно преодолевать минное поле.
Наконец опасный пояс был пройден, и лодка всплыла на перископную глубину.
На море был почти полный штиль. Контуры Констанцы отчетливо вырисовывались на горизонте. Отдельные дома трудно было различить, город был затянут пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.
— В гавани никого не видно, — с досадой проговорил командир.
— В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, — напомнил Колоденко. До наступления темноты “Форель” маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.
На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.
— Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь? — шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.
— Вижу. Вот черт, подползти бы к нему и...
— Это не наше дело. Пусть себе гуляет.
— Как же он нас не видит? — не выдержал Шувалов.
— Нас ведь чуть-чуть видно, примерно как плавающую бочку. А мало ли бочек плавает сейчас в море?
— Ваша правда, товарищ командир, — согласился сигнальщик и вдруг изменившимся голосом прошептал:
— С моря катер... по курсовому сто двадцать...
— В центральном! — шепотом приказал командир. — Артиллерийская тревога! Сигналов не подавать! Голосом!
Артиллеристы молниеносно изготовили свои орудия к бою.
— Собираемся драться? — глядя на командира, спросил Шувалов.
— Если он не полезет сам, не будем, — ответил командир, не сводя глаз с вражеского судна.
— А погружение?
— Здесь мелко, все равно от катера-охотника не уйдешь.
Проскочив мимо “Форели”, катер поднял такую волну, что лодка закачалась на ней, как щепка.
Появление катера было единственным происшествием за ночь. Утром нужно было уходить под воду, а транспорт все не появлялся...
— Чего мы ждем, товарищ командир? — не терпелось Шувалову. — Может, в порту и нет никого. Разве туда нельзя войти? Все равно никто не видит.
— Вот это и называется зазнайство. Слепых врагов не бывает.
— Идет, выходит из гавани!.. — после минутной паузы доложил Шувалов.
“Форель” пошла в атаку. В то же время из гавани выскочили катера-охотники. Они обследовали близлежащий район, но лодку, прижавшуюся почти вплотную к молу, не заметили. Показался транспорт. Катера-охотники стали занимать места вокруг него, но не успели закончить маневр, как раздался взрыв, а за ним другой... Две огненные шапки осветили Констанцу. Транспорт, накренившись на левый борт, медленно погружался.
Катера-охотники бросились преследовать “Форель” и долго бомбили подводную лодку... Но безуспешно.
Ранним мглистым утром “Форель” благополучно вернулась в свою базу.
После выступления замполита подводники попросили Шувалова рассказать о том, как ему удалось выполнить задание. Шувалов долго мялся, краснел, а когда, наконец, решился раскрыть рот, раздался сигнал воздушной тревоги.
Я побежал к “Малютке”, заметив по пути, что одна из бомб разорвалась в гавани у самого борта “Малютки”. Тонны воды обрушились на верхнюю палубу. Несколько человек было смыто за борт, а матроса Фомагина волной выбросило на берег.
Встреченные ураганным огнем зенитной артиллерии, самолеты врага улетели.
В тот же день мы вышли на боевую позицию и направились в район боевых действий у выхода из порта Констанца, где отличилась “Форель”.
Действия наших военно-морских сил на южном крыле гигантского советско-германского фронта к тому времени приобрели особую важность.
Советское Верховное Главнокомандование готовилось к разгрому крымской группировки немецко-фашистских войск. Для этого на плацдармах северной и восточной части полуострова были сосредоточены мощные военные группировки. Основная часть сил 4-го Украинского фронта занимала оборону на Перекопском перешейке и южнее Сиваша. Отдельная Приморская армия сосредоточивалась для нанесения удара по врагу с керченского плацдарма. Но Черноморский флот, на который была возложена поддержка сухопутного фронта, готовился к десантным действиям и обеспечивал свои морские перевозки, а также выполнял задачи по нарушению морских коммуникаций противника между портами Румынии, Болгарии и Крыма. В связи с успешным наступлением наших армий на южном крыле фронта обстановка для фашистов на Черном море сложилась весьма неблагоприятная. Войска противника, находившиеся в Крыму, оказались полностью изолированными с суши, и их снабжение могло осуществляться только морем. Но для того чтобы более или менее нормально снабжать их морским путем, не только не хватало транспортов, надо было преодолевать мощное противодействие нашего Черноморского флота.
С этой целью немецко-фашистское командование усилило свой боевой и транспортный флот, стянув на Черное море большое количество транспортов, захваченных в оккупированных странах, и плавучих средств с Дуная. Были также специально построены новые транспортные суда типа “КТ” водоизмещением 1300 тонн. Наконец была поднята, отремонтирована и введена в строй часть потопленных нами вражеских, судов.
Учитывая исключительно большое значение Крымского полуострова, гитлеровцы перебрасывали в Крым войска и боевую технику с западных фронтов. Прибывавшие в Крым с войсками и боевой техникой суда увозили. отсюда на запад заводское оборудование, тыловые учреждения, раненых и больных солдат и офицеров.
Движение конвоев на морских коммуникациях врага между портами Крыма, Румынии и Болгарии становилось все более интенсивным. Противник усилил охранение своих конвоев, используя для этой цели эскадренные миноносцы, сторожевые корабли, быстроходные тральщики, катера-охотники, катера-тральщики и даже быстроходные баржи. Однако все эти меры не гарантировали врага от дерзких и сокрушительных ударов советских кораблей. Наши подводные лодки и морская авиация наносили фашистам колоссальные потери. Каждый второй транспорт противника, выходивший в море, отправлялся на дно, каждое. третье судно охранения конвоя уничтожалось. Но противник не считался ни с какими потерями.
Занимая боевую позицию у оккупированного немцами побережья, экипаж “Малютки” хорошо понимал значение боевых действий нашего корабля в эти решающие дни изгнания оккупантов из родного Крыма и делал все. зависящее от него, чтобы найти конвой врага и нанести ему очередной удар, отправить, как шутили моряки, в “Дельфинград” очередную партию гитлеровских солдат и офицеров.
На рассвете “Малютка” приступила к поиску. Мы намеревались обстоятельно обследовать хорошо укрытую за мысом бухточку.
Знойное летнее солнце клонилось к западу, когда мы, убедившись в том, что в бухте нет вражеских кораблей, развернулись и собирались было уходить.
— Товарищ командир, слева по корме два катера! — доложил вдруг гидроакустик Иван Бордок.
Оставляя за собой пенистые буруны, из бухты вырвались два охотника за подводными лодками и взяли, курс прямо на нас.
И на этот раз подвели ровная поверхность моря и отличная видимость. Возможно, нас обнаружили береговые наблюдатели.
“Малютка” ушла на глубину и начала маневрировать. Район этот нельзя было покидать: фашисты держали в бухте противолодочные средства, следовательно, здесь могли пройти корабли врага.
Катера, очевидно, удерживали с нами гидроакустический контакт и потому прямо с ходу вышли в атаку.
Первая серия глубинных бомб легла по правому борту, за ней последовали другие. Они — в который уже раз! — причинили повреждения нашей лодке. Пришлось ложиться на грунт.
Но лишь только мы легли на грунт, катера потеряли нас, и нам сравнительно быстро удалось устранить повреждения.
Но вскоре акустик доложил:
— Справа по корме шумы винтов больших кораблей! Прослушиваются нечетко! Расстояние более сорока кабельтовых.
— Приготовиться к всплытию! — раздалась команда. Ошибиться Иван Бордок не мог: шумы винтов доносились со стороны бухты: видимо, фашисты выводили из нее корабли, рассчитывая под покровом ночи “провести” их через опасную зону.
Зашипел воздух высокого давления, заработала главная осушительная система, тоннами выбрасывая за борт воду, попавшую в лодку через пробоину. Всех охватил боевой порыв. Но когда до поверхности оставалось всего несколько метров, по корпусу лодки что-то сильно забарабанило, электромоторы вдруг получили большую дополнительную нагрузку и их пришлось остановить. Лодка, имея отрицательную плавучесть, пошла на погружение, и скоро мы снова оказались на грунте.
— Не иначе как на винты что-то намоталось! — предположил механик. Это же подумал и я.
— Приготовить двух водолазов, — приказал я.
— Глубина, товарищ командир, большая, — словно возражая, заметил механик, поглядывая то на меня, то на глубиномер.
— Ничего не поделаешь. Терлецкого и Фомагина — в центральный!
— Пожалуй, не успеют...
— Успеют! — успокоил я его. — Для выхода конвоя из бухты и для построения в походный порядок тоже потребуется время. За час все сделают...
Главный старшина Леонид Терлецкий и матрос Иван Фомагин овладели водолазным делом лучше других. Поэтому на них и пал выбор.
— Ваша задача: выйти из лодки и осмотреть винты. Если на них что-либо попало, нужно быстро их освободить. Дорога каждая минута. Ясно?
— Так точно! — дружно ответили моряки.
Бордок уже отчетливо прослушивал шумы кораблей врага. Конвой вышел из бухты. По всему заливу носились катера-охотники. Два раза они проскакивали чуть ли не над самой “Малюткой”.
Время шло, а Терлецкий и Фомагин не подавали никаких сигналов. Корабли фашистов уже выходили из залива. Еще пятнадцать — двадцать минут, и враг будет упущен. Но надо было терпеливо ждать.
Наконец водолазы вернулись. Винты свободны.
— Средний вперед! Всплывать! Торпедная атака! “Малютка” всплыла невдалеке от единственного большого транспорта в конвое.
Через несколько секунд бухта осветилась ярким пламенем. Пораженный нашими торпедами транспорт переломился и стал тонуть.
— Все вниз! Срочное погружение! Фашисты немедленно начали преследование. Однако теперь, когда дело было сделано, мы могли отходить в любом направлении.
Всю ночь они безуспешно гонялись за нашей “Малюткой”. А в восемь часов утра последние глубинные бомбы разорвались позади нас.
Оставаясь на большой глубине, лодка взяла курс к родным берегам. Вечером мы всплыли.
Где-то далеко за кормой остались вражеские берега. За день мы прошли под водой много миль, и нам уже ничто не угрожало.
— Получена радиограмма, товарищ командир! — доложил, высунувшись из люка, старшина радистов Дедков.
— О чем?
— В сорока восьми милях южнее Севастополя, в море, сделал вынужденную посадку наш самолет. Приказано оказать срочную помощь. Координаты даны...
— Штурману передать: немедленно рассчитать курс.
Через несколько минут мы уже шли на помощь самолету.
Наша морская авиация в те дни развернула широкие и весьма активные действия против вражеских коммуникации и береговых объектов на всем Черноморском театре Она непрерывно наносила мощные удары по порт там, базам и войскам противника на суше. При этом радиус ее действия значительно увеличился. Самолеты-бомбардировщики и торпедоносцы во взаимодействии с истребителями налетали на конвои фашистов и наносили им сокрушительные удары, беспощадно уничтожая большое количество боевых кораблей и транспортов с военными грузами.
Подводные лодки взаимодействовали с авиацией, и бывали случаи, когда, помогая друг другу в бою, они совместными усилиями уничтожали вражеский конвой Один такой случай произошел в районе юго-западнее Херсонесского маяка Шедший из Констанцы в Севастополь конвой в составе шести транспортов, двух эсминцев, двух сторожевых судов и восьми катеров-охотников в 6 часов был атакован в ста милях юго-западнее Херсонесского маяка подводной лодкой “Гвардейка”, которой удалось потопить один транспорт и повредить другой. После атаки лодка ушла от преследовавших ее
фашистских катеров-охотников, всплыла в надводное положение и сообщила данные о движении конвоя. По ее донесению авиация в тот же день в 14 часов 20 минут произвела первый налет четырьмя самолетами-торпедоносцами “Ил-4” и пятью бомбардировщиками “ДБ-3”. Затем авиация нанесла еще два последовательных удара несколькими торпедоносцами и бомбардировщиками. В результате все шесть транспортов врага были уничтожены, поврежден один эсминец и затонули сторожевик и быстроходный тральщик.
Подобных эпизодов из совместных боевых действий авиации и подводных лодок в те дни было много. И подводники относились к летчикам с большим уважением. Мы хорошо знали, как яростно противодействовал враг нашим доблестным летчикам и в каком тяжелом положении оказывались экипажи самолетов, подбитых и вынужденных садиться на воду в глубоком тылу врага. Поэтому нет ничего удивительного в том, что подводники всегда спешили к месту аварии самолета для спасения летчиков. И на этот раз все думали только о том, чтобы успеть оказать помощь боевым друзьям.
Учитывая влияние ветра и течений, Глоба довольно точно привел корабль к месту аварии бомбардировщика. Соблюдая предосторожность при подходе к месту аварии, мы погрузились, а когда подняли перископ, то увидели покачивающийся на спокойной поверхности моря катер. Он лежал в дрейфе. На его погнутой мачте развевался флаг с ненавистной свастикой. Возле катера был и полупогруженный в воду самолет. Ни на катере, ни на самолете никаких признаков жизни не было заметно.
— Артиллерийская тревога!
Мы решили всплыть и, приготовив свою единственную пушку, начали осторожно приближаться к месту аварии.
На верхней палубе катера валялось несколько трупов моряков. На самолете, которому протаранивший его катер не позволял затонуть, зацепившись своей носовой частью за фюзеляж, никого не было.
— Несомненно был бой, товарищ командир! — крикнул с борта катера посланный для обследования самолета Косик. — Очевидно, наши летчики отбивались...
— Товарищ вахтенный офицер”, слева пятьдесят — три катера-охотника Идут на нас! — доложил сигнальщик. Нависла опасность неравного боя в невыгодных для нас условиях.
— Открыть кингстоны катера и быстро всем на борт лодки! — крикнул я.
Расстояние до вражеских катеров не превышало сорока кабельтовых, и на дистанцию действительного артиллерийского огня они могли сблизиться с нами буквально за несколько минут. Я считал каждую секунду. Но надо было утопить катер и самолет, чтобы не оставлять их врагу.
— Товарищ командир, у борта катера на воде труп нашего летчика! — раздался голос Косика.
— Взять на борт.
— Головной катер начал стрельбу! — напрягая голосовые связки, крикнул сигнальщик.
— Открыть огонь по катерам!
Дуэль началась. Противник, видимо, не ожидал, что советская подводная лодка вступит в бой в надводном положении. Катера изменили курс. Наши артиллеристы стреляли успешно, но им не удалось довести до конца свое дело. Косик и его подчиненные подняли из воды летчика, пустили ко дну катер с самолетом и прибыли на борт “Малютки”.
— Все вниз! Срочное погружение! Подводная лодка ушла на глубину. Артиллеристы, досадуя, разбежались по своим отсекам. Мы легли курсом к родным берегам.
— Летчик живой! Будет жить! — сияя, доложил мне санитар — матрос Свиридов. — Мы его откачали, сделали искусственное дыхание... Поправится, непременно поправится...
Летчик — широкоплечий молодой человек — лежал на носилках. Вся его грудь, шея и живот были в кровоподтеках. Раны на лице матросы успели перевязать.
— Пульс хороший, — не без гордости пояснял Свиридов, — скоро, думаю, придет в себя...
Всплыли мы ночью, намереваясь с рассветом снова погрузиться. Но неожиданно выяснилось, что неисправна вентиляция носовой группы главных балластных цистерн. Это означало, что погрузиться мы не можем.
Подводная лодка проходила через район, который регулярно патрулировали фашистские самолеты. С наступлением светлого времени любой корабль мог быть без особого труда обнаружен ими. Подводная же лодка, если она не может погружаться, — неплохая мишень для авиации.
— Много бомб на нас падало за последнее время и вот... — как бы извиняясь, докладывал побледневший механик. — Нужно исправить клапанную коробку.
Я приказал немедленно приступить к работе и объявить по кораблю артиллерийскую готовность.
С рассветом у носового орудия застыли на своих местах подводники артиллерийского расчета. С мостика велось усиленное наблюдение.
В надстройке стучали молотками два матроса. От них теперь зависело многое.
Время, тянулось. Ремонт продвигался медленно. Из надстройки слышался один и тот же ответ: “Причины не обнаружены, пока неисправно”.
— Товарищ командир, — почти шепотом обратился Косик, — разрешите к пулемету поставить того новичка, Викентьева.
Владимира Викентьева месяца три назад боцман взял из базового госпиталя. Один из наших матросов по болезни был переведен на береговую службу, и вместо него нам нужен был новый человек. Этой возможностью не преминул воспользоваться боцман. Викентьев понравился ему живой любознательностью и прямотой характера. “Мы из него воспитаем моряка и не просто моряка, а героя. Энергичный, старательный, дисциплинированный парень. Из него непременно выйдет герой?” — уговаривал меня боцман. Подготовка в боевых условиях моряка из солдата, никогда не служившего на корабле, несколько смущала меня. Но отказывать старому ветерану не хотелось, и по моему ходатайству Викентьев вскоре прибыл на подводную лодку. Сопровождаемый торжествующим боцманом, он неуклюже перебрался с пирса на надстройку подводной лодки, взобрался по узкому трапу на мостик и доложил мне о своем прибытии на корабль для прохождения дальнейшей службы.
Его солдатское обмундирование, как говорится, “видывало виды”, но сидело оно на нем очень аккуратно. Прямой, бесхитростный взгляд из-под густых русых бровей и добродушная улыбка сразу располагали к себе.
На все мои вопросы солдат отвечал твердо и уверенно. — Не боитесь трудностей? Ведь специальность подводника сложная, очень сложная, — сказал я.
— Никак нет! Не боюсь! — ответил Викентьев и сам смутился от своей самоуверенности. — То есть, конечно, я знаю, будет трудно, но... вся военная служба ведь мужское дело. Будет Трудно — буду больше учиться.
— Ваш начальник — боцман, он будет из вас готовить рулевого, — в заключение сказал я.
— Ну, пехота, пойдем! — дружески хлопнув вчерашнего солдата по плечу, боцман повел своего питомца в отсек. Викентьев развел руками, как бы говоря: “Что поделаешь, конечно, пехота”, и направился за боцманом.
С того дня он много и упорно учился, стал хорошим рулевым и отличным матросом, однако как пулеметчика я его не знал. Поэтому просьба помощника командира меня несколько удивила.
— А вы уверены, что Викентьев хороший пулеметчик? — поинтересовался я.
— Пулемет он знает еще по сухопутному фронту. Здесь, на лодке, он показал лучшие результаты и теоретически и практически.
Мне оставалось только согласиться с доводами своего помощника.
Викентьев быстро и не без гордости занял место у пулемета, тщательно проверив исправность оружия, как это делают заправские специалисты своего дела.
Конца ремонта злосчастной клапанной коробки все еще не было видно, и мы продолжали двигаться в надводном положении. Вначале люди наблюдали за горизонтом с большим напряжением, но потом начали уставать. Бдительность постепенно стала притупляться. И как раз в такой момент нас подстерегала смертельная опасность. Из-за облаков вынырнул незаметно подкравшийся к нам фашистский самолет.
Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один выстрел, да и то неудачно. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Лодку сильно тряхнуло.
Самолет мгновенно развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз, и не причинили нам вреда. В третий раз самолет зашел с кормы, рассчитывая оказаться вне сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Викентьев хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.
Пройдя траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, рухнул в море.
— Держать на точку падения самолета! — скомандовал я.
Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка направилась к месту падения самолета.
— Прямо по носу масляное пятно! — крикнул сигнальщик.
И действительно, на месте падения самолета мы увидели масляное пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез под водой.
— Два самолета! Справа двадцать. Высота триста! На нас! — крикнул сигнальщик.
Но эти самолеты были уже не страшны нам: неисправности были устранены, и мы могли погрузиться.
Когда самолеты достигли места нашего погружения, глубиномер уже показывал сорок метров.
Придя в жилой отсек и поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная — в мягких тканях ноги.
— Благодарю за службу! — крепко пожал я руку матросу.
— Служу Советскому Союзу! — громко ответил Викентьев и вспыхнул. — Только я, наверное, случайно угодил в него.
— На войне всегда и все кажется случайным, — перебил я, обращаясь ко всем находившимся в отсеке подводникам, — одно бесспорно не случайно: всегда побеждает тот, кто готовит себя к победе, кто много и серьезно учится и любит свое дело.
Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.
— Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, — радостно сообщил мне Свиридов. Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.
— Как вы себя чувствуете? — обратился я к летчику.
— Хорошо... Только вот бинты мешают говорить...
— Пока нельзя снимать, — поспешил пояснить Свиридов.
— Врач у нас строгий, — я показал глазами на Свиридова.
— Он молодец, — глухо отозвался летчик.
— Вы можете коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...
— Могу, — ответил Сырков. — Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три “мессера”. Двух мы “схарчили”, а третьему удалось нас подбить. Мы были вынуждены сесть на воду и старались “прирулить” самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник. Открыли огонь с большим опозданием. Катер с ходу врезался в самолет и таранил его. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила-немец ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что лежу на палубе катера, а около меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно осмотрелся, заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и ударил им по голове одного фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не успел. Он кошкой подскочил ко мне и свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.
— Ваше состояние не опасное, — успокоил я его, — вы быстро поправитесь.
— Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир...
— Я-то скоро поднимусь. А вот мои товарищи... Мы молча склонили головы...
Свиридов оказался прав. Когда мы входили в базу, Сырков был почти здоров. |
