Особое задание

Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и сказал, что есть приказ о срочном откомандировании экипажа “Малютки”.

— Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.

— Так быстро? — удивился я. — Война, Ярослав Константинович! — коротко, но многозначительно ответил комдив.

— Кому прикажете передать корабль?

— Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки...

— Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранга? — решился спросить я, видя, что сам комдив не собирается говорить об этом.

Комдив развел руками, улыбнулся:

— Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса упрекнуло меня в излишнем любопытстве.

Посмотрев мне в глаза, он добавил:

— Думаю, что на нашем театре скоро для подводников — штыки в землю. А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это только мои догадки, — предупредил комдив.

Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то образом уже узнали об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.

— Тебе повезло, я прямо завидую, — дружески хлопнул меня по плечу Кесаев. — Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война... В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко...

С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали на дно Баренцева моря вражеские транспорты и боевые корабли.

В Северной Норвегии дорог мало, и снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки резали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и продовольствие войскам своего северного фланга и прекратило наступательные действия на этом важном участке фронта.

На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. В 1944 году все их более или менее крупные транспорты были уже потоплены и наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.

Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день в баз. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды — моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.

Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе “Эльбрус”, затем по берегу.

Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.

— Разреши абращатца к тебе, начальник! — услышал я сзади. Это говорил высокий, убеленный сединами грузин Бесо...

— Чем могу служить? Здравствуйте! — ответил я по-грузински.

— Куда идете? Можно сказать мне? — белые усы Бесо зашевелились.

— А зачем вам это знать?

— Как зачем? Должен же знать отец, куда идет жених его единственной дочери!

— Какой жених?

— Владимир...

— Какой Владимир? Их у нас три.

— Трапезников Владимир.

— Ах вот оно что! Это вашу дочь зовут Тинико?

— Да-а, Тинико, а вы ее знаете?

— Слышал о ней.

— Здравствуйте! — вырос вдруг из-за спины моего собеседника старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года — с момента скандала, который учинил в его доме Поедайло.

— Жених его дочери... тоже уходит с вами? — вмешался Бесо.

— Кто же это?

— Поедайло! — не без гордости ответил Григорий Фомич.

— Поздравляю. Это хороший матрос.

— А Владимир плохой, да? — воскликнул Бесо, не на шутку встревоженный, так как Трапезникова я не похвалил.

— О присутствующих не говорят, — я показал, на Трапезникова, который, переминаясь с нош на ногу, стоял невдалеке.

— Тогда скажи мне и Фомичу, куда вы идете! — настаивал Бесо.

— Не знаю.

— Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далека или не далека идешь?

Убедившись, что от меня они ничего не добьются, старики простились и обняли смущенных женихов.

— Ярослав Константинович, — из толпы провожающих вынырнул Метелев, — ты что ж это? Уходишь не простившись?

— Никак нет, видишь, прощаемся, — говорил я, пожимая руку дяде Ефиму. — За нашим воспитанником Васей, дядя Ефим, прошу присмотреть. Нам не разрешили взять его с собой... А к вам он привязан, как к родному...

— Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба, дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды довести... Сейчас война!

— Это он верно говорит, — подтвердил оказавшийся рядом Селиванов, — но за “малюточников” можно не беспокоиться...

— Время вышло. Ярослав Константинович, прошу на корабль, — пожимая на прощанье руку, говорил Лев Петрович.

Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.

Кто-то, кажется, Терлецкий, затянул, и все подхватили популярную в то время песню: “Прощай, любимый город! Уходим завтра в море...”

— Товарищ командир! — воскликнул Цесевич. — Посмотрите на нашу “Малютку”! Это не иначе как наш Вася!

Мы все были тронуты, увидев поднятый на “Малютке” сигнал: “Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!”

Я стоял у борта. Подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, думая, что его никто не видит, долго стоял возле торпедного аппарата, потом наклонился и прижался к нему щекой.

— А как вы там ночью очутились? — спросил я. Оказывается, Свиридов зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.

— Я писал, что для наших аппаратов... манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять раз в месяц, хотя обычно их меняют раз в три месяца. У нас же так нельзя. Потом писал, что особенно нужно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят, что может привести к срыву выстрела. А после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...

— И длинное у вас получилось письмо?

— Четыре страницы. Но иначе нельзя, товарищ командир! В инструкциях этого нет, а придет новый человек...

— Не спорю, — согласился я. — Думаю, что ваш преемник будет доволен.

Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки.

Во флотском экипаже, куда мы прибыли, было шумно и людно. Оказалось, что по срочному вызову сюда прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки “Щука”. Всего около двух тысяч человек.

Командир базы сообщил, что мне поручено срочно сформировать железнодорожный эшелон, который должен доставить черноморцев в Мурманск. Начальником эшелона назначался я.

По совету командира базы я установил на время следования эшелона жесткий порядок: без моего ведома никому не разрешалось выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.

В тот же день поздно вечером эшелон вышел со станции Поти.

В Туапсе нас ждали первые неприятности.

— Мост через реку Пшиш взорван. Ведутся работы по восстановлению. Вам придется задержаться, — доложил мне комендант вокзала. По его словам, до 22 марта нельзя было и думать о продолжении пути.

Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение.

— Молодой человек, — ответил он мне, — я понимаю вас, и меня не нужно убеждать. Поверьте, что есть составы с более срочным назначением, чем ваш.

Перспектива длительной задержки не на шутку испугала меня.

Посоветовавшись с офицерами, следовавшими в нашем эшелоне, я решил использовать личный состав эшелона на работах по восстановлению моста. Начальник дорога, которому я предложил это, не стал возражать.

Начальник строительства сообщил мне, что восстановлению моста придается огромное значение и что он каждые три часа докладывает о ходе работ по прямому проводу в Москву.

Весь личный состав эшелона был разбит на три смены. Во главе каждой смены стояли офицеры-подводники. Смены в свою очередь делились на группы по двадцать пять человек в каждой.

Уже через час после нашего прибытия в район строительства моста работа закипела.

— Поворачивайся, черноморская медуза, видишь, мы отстали, — шутливо бранил загорелый детина щуплого матроса-подводника Сахарова, тянувшего вместе с ним вагонетку, груженную битым камнем.

— Пощадите его, — заступился оказавшийся здесь начальник строительства, — он ведь намного слабее вас.

— Он моим начальником назначен, значит, не должен отставать. У нас, у куниковцев, такой закон, — возразил здоровяк, вытирая пот.

Куниковцами называли матросов, воевавших в морской пехоте под командованием Цезаря Куникова и прославившихся в горячих схватках с врагом.

— Я хорошо помню Куникова, — неожиданно сказал начальник строительства, — это был действительно необыкновенной храбрости человек!

Здоровяк-матрос остановил свою вагонетку и уставился на начальника строительства.

— Припоминаю. Вы у нас в гостях были. Я с Куниковым с первого дня войны сражался...

— В Новороссийске? — заинтересовался начальник строительства.

— Да, я вас еще до автомобиля провожал, помните? Остапчук моя фамилия...

— Как же, разве можно забыть! Вы ведь тогда всех нас спасли, — и он сильно сжал руку матроса.

— Начались воспоминания...

— К “бате” я попал с крейсера “Красный Кавказ”, где служил комендором, — рассказал моряк, — пришлось воевать на сухопутье... Но ничего, поработали мы и на берегу...

— Нас называешь медузами, — не мог забыть свою обиду Сахаров, — а сам-то ты, оказывается, глухарь. Глухарями на войне называли артиллеристов. Я ходил по строительной площадке, приглядываясь к работающим матросам.

— Как работается, орлы? — спросил я, подойдя к группе матросов.

— Нормально, товарищ капитан третьего ранга, — ответило сразу несколько голосов.

— Работать лучше, чем ждать торпеду от ваших коллег-подводников, — сострил кто-то.

— Или глубинную бомбу от ваших коллег-надводников, — добавил другой.

Матросы шутили, балагурили...

Работы не прекращались круглые сутки... И через шесть дней наш эшелон первым прошел по восстановленному мосту. Железная дорога Армавир — Туапсе вступила в строй на три дня раньше срока. Мы были горды тем, что в нее вложена частичка и нашего труда.

По случаю окончания работ на станции Белореченская был устроен митинг. В приказе начальника дороги всем морякам объявлялась благодарность, а 33 человека из нашего эшелона получили значки “Отличный восстановитель” и “Почетный железнодорожник”.

Наш поезд мчался по освобожденному Донбассу. Мелькали сожженные станции, взорванные мосты, пепелища разрушенных городов и селений.

Жгучая ненависть к врагу с новой силой охватила моряков.

Одно дело, когда ты знаешь о чем-либо из книг, газет, журналов,, и совсем другое, когда лично убеждаешься в этом же. Мы были потрясены тем, какие следы оставила война. Отступая под ударами наших войск, фашисты разрушали и предавали огню все, что могло быть уничтожено и сожжено.

— Вот из каких мест прибыл к нам Вася, — вспомнил о нашем воспитаннике Свиридов, глядя в окно вагона. — Где-то он теперь?

Подобрали мы Васю год назад в одном из приморских городов, разрушенном фашистской авиацией.

Когда начался очередной налет противника, лодка стояла в порту, неподалеку от судоремонтного завода. Фашистские бомбы разрушали санаторий и дачи. Несколько бомб упало на один из цехов судоремонтного завода. Пожары, возникли, и в самом городе. Появились убитые и раненые.

— Вот, товарищ командир, подобрал. Какой славный малый, — докладывал мне комсорг Свиридов. — Нам бы такого на лодку...

Матросское сердце не могло мириться с тем, что по дымящимся развалинам бродит запуганный, голодный мальчуган.

— А откуда вы знаете, хороший он или плохой? — спросил я.

— Да я их насквозь вижу, — уверял Свиридов, крепко зажав в руке воротник измазанной рубашонки. — Вы на слезы его поглядите. Такие слезы только у настоящих мужчин бывают...

Мальчуган глянул исподлобья на матроса и, перестав плакать, неожиданно рассмеялся.

Подошли другие матросы и вместе со Свиридовым начали уговаривать меня.

— Неужели мы одного мальчонку не сможем воспитать? — наседали на меня матросы.

— За ребенком уход нужен. А когда нам им заниматься?

— Я не ребенок, — неожиданно выпалил чумазый мальчуган, — и ухода за мной никакого не надо. И ничего я не боюсь. Вы не подумайте, что я от страха плакал. От обиды, товарищ командир, ей-богу, от обиды...

Парнишке, видимо, очень хотелось попасть на лодку, и Свиридов совершенно напрасно боялся, что он убежит.

— Товарищ командир, конечно, пользы от меня будет мало, — рассудительно продолжал он, — так ведь я и мешать никому не стану. И ем-то я почти совсем ничего. Правда, дяденька, — взмолился он, — взяли бы меня...

Через несколько минут мы уже узнали несложную биографию мальчика. Плакал Вася — так звали мальчика — потому, что увидел убитую бомбой женщину, которая напомнила ему мать. Отец его погиб на фронте. Когда бежавшая от гитлеровцев мать вместе с младшей сестренкой погибли от фашистской бомбы, осиротевший мальчуган пошел куда глаза глядят. Он долго бродяжничал, пока добрался до Черноморского побережья.

И хотя Вася стал членом нашего экипажа, однако взять его с собой нам не разрешили.

— Разве легко все это восстановить? — глядя на развалины, говорил кок Щекин.

— Трудно, но восстановим! — отозвался Каркоцкий. — И не только восстановим, лучше построим. Дай только уничтожить фашистов!

— Ну, уж теперь-то фашистов дожмем, еще месяц-другой и...

— Я уже перестал устанавливать сроки, во знаю, что скоро...

Шел третий год ожесточенной войны. За это время было столько всяких догадок и предположений относительно сроков окончания войны, что уже мало кто осмеливался делать какие-либо прогнозы, хотя все чувствовали, что крах фашизма недалек.

В конце марта наш эшелон прибыл в Москву и мне было приказано явиться с докладом к заместителю наркома Военно-Морского Флота генерал-майору Н. В. Малышеву.

Генерал встретил меня приветливо и задал много вопросов о матросах, старшинах и офицерах эшелона.

— Хотел приехать к вам, поговорить с людьми, но вот беда: никак не выкроил на это время, — говорил генерал, прохаживаясь по кабинету. — Прощу передать морякам мое пожелание успехов в выполнении “священного долга перед Родиной... Нет ли у кого вопросов ко мне?

— Все хотят знать, куда нас везут...

— Этого сказать не могу.

Случайно бросив взгляд на рабочий стол генерала, я увидел несколько фотографий и среди них фотографию своего товарища по Военно-морскому училищу Павла Кузьмина. Почему она здесь? Что с Павлом?

Как бы угадав мои мысли, генерал подошел к столу, и, взяв в руки несколько фотографий, спросил у меня:

— Вы знаете кого-нибудь из этих подводников?

— Да, вот это — мой товарищ Паша Кузьмин.

— Погиб, — Малышев подошел к столу и взял в руки фотографию, — геройской смертью погиб.

— Когда? При каких обстоятельствах?

— Подробности нам стали известны совсем недавно. А случилось это два года назад.

И генерал рассказал обстоятельства гибели П. И. Кузьмина и его товарищей...

Подводная лодка “Салака” должна была действовать в западной части Балтики. Она успешно прошла Финский залив, преодолела многочисленные минные поля, сетевые заграждения, специальные противолодочные барражи и всплыла в надводное положение западнее острова Готланд, чтобы зарядить аккумуляторы.

Командир корабля капитан-лейтенант П. И. Кузьмин в ночной бинокль внимательно осматривал горизонт.

Была довольно ясная ночь. Несмотря на трехбалльную волну и легкую дымку, которой была окутана восточная часть горизонта, подводная лодка могла быть обнаружена с береговых постов наблюдения или катерами-охотниками, рыскавшими в районе противолодочных барражей. Однако запасы электроэнергии были почти полностью израсходованы и всплыть было необходимо.

Со стороны Гогланда появился луч прожектора. Он двигался в сторону подводной лодки, но не дошел до нее и исчез. Темнота сгустилась.

Это насторожило подводников. Похоже было, что прожектор кому-то сигналит. Командир подводной лодки по направлению луча прожектора определил, откуда можно ждать противника, и приказал изменить курс.

Однако прошел час, а противник не показывался.

— Боевая тревога! Надводная торпедная атака! — неожиданно раздалась команда, и “Салака” устремилась навстречу конвою, который состоял из двух больших транспортов, двух миноносцев и более десяти катеров-охотников.

Но советских моряков, охваченных одним желанием — во что бы то ни стало нанести врагу смертельный удар, ничто не могло остановить. Подводники знали, что транспорты везут подкрепление войскам, осаждавшим Ленинград.

“Салака” проскочила сквозь кольцо охранения и проникла внутрь вражеского конвоя, но не успела еще занять позицию для залпа, как головной миноносец обнаружил ее и открыл артиллерийскую стрельбу. Поднялась тревога. Другие корабли конвоя также начали обстреливать “Салаку”.

От разрывов снарядов море вокруг “Салаки” кипело. Слепящие лучи прожекторов и встававшие от разрывов снарядов водяные столбы мешали видеть цель. Вражеские транспорты начали разворачиваться, чтобы уклониться от торпед.

— Левый залп, ап-па-ра-ты, пли! — прозвучала команда. — Правый залп, ап-па-ра-ты, пли! И подводная лодка пошла на погружение. Два фашистских транспорта были потоплены, но пострадала и подводная лодка. От осколка вражеского снаряда погиб на мостике сигнальщик Синельников, несколько человек были ранены. В кормовой части корабль получил пробоину. Вся верхняя палуба была искорежена снарядами.

“Салаке” предстояло уклоняться от преследования в районе, насыщенном противолодочными минами. Катера-охотники, имея небольшую осадку, могли плавать в этом районе, но подводные лодки рисковали в любую минуту наскочить на мину и подорваться.

“Салака” маневрировала, уклоняясь от прямых попаданий вражеских глубинок. Но плотность аккумуляторов была мизерной. Электроэнергия быстро таяла, и возможности маневра становились все меньше.

Но вот глубинные бомбы стали уже настигать лодку. “Салака” с большим дифферентом на корму почти лежала на правом борту, крен достигал огромной величины. В лодке было темно. Даже аварийное освещение вышло из строя.

Однако, несмотря ни на что, “Салака” поднялась с грунта и двинулась вперед.

— Пробоина в дизельном отсеке! Поступает забортная вода! — докладывали из кормовой части корабля.

— Скрежет минрепа справа! — раздалось одновременно несколько голосов из носовых отсеков.

Минреп проскользни по борту до самого кормового отсека, и, когда подводники решили, что опасность миновала, раздался взрыв.

Изуродованный корпус подводной лодки упал на илистый грунт. Стрелка глубиномера показывала 22 метра.

В центральный отсек ввалился заместитель командира Круглов — в изорванной одежде, весь в грязи и соляре.

— Положение тяжелое, Павел Иванович, — сказал он командиру, — нам нечем бороться за живучесть...

— Людей из электромоторного убрать! Отсек изолировать! — принял решение Кузьмин, не дав докончить Круглову. — Артиллерийская тревога!..

— Правильно, Павел Иванович, — одобрительно заметил Круглов, — другого выхода нет... сразимся...

Вслед за сигналом артиллерийской тревоги раздалась команда:

— Срочное всплытие! Продуть балласт! Фашисты, очевидно, решили, что поврежденная подводная лодка собирается сдаться в плен, и не открывали огня. Каково же было их изумление, когда “Салака” открыла огонь и подожгла головной катер-охотник. На лодку обрушились десятки вражеских снарядов. Крупнокалиберные пулеметы осыпали горячим металлом верхнюю палубу, мостик и надстройку мужественно сражавшегося одинокого советского корабля. Вскоре от прямого попадания загорелся и вышел из строя еще один фашистский охотник и два получили повреждения, но враг продолжал наносить удары по подводной лодке.

— Шлюпки спустить с правого борта!.. Людей на берег!.. Командовать Круглову!.. — отдавал последние распоряжения смертельно раненный Кузьмин.

Две крохотные шлюпки отделились от “Салаки” и исчезли среди всплесков от разрывов артиллерийских снарядов.

Одинокое кормовое орудие подводной лодки еще некоторое время продолжало разить врага, но вскоре и оно замолкло.

Уходившие подводники видели, как кольцо вражеских кораблей стало смыкаться вокруг советской подводной лодки, которая каким-то чудом еще держалась на воде. “Салака” была освещена прожекторами катеров. На верхней палубе и мостике никого не было.

Катера осторожно, но упорно сближались. “Салака” кормой постепенно погружалась в воду. Но фашисты не хотели ее упустить. Они спешили захватить хотя бы трофеи, документы, оружие и, уверенные в полной беспомощности лодки, один за другим стали подходить к ее борту.

Шлюпки были уже далеко. Подводники едва различали силуэты вражеских кораблей. И вдруг раздался оглушительный взрыв.

Это оставшиеся в живых моряки героической подводной лодки, не желая попасть в руки врага, взорвали свой корабль.

— ...О героизме подводников “Салаки” вам следует рассказать своим морякам, — закончил рассказ заместитель наркома.

— Так точно, товарищ генерал, будет выполнено.

— Политинформации проводите в эшелоне?

— Регулярно, товарищ генерал. Проводим беседы, информации и даже доклады.

— Это хорошо. Нужно держать товарищей в курсе событий.

— Товарищ генерал, а те моряки... на шлюпках... достигли берега?

— Да. И воевали вместе с эстонскими партизанами. А сейчас они снова на подводных лодках, воюют на Балтике.

— Орлы!

— Вот об этих орлах и расскажите товарищам в эшелоне на очередной политинформации.

— Сегодня же расскажу.

— Лучше завтра. Сегодня день уже кончается, — генерал посмотрел на часы. — Кстати, скоро салют. Москва будет салютовать войскам 1-го Украинского фронта, овладевшим городом Коломыя. Подождите немного, посмотрите салют и поедете к себе.

Простившись с генералом, я вышел из кабинета. На Арбатской площади, возле станции метро, было многолюдно. Народ собрался около громкоговорителя.

— Войска 1-го Украинского фронта, — разносилось по площади сразу из нескольких рупоров, — в результате умелого маневра танковых соединений и пехоты овладели городом и крупным железнодорожным узлом Коломыя — важным опорным пунктом обороны немцев в предгорьях Карпат...

— Так это уже, кажется, передавали, — тихо произнес я.

— Такой приказ можно сто раз слушать! — укоризненно произнесла, сердито глянув в мою сторону, пожилая женщина, стоявшая рядом и внимательно слушавшая приказ.

Вслед за последними словами приказа раздались раскаты мощных артиллерийских залпов, сопровождаемых тысячами разноцветных ракетных вспышек. Все вокруг озарилось. Люди поздравляли друг друга, радовались.

...Больше месяца продолжалось наше путешествие. Далеко позади остались кипарисы и эвкалипты, зелень бананов и мандариновых плантаций. Мы прибыли на Север.

Кольский полуостров встретил нас низкорослыми березками. Кончался апрель, но весны здесь еще не чувствовалось. День и ночь бушевала пурга, которую здесь называют “зарядами”. Кто за Полярным кругом не знает этих “зарядов”, бурных, снежных атак, сменяющихся короткими, обманчивыми прояснениями!

Ранним сереньким утром эшелон прибыл в Мурманск;

Сквозь туманную дымку было видно множество кораблей, ожидавших разгрузки и погрузки. Стрелы портовых кранов вытаскивали из трюмов океанских пароходов военные грузы и ставили их на причалы. Здесь, на Севере, как и по всей нашей стране, шла деятельная подготовка к решающей схватке с врагом.

Я направился в штаб флота, чтобы доложить о прибытии нашего эшелона.

— А-а! Черноморцы прибыли, — радушно встретил меня командующий Северным флотом адмирал Арсений Григорьевич Головко, самый молодой из командующих флотами.

Еще на Черном море я слышал о “вездесущем адмирале”, как прозвали адмирала Головко молодые офицеры. Адмирал действительно везде поспевал. Его можно было видеть то среди матросов и офицеров на кораблях, то на батареях береговой обороны, то среди солдат. Все остальное время он проводил в штабе.

— Здесь у нас несколько холоднее, чем на Черном море, но вы не пугайтесь! Воевать можно. Особенно много дел для подводников... Я читал отчетные материалы по вашим походам. Ошибок много, однако действия смелые и продуманные. Но ведь только смелым покоряются моря.

Я не знал, что ответить на эту похвалу, и промолчал.

— У нас только глубины очень большие, — продолжал адмирал, — а вы любите полежать на грунте. Здесь же это неудобно.

— Наоборот, товарищ адмирал. Возможности маневра по глубине здесь большие, чем...

— Правильно! А теперь расскажите о себе. Адмирал расспрашивал меня обо всем. Его интересовала не только моя биография. Он спрашивал и о книгах, прочитанных мною за последние годы. А по тактической подготовке устроил мне даже нечто вроде экзамена. Когда я рассказывал о боевых походах “Малютки”, адмирал проявил исключительную осведомленность о действиях подводной лодки, напомнив мне такие детали, о которых я уже забыл.

— Однако мы увлеклись! — адмирал встал и, уже стоя, закончил: — По вопросам тактики мы еще поговорим, когда вы вернетесь из Англии.

— Из Англии? — вырвалось у меня. — А зачем мне ехать туда, разрешите узнать?

— За подводной лодкой. Итальянские фашисты капитулировали. И часть кораблей итальянского флота подлежит передаче нам. Но они находятся в Средиземном море. Вот англичане и предложили нам вместо итальянских судов временно свои корабли. Мы согласились.

— А много кораблей нам полагается?

— Вам с экипажем полагается одна подводная лодка. Да и зачем вам больше? Впрочем, дадут нам немного... Ваша задача по прибытии в Англию принять подводную лодку, привести ее на Родину, подготовить для боевых действий и воевать на ней. Просто, не правда ли?

— Да... все ясно.

— На днях уходит в Англию конвой союзников. Вы отправитесь с ним. Переход на острова опасен. Фашистские подводные лодки действуют активно. Не исключена возможность нападения.

— А ведь пишут, что немецкие подводные лодки уже деморализованы...

— Это пишет буржуазная печать. А мы с вами люди военные, нам нельзя не учитывать реальную действительность. Лодки продолжают нападать на транспорты. И с этим нельзя не считаться... Поэтому разделите экипаж на три части и разместите людей на разных транспортах. Такая предосторожность необходима...

Первая мировая война показала, что для островной державы, какой является Англия, действия подводных лодок представляют большую опасность. В течение почти всей войны (за исключением ее первого года) основные морские силы Англии, Франции, Канады и других воюющих держав были заняты борьбой с германскими подводными лодками. Против них странами Антанты было брошено все: мины, боновые и сетевые заграждения, глубинные бомбы, суда-ловушки, подводные лодки-истребители, авиация и многое другое. Но борьба шла с переменным успехом.

С первых же дней второй мировой войны подводные лодки действовали почти на всех морях западного полушария. В “битве за Атлантику” вновь встал вопрос: “Кто кого?” Английский флот оказался не подготовленным к успешному противодействию подводной опасности. Англия стала спешно закупать всякого рода суда противолодочной обороны.

До вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз победа в “битве за Атлантику” была в сущности на стороне небольшого немецкого подводного флота.

Разумеется, с увеличением числа потопленных английских судов росли и потери немецкого подводного флота. Но до 1943 года эти потери относительно легко восполнялись германской промышленностью. И лишь после поражения под Сталинградом и Курском военное производство фашистской Германии пошло под уклон.

Не разрушение германских заводов американской и английской авиацией, о чем так шумела американо-английская пропаганда, а нехватка кадров в результате огромных потерь на Восточном фронте и сырья, которое во все возрастающих количествах требовалось для борьбы с Советской Армией, — вот что заставило гитлеровскую Германию несколько сократить выпуск подводных лодок уже в 1943—1944 годах. Кстати, сама теория “сокрушения” Германии с воздуха была и поводом для дальнейшего саботажа открытия второго фронта в Европе и средством давления на магнатов германской тяжелой индустрии. По признанию самих американцев, ударами с воздуха они не рассчитывали серьезно подорвать военную мощь гитлеровской Германии. Эти удары обрушивались главным образом на мирное население городов, а также на те объекты германской промышленности, которые конкурировали с аналогичными предприятиями американской промышленности.

Таким образом, количество немецких подводных лодок, действовавших в море, значительно сократилось, но никакой деморализации от ужасных стратегических бомбардировок подводники не испытывали и продолжали топить транспорты и боевые корабли своих западных противников.