Вполне прилично

Высадка в порту Глазго и переезд с западного на восточное побережье заняли всего несколько часов. К вечеру мы подъезжали к военно-морской базе Королевского флота — Розайт.

Маленькие вагончики, в которых мы ехали, казались игрушечными и напоминали мне вагончики детской железной дороги, которую я видел в нашей стране. Наш состав миновал железнодорожный мост, перекинутый через обширный залив Ферт-оф-форт. Под мостом свободно проходили океанские пароходы, крейсера и линейные корабли.

Слева от моста на рейде стояло несколько боевых кораблей. За кораблями виднелись причалы, доки, краны, многочисленные портовые сооружения. На заднем плане, за невысокими холмами, располагался городок Розайт.

По правую сторону от нас, за многочисленными мысами, простиралось Северное море.

Цель нашего приезда в Англию и само наше прибытие должны были сохраняться в тайне. Однако, как мы убедились, в Розайте все население знало о нас. И, когда наш поезд подъезжал к порту, у каждого дома, у каждого поворота дороги мы видели людей различных возрастов и профессий, пришедших посмотреть на нас. Увидев в открытом окне голову советского матроса или офицера, англичане поднимали кверху два пальца, что означало победу. Даже дети, игравшие возле маленьких домиков, приветствовали нас тем же жестом.

В порту мы попали в окружение английских рабочих, которые встретили нас очень тепло.

“Вот теперь-то, наконец, Гитлеру будет капут!” “Вот теперь-то наше правительство откроет второй фронт!” “Вот это настоящие союзники!” — говорили рабочие, дружески похлопывая по плечу матросов.

Несмотря на то что наши случайные собеседники не знали русского языка, а запас английских слов у наших моряков был весьма скудный, между рабочими и матросами завязывались оживленные дружеские беседы.

Однако вскоре полицейские стали оттеснять от нас портовых рабочих. У поезда остались только советские моряки, несколько носильщиков да полицейские, удивлявшие нас своим необычайно высоким ростом.

Нас разделили на две части. Моряки надводных кораблей были размещены на пароходе со странным названием “Императрица России”. Подводников же отправили на эскортный авианосец “Чейсер”, который стоял в ремонте и мог быть использован для временного размещения людей.

Поздно вечером, когда все хлопоты были закончены и мы, предвкушая отдых, готовились ко сну, к нам в каюту вошел Трипольский.

— Готовитесь спать?

— Так точно, спать, — подтвердили мы с капитаном второго ранга Фисановичем, моим соседом по каюте.

— Не выйдет!

— Почему не выйдет? — спросили мы. — Ночь ведь...

— Хозяева приглашают в салон на коктейль-партию. Там, говорят, нас познакомят с офицерами передаваемых нам подводных лодок, а также хотят познакомиться с нами. Словом, собирайтесь!

— Пошли, Фис, положение безвыходное, — резюмировал я.

Герой Советского Союза Израиль Ильич Фисановнч, или Фис, как его называли подводники, был родом из-под Харькова. В свое время по путевке Ленинского комсомола он был послан в Военно-морское училище имени Фрунзе. Окончив его и попав на подводные лодки Северного флота, Фисанович быстро занял место в ряду прославленных подводников. На его боевом счету числилось четырнадцать потопленных фашистских транспортов и кораблей. О Фисановиче я слышал еще на Черном море, но познакомился с ним только в Англии. Это был очень остроумный человек и интересный собеседник.

С подчиненными он был мягок, и никто никогда не слышал от него грубого слова.

— Больше всего я боюсь, что там заставят пить, — жаловался Фисанович, который, как говорится, в рот не брал спиртного.

Опасения Фисановича были не напрасны.

Через полчаса все советские офицеры собрались в каюте командира дивизиона, и вскоре все вместе направились в салон, где, как нам казалось, нас ожидали англичане.

В салоне было очень шумно И накурено. Офицеры сидели на низеньких диванчиках, расположенных вдоль стен, или стояли группами и беседовали, держа в руках стаканы с напитками.

Наше появление было замечено присутствовавшими не сразу, и некоторое время мы были в положении незваных гостей.

— О-о! Наши гости! Очень приятно! — подскочил к нам, наконец, щупленький англичанин с нашивками старшего лейтенанта. — Меня зовут Лейкок, я назначен к вам офицером связи.

Лейкок говорил по-русски хорошо, без всякого акцента. Внешне он также мог быть принят за русского, и я это сказал ему.

— Нет, мистер Иосселиани, — улыбнулся Лейкок, — у меня только мама была русской.

— Положим, и папа у него был русский капиталист... Но не будем об этом... — шепнул мне капитан второго ранга Сергей Зиновьев. — Мне кажется, ты его смущаешь.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я ведь приехал на острова раньше вас. И пока я ждал вас здесь, мне часто приходилось бывать в компании английских офицеров. Они все и выболтали. Отец Лейкока, некий Кукин, был владельцем владивостокских холодильников...

— И это верно?

— Представляешь, как он рад нам с тобою?

В это время Трипольский подвел к нам невысокого бородатого лейтенанта.

— Дэвис, — протянул он мне руку. — Говорят, вы будете у меня отбирать подводную лодку...

— Иосселиани, — отрекомендовался я. — Почему отбирать? Мы ведь с вами союзники и... друзья?

— Вы правы, но... другую лодку в свое командование я получу нескоро.

Вокруг нас образовалось кольцо офицеров. Люди подходили и знакомились с нами, обменивались общепринятыми фразами.

К нам подошел изрядно подвыпивший английский офицер.

— Командер Чоувел! — представился он.

— Потопил русскую подводную лодку, — добавил с улыбкой лейтенант Дэвис.

— Где же вам пришлось встретиться с русской подводной лодкой? — спросил я.

— Это произошло, когда вы воевали с Финляндией. Мой миноносец был в дозоре у Нордкапа. — Я обнаружил вашу лодку, пробомбил ее и, к сожалению, потопил. Меня наградили вот этим орденом, — не без гордости показал он на орденскую ленту, прикрепленную к его тужурке.

— Мы ведь с вами не воевали!

— Мы с вами, дорогой, люди военные, и нам не положено знать, кого бить, за что бить, как и многое другое. Мы выполняем приказы... — ответил Чоувел.

Я внимательно слушал его, и мне стало казаться, что рассказ подвыпившего офицера — правда. И вдруг один из наших командиров подводных лодок — Панков — внес существенное дополнение в этот рассказ.

— Так вот кто меня, оказывается, лупил! — воскликнул Панков. — Следовательно, это вы хотели меня потопить?

— Вас? Потопить? Почему? — растерялся англичанин. — С кем имею честь?

— Я командир той самой лодки, которую вы топили.

— Вы шутите!

— Нет, Не шучу. После того, как вы сбросили на меня двадцать две бомбы, вы спустили шлюпку...

— Спустили, — с волнением перебил англичанин.

— Я отошел к берегу, поднял перископ и наблюдал за вашими действиями. Вы очень долго возились на воде.

— Черт побери, — развел руками англичанин, — все верно. Почему же вы не стреляли, если видели, как мы стоим с застопоренными машинами?

— Зачем же? Мы ведь с вами не воевали...

— Но я же вас бомбил?!

— Откровенно говоря, поначалу я думал, что вы случайно сбросили бомбы, они не причинили нам никакого вреда, — язвительно ответил Панков. — А потом мне показалось, что вы приняли нас за кого-то другого...

— Никак не думал...

— И лучше, что не думали, — вмешался Трипольский, — все хорошо, что хорошо кончается. Теперь об этом не следует вспоминать.

— Как это хорошо? — возразил лейтенант Дэвис. — За что же тогда он получил орден? Нет, это совсем нехорошо!

— Наоборот, хорошо: и орден есть, и миноносец цел, и лодка не утонула, — под общий смех заключил Трипольский.

— Ведь за орден он ежемесячно получает деньги, — показал лейтенант Дэвис на грудь своего товарища, — значит, это неправильно...

Англичане долго высмеивали Чоувела. Но он как бы не замечал шуток и спокойно пил свой джинджарелл, посматривая на товарищей так, словно бы по его адресу произносились хвалебные речи.

— Выпьем за то, чтобы таких нелепых ошибок больше не было, — предложил лейтенант Дэвис, высоко подняв свой стаканчик.

— Не возражаю, — поддержал его Трипольский, — но хочу добавить: и за то, чтобы эта война была последней, а также за дружбу английского и наших народов!

Осушив стакан, Дэвис глянул на мою грудь и воскликнул:

— О-о, сколько у вас орденов! Видно, они приносят вам немалый доход.

— Как человек военный, вы должны знать, что ордена приносят славу, а не деньги, — строго заметил я.

— Это, конечно, верно. Но не век же мы будем военными. Придет час, и нас могут, грубо говоря, выгнать. А когда мы перестанем быть военными, тогда слава не нужна будет нам, а вот деньги будут нужны, обязательно будут нужны.

— Не знаю, как у вас, но у нас насчет офицеров есть законы, и никто не смеет их нарушить.

— А представьте себе, — не унимался англичанин, — вы почему-либо не понравились своему начальнику и вас  “зааттестуют” и выгонят... Не спорьте, это везде было, есть и будет. Кроме того, за деньги можно купить все, за славу же... вы ничего не купите!

— Вы забываете, что не покупают, ее можно добыть только либо на поле брани, либо честным, самоотверженным трудом на благо народа, — еле сдерживаясь, ответил я.

— Это уже похоже на пропаганду, — неожиданно разозлился Дэвис. — Думай, что это не совсем так...

Было ясно, что переубедить Дэвиса невозможно. Понимал и он, что я останусь при своем мнении.

...В салоне мы пробыли довольно долго.

— Когда же вы намерены принимать корабли? — прощаясь с нами, спросил Лейкок, ни на минуту не покидавший нас.

— Если не будет возражений с вашей стороны, то завтра с утра, мистер Лейкок, — ответил Трипольский. — Так быстро? Вы бы отдохнули неделю-другую...

— А мы отдохнем в процессе работы, — вставил я. На следующий день мы действительно приступили к приемке подводных лодок.

Экипажу “Малютки” передавалась подводная лодка “Урсула”, которой командовал лейтенант Дэвис.

Утром, после официальных церемоний знакомства и обмена приветствиями между англичанами и нашим экипажем, подводники разошлись по отсекам и приступили к изучению незнакомой им техники.

“Урсула” была построена на английских верфях не очень давно, однако боевая техника, установленная на ней, была довольно устарелой. В этом мы убедились, ознакомившись с нею, так как иначе нельзя было приступить к приемке корабля.

Знание устройства подводной лодки и ее боевой техники — это первое условие любого успеха в бою. Поэтому, не теряя ни минуты на праздные разговоры, наши матросы, старшины и офицеры направились с тетрадями и карандашами в отсеки, в трюмы английской подводной лодки.

— Как они будут изучать лодку без переводчиков? — не без иронии спросил меня Дэвис, глядя на наших подводников, расходившихся по кораблю.

— С техникой вообще они знакомы. Посмотрят, зарисуют в тетради, ощупают. Если что-нибудь будет неясно, спросят у механика или у меня, — ответил я.

— Чтобы самостоятельно разобраться во всем, надо быть инженером, — стоял на своем Дэвис.

— Вовсе не обязательно, мистер Дэвис. Достаточно быть любознательным подводником.

Я никак не мог понять, говорит это Дэвис в шутку или действительно сомневается в способностях подводников. Но вскоре я убедился, что лейтенант говорил вполне серьезно. Поэтому, чтобы не обострять отношений, я постарался переменить тему нашей беседы.

Затем мы с Дэвисом занимались проверкой корабельных документов, которые оказались в хорошем состоянии, и мы сравнительно быстро закончили свою работу. Я выписал себе в тетрадь необходимые цифровые данные, поблагодарил Дэвиса за помощь и сказал, что тоже пойду по отсекам зарисовывать и изучать устройство корабля.

— Когда сам изучаешь, знания прочнее. Если встречу трудности, буду просить вас помочь, мистер Дэвис, — сказал я, направляясь в центральный пост.

В трюме первого отсека я застал лейтенанта Глобу и недавно произведенного в старшины Свиридова. Оба они изучали трубопровод и главную осушительную систему отсека.

— Кто еще там? — раздался голос Свиридова.

— Это я. Придется вам потесниться, товарищи. Меня тоже интересует лодочка. Как идет освоение?

— Лодка как лодка, товарищ командир. Освоим.

— А лейтенант сомневается, говорит, что нам без их помощи не удастся изучить ее...

— Попробуем обойтись без их помощи, думаю, что она и не понадобится, — говорил Глоба, поднимаясь за мною в отсек.

Здесь также люди были заняты делом. Каркоцкий и Мисник сидели на корточках в одном углу, “колдуя” над своими тетрадями, а Гудзь и Тельный — в другом.

— Смирно! — гаркнул Гудзь, первым заметивший меня.

— Вольно! Пока на корабле чужой флаг, эту команду подавать не надо, — предупредил я.

— Есть! — вытянулся Гудзь. — А когда поднимем наш флаг, товарищ командир?

— Это зависит от нас. Надо изучить корабль, овладеть управлением, принять его.

— Это понятно, но какой срок дается?

— Срок? Вот лейтенант Дэвис говорит, что на изучение лодки нужен год, не меньше... Все рассмеялись.

— За две недели с потрохами изучим, — начал Тельный, но, встретив суровый взгляд старшины, осекся.

— Две будет маловато. А вот за три недели обязательно изучим, — поправил Каркоцкий матроса.

— Согласен, — сказал я, — думаю, к концу мая надо принять лодку и поднять на ней наш флаг.

После отбоя я собрал подводников, чтобы поделиться первыми впечатлениями о лодке и поговорить о наших планах по изучению корабля. Матросы, старшины и офицеры заявили, что при небольшой помощи со стороны англичан подводной лодкой можно овладеть за три — четыре недели. -

— Сегодня девятое мая. До конца месяца остается двадцать два дня. Если скинуть два выходных дня, остается двадцать рабочих суток. Думаю, что мы уложимся в этот срок, — объявил я.

— Уложимся! Уложимся! — раздались голоса одобрения.

— В таком случае, — продолжал я, — ставлю перед нашим боевым коллективом такую задачу: всему экипажу к концу месяца изучить устройство “Урсулы” и правила эксплуатации боевых механизмов и сдать экзамен с оценкой “хорошо” и “отлично”. Думаю, основным методом занятий останется самостоятельное изучение. Если кому потребуется помощь, обращайтесь к механику, ко мне, к другим офицерам. Сегодня прибыл переводчик, через него можно использовать также и англичан. По условиям они обязаны оказывать нам всестороннюю помощь.

Вечером, встретив в салоне “Чейсера” лейтенанта Дэвиса, я рассказал ему о том, что советские подводники берутся изучить “Урсулу”, принять ее и поднять на ней наш флаг за три недели.

Дэвис рассмеялся.

— Я думаю, сэр командер, вы за это время успеете лишь уточнить действительный срок, необходимый для изучения подводной лодки...

— Посмотрим, мистер Дэвис, кто прав. Но вряд ли вы, — ответил я.

— А я верю, что они поднимут флаг в конце мая, — заявил неожиданно один из присутствовавших при моем разговоре с Дэвисом английских офицеров. — Они изучат и будут управлять твоей “Урсулой”, Дэвис, даже раньше, чем в конце мая, потому что у них не матросы, а инженеры! Да, каждый их матрос — это инженер, переодетый в матросскую форму...

— Вы говорите вздор! — не выдержал я.

— Не сердитесь, сэр командер, — покровительственным тоном произнес Дэвис. — Может быть, среди ваших матросов и в самом деле есть инженеры... Что же в этом особенного?

— Нет, мистер Дэвис, инженеров среди наших матросов нет. Правда, наши матросы имеют либо среднее, либо незаконченное среднее образование. И мы никого не обманываем. Свой союзнический долг выполняем честно. Если бы мы считали нужным иметь на корабле инженеров, мы бы это сделали открыто, не переодевая их в форму матросов или старшин.

Время показало, кто был прав.

Наши подводники изучили устройство “Урсулы” действительно раньше установленного срока. 27 мая все старшины и офицеры экипажа доложили, что задача выполнена, личный состав знает и устройство подводной лодки, и механизмы, и правила их эксплуатации.

Утром следующего дня комиссия в составе Трипольского, флагманского механика Балахничева, лейтенанта Дэвиса и меня приступила к приемке индивидуальных экзаменов от членов нашего экипажа. Требования предъявлялись самые строгие. Экзаменуемый должен был не только рассказать устройство того или иного механизма, наизусть вычертить его на бумаге и привести характерные цифровые данные, но и уметь пустить и остановить его, а также знать, как устранить дефекты и мелкие повреждения.

Все подводники с честью выдержали экзамен.

Приближался день подъема на лодке советского Военно-Морского флага. Одновременно с нами успешно подготовились к этому знаменательному событию и экипажи остальных подводных лодок нашего дивизиона.

Вечером, после ужина, я, как обычно, спустился в матросский кубрик. Меня обступили чем-то взволнованные подводники.

— Что случилось? У всех у вас такой вид, будто вы ждете глубинной бомбежки, — переводя взгляд с одного матроса на другого, спросил я.

— Товарищ командир, — склонился ко мне Тельный, озираясь на английских матросов, находившихся в отдаленном углу кубрика, — разве можно матроса наказывать плетью?

— Какого матроса? Кто наказывает? — спросил в свою очередь я.

— Двадцать плетей дали...

— Блекхиллу...

— Это у них такая мера есть дисциплинарная...

— Бедняга...

— Как им не стыдно? А еще культурный народ! — не могли успокоиться матросы.

— А кто это там, в углу? — спросил я.

— Это сочувствующие. Там лежит побитый Блекхилл.

— За что же наказали?

— Говорят, за то, что шапку не снял, обращаясь к офицеру...

— А может, за то, что он нам всегда помогает, разве разберешь тут...

Мы долго еще говорили об этом событии. Наконец, подводники несколько успокоились, и я смог перейти к цели своего посещения — к информации о текущих событиях.

Обычно утром я просматривал свежие английские газеты, получаемые в офицерском салоне, выписывал из них наиболее интересные материалы и вечером рассказывал о прочитанном матросам и старшинам.

В тот вечер я пришел рассказать о том, что наши войска наступают по всему фронту, что идут бои за столицу Белоруссии Минск, в Чехословакии, на Карпатах, за Прибалтику. Фашисты под могучим натиском Советских Вооруженных Сил отступали по всему фронту. Разгром фашистской Германии и, следовательно, конец войны был близок. Все это радовало сердца подводников, но в то же время каждый из них думал о своем участии в окончательном разгроме врага. Никто не хотел задерживаться здесь, чтобы не опоздать принять участие в последних, завершающих боях великой битвы.

Не успел я рассказать матросам обо всем, что прочитал, как в кубрик вошел Фисанович и, отозвав меня к двери, тихо сказал:

— Ты почему же не отпускаешь людей на вечер? Там все уже собрались, ждут...

Я совершенно забыл, что в восемь часов в портовом клубе начинался вечер самодеятельности, в котором принимали участие английские и наши матросы.

— Да, товарищи! — спохватился я. — Завтра утром закончим. А сейчас на вечер! Быстро!

Вслед за Фисановичем в кубрик ворвалась группа английских матросов. Они тоже пришли за нашими подводниками. Увидев офицеров, матросы снимали свои бескозырки и, сжимая их в левой руке, вытягивались по стойке “смирно”.

Вскоре в кубрике остались только мы с Фисановичем. А с пирса уже неслась знакомая мелодия “Широка страна моя родная...” Эту песню должен был исполнить на вечере объединенный хор — наших и английских матросов.

— Пойдем в клуб, — предложил Фисанович.

— Дэвис сказал, что этого нельзя делать. На матросские вечера у них офицеры не ходят.

— Их офицеры и в кубрики не ходят. Ты ведь не следуешь этому правилу? Невинность все равно нарушена.

— Да. но там могут обойтись и без... Впрочем, пойдем! Посмотрим, как наши матросы будут исполнять английские народные танцы, а английские — наши.

Но в коридоре нас встретил Трипольский, поинтересовался, куда мы спешим, а затем сказал:

— Соберите командиров лодок и приходите ко мне в каюту. Обсудим план на завтра. Нечего устанавливать свои порядки. Раз у англичан офицерам не полагается посещать матросские вечера, значит, незачем идти в клуб. Ведь мы у них в гостях, а не наоборот.

На следующее утро, несмотря на то что вечер самодеятельности закончился поздно, задолго до официальной побудки в кубрике все уже были на ногах. Матросы брились, чистили и гладили обмундирование, готовились к подъему Военно-Морского флага. В этот день в строй Советского Военно-морского Флота вступали пять кораблей: линкор и четыре подводные лодки. Все они представляли далеко не последнее слово техники, но мы понимали, что в руках умелых советских моряков каждый из этих кораблей может быть грозной силой в борьбе с врагом.

К моему приходу все уже были готовы следовать на рейд — к месту торжественной церемонии подъема флага. Матросы слонялись по кубрику, боясь присесть, чтобы не помять тщательно отутюженные брюки.

— Почему так рано? — сделав вид, что мне непонятна причина волнения, спросил я, приняв рапорт от дежурного по команде — Чай пили?

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга, уже пили!

— Вы, наверное, им опять не дали? — указал я на часть кубрика, где еще только поднимались со своих коек английские матросы.

— Да... видать, немного помешали, товарищ капитан третьего ранга. Но... они понимают... — сверкая глазами, говорил Трапезников. — Конечно, волнуемся малость...

Вид у подводников был образцовый: аккуратно подстрижены, причесаны, выбриты, обмундирование выглажено, обувь начищена до “лакового блеска”.

Мы прибыли на пристань очень рано, и буксира, который должен был доставить наши экипажи на линейный корабль, одиноко стоявший на обширном рейде, еще не было.

Стояла “шотландская” погода. Моросил дождик. Но люди словно не замечали этого. Они шутили, смеялись, веселились.

На линкоре нас встретили моряки надводных кораблей, которые с не меньшим волнением ждали знаменательного события.

Одна за другой выходили из док-ярда подводные лодки и направлялись на рейд, к месту стоянии линкора. Их вели английские команды. Две лодки — “Санфиш” и “Урсула” — ошвартовались к правому борту линкора, а две другие — “Унброкен” и “Унисон” — к левому.

Наши экипажи были выстроены на кормовых надстройках подводных лодок, английские — в носовой части палуб.

На церемонию передачи кораблей прибыли из Лондона советский посол и глава советской военной миссии в Англии. Вместе с ними на палубе появились английские адмиралы.

Стройные ряды моряков замерли. Под звуки английского гимна на кораблях был спущен английский флаг, а еще через минуту под звуки Гимна Советского Союза на кораблях был поднят советский Военно-Морской флаг.

По окончании торжественного церемониала английские экипажи пересели на буксиры и отправились в порт.

День был уже на исходе, когда подводные лодки получили разрешение командира отряда идти к месту своей стоянки в док-ярде, расстояние до которого не превышало трех миль.

У внешнего причала док-ярда первой ошвартовалась подводная лодка “Санфиш”, второй “Урсула”. Затем одна за другой ошвартовались остальные корабли.

На берегу собралось множество людей, пришедших приветствовать советских моряков. Здесь же прогуливались дородные полисмены.

Я сошел с мостика и увидел на палубе Свиридова, который как бы застыл у развевающегося по ветру кормового флага.

Под этим флагом всем нам стало теплее. От него веяло родным и близким. Он защищал нас от всего...

Вечером я решил проверить, как обстоит дело с дежурной службой на лодке. Дежурный главстаршина Терлецкий, отдавая мне рапорт, в каждое слово вкладывал столько чувства, что, кажется, таких рапортов я не слышал даже на Черном море. За время наших переездов он соскучился по службе и теперь “отводил душу”.

На верхней палубе порядок был безукоризненный. Но в центральном посту я увидел матроса, возившегося с разобранным компасом.

Свободные от нарядов люди уже давно должны были быть в клубе. И у меня, таким образом, нашелся формальный повод, чтобы “придраться” и к вахтенному, и к сопровождавшему меня главстаршине.

— Непорядок, — с притворной строгостью сказал я.

— Так точно, непорядок, — уныло согласился Терлецкий. Но в уголках его рта скользнула едва заметная улыбка.

— Что вы делаете здесь так поздно? — спросил я матроса.

— Виноват, — растерянно сказал он, — проверить хотел контакты... — И, опустив руки по швам, он начал пространно объяснять, что хотел только проверить, в порядке ли компас.

— Товарищ капитан третьего ранга, — заверял он, — минут через десять все будет сделано...

Но я-то знал, что собрать компас можно лишь за несколько часов. В дизельном отсеке я столкнулся лицом к лицу с Каркоцким.

Мгновение мы молча смотрели друг на друга. От парторга я никак не ожидал нарушения корабельной дисциплины. Лицо у него, как и у остальных матросов, было измазано, руки в соляре.

— Виноват, товарищ капитан третьего ранга. Хотели проверить, все ли в исправности нам передают.

— Разве машина может терпеть такое обращение? — в тон ему заявил матрос Мисник, из которого в обычное время невозможно было выдавить слово.

— Поглядите только, — продолжал Каркоцкий, показывая на ведра с грязью, очищенной с машин, — можно ли, чтобы в дизельном было такое...

Годы войны выработали в каждом подводнике чувство личной ответственности за порученный участок работы; наблюдая за своими людьми, я убеждался в этом все чаще и чаще. Для них дело, служба были превыше всего.

— Сегодня праздник, или вы забыли, старшина? И вообще людям нужен отдых, ведь они не автоматы, — корил я Каркоцкого в присутствии подчиненных.

— Отдохнем, товарищ командир, в процессе работы! — произнес Мисник старую “малюточную” поговорку.

— Однако Мисник возмужал, — заметил я.

— И даже немного подразболтался, — добавил Каркоцкий, сверкнув глазами на своего подчиненного...

— Ну, вы уж слишком строги...

— Нет, товарищ командир, он перерождается, становится болтливым. Я бы его на губу посадил, да стыдно перед англичанами. Вот приедем домой...

Я приказал Терлецкому собрать в центральный пост всех, кто находился на лодке. За исключением дежурного и дневальных по кубрикам на “Чейсере”, весь экипаж оказался в сборе.

— Товарищи, я не хочу ругать вас за вашу любовь к своему делу, — сказал я, — но ведь сегодня наш корабельный праздник. Кроме того, вам просто надо отдохнуть. Завтра утром мы выходим в море. Там некогда будет отдыхать. А теперь слушать мою команду: быстро в кубрик, переодеться и в клуб на танцы. Советские подводники лучше всех работают, лучше всех воюют и должны лучше всех веселиться!

В сопровождении дежурного по кораблю я вышел на пирс вслед за матросами и старшинами. К нашей подводной лодке подошли лейтенанты Дэвис и Лейкок.

— Мы вас хотим пригласить в офицерский клуб, — сказал Лейкок.

— Весьма благодарен за внимание, но сегодня не могу, — ответил я, — в другой раз.

— Почему?

— Иду в клуб со своими подводниками.

— Как, в клуб с матросами?

— Да.

— Это же неприлично! — переглянулись офицеры.

— Но, мистер Лейкок, матросы — мои боевые товарищи. У нас сегодня общий корабельный праздник, и мы его будем праздновать вместе. Думаю, это будет вполне прилично и весело!