Северяне

День 4 августа был в Заполярье почти ясным. Солнце еще не показалось из-за горизонта освещая только обрывки кучевых облаков, в беспорядке разбросанных по бледно-голубому небу.

Наша подводная лодка приближалась к родным берегам. Вот-вот должны были открыться очертания скалистых гор Мурманского побережья, и внимание сигнальщиков и вахтенного офицера невольно привлекла южная часть горизонта. На какой-то момент бдительность была ослаблена, между тем на подходах к базам и портам нас подстерегали всякого рода опасности. Фашистские подводные лодки и авиация обычно нападали на наши транспорты и боевые корабли именно в этих местах. Учитывая это, я время от времени напоминал сигнальщикам о необходимости усилить наблюдение за горизонтом и воздухом Я знал, что всем уже изрядно надоели мои непрерывные напоминания о бдительности, но я не мог поступать иначе. И все же, несмотря на это, корабельное наблюдение прозевало летевший на бреющем полете самолет.

И хотя я определил, что это самолет типа “Каталина”, которыми была вооружена наша противолодочная оборона, я скомандовал немедленное погружение. Уйдя на глубину, подводная лодка некоторое время продолжала путь. Это нужно было для того, чтобы самолет окончательно потерял то место, где он обнаружил лодку. Затем я вызвал в центральный пост сигнальщиков, отругал за ротозейство и обещал пробрать еще на собрании всего экипажа. Этой меры на корабле боялись больше всего.

После таких собраний все члены экипажа обычно долго держали провинившегося под обстрелом товарищеской критики, и нередко бывали случаи, когда “потерпевшие” обращались ко мне с просьбой помочь им реабилитировать себя перед коллективом.

Когда мы всплыли в надводное положение, самолета уже не было видно, а прямо по носу лодки открылся расположенный слева от входа в Кольский залив остров Кильдин. Сообщение об этом было встречено в отсеках с ликованием. Для истосковавшихся по Родине подводников остров Кильдин в ту минуту был первым желанным клочком родной земли.

“В-4” полным ходом шла в Кольский залив.

— Прямо по носу четыре катера-охотника, идут на нас большими ходами! — громко доложил сигнальщик.

Это шли катера, чтобы эскортировать нашу лодку при прохождении через опасные в противолодочном отношении входные фарватеры и узкости. Они быстро сблизились с нами и, поздравив с помощью флажных сигналов с благополучным возвращением на Родину, повели нас в базу.

Когда “В-4” вошла в Кольский залив, навстречу нам вышел специальный катер, который должен был провести лодку в незнакомую еще нам Екатерининскую гавань. С катера на борт “В-4” поднялся Трипольский.

Приняв от меня рапорт, он спросил:

— Вам известно что-нибудь о “В-1”? Была ли у вас связь с нею в пути? Ведь до сих пор она не пришла в базу.

— Неужели?.. — только и мог произнести я.

— Все может быть... Слишком долго ее нет. Но подождем еще немного, будем надеяться на лучшее.

Долго и терпеливо североморцы ждали возвращения в их боевую семью подводников с “В-1”. Однако прошло много дней, а подводная лодка, которой командовал Герой Советского Союза капитан второго ранга И. И. Фисанович, так и не пришла на Север.

По поводу исчезновения “В-1” делались различные предположения. Но наиболее вероятным из них следует считать, что она погибла в бою с сильным и коварным врагом.

...Следуя за катером, мы развернулись и вошли в Екатерининскую гавань. И сразу перед нами открылась чудесная панорама города Полярного.

— Так это ж огромный город! — вырвалось у меня. — Посмотрите на эти дома, улицы!..

Первое впечатление было такое, что в этом городе обязательно должен быть и трамвай, и троллейбус, и автобус. Этими мыслями я поделился с комдивом.

— Нет, вы ошиблись, — улыбнулся Трипольский. — Город построен на скалистом плоскогорье и поэтому кажется многоэтажным. А троллейбусы здесь не нужны, так как на них все равно некуда было бы ездить — город небольшой, все рядом.

Нас встречали почти все жители города. Еще издалека мы увидели большую группу офицеров и адмиралов на пирсе у места стоянки подводных лодок, куда нам было указано подойти для швартовки.

— Отдайте рапорт члену Военного совета вице-адмиралу Николаеву. Командующий флотом в Москве, вызван в Ставку, — инструктировал меня комдив перед самой швартовкой.

Швартовка не отняла много времени. Я выскочил на пирс и доложил члену Военного совета о благополучном прибытии подводной лодки на Родину. Первый вопрос, который задал мне вице-адмирал, был относительно того, знаем ли мы что-нибудь о подводной лодке Фисановича.

По всему чувствовалось, что Командование флота считало “В-1” погибшей, но никому не хотелось верить в это. И, разговаривая с нами, вице-адмирал и сопровождавшие его офицеры то и дело возвращались к этой теме.

Как только я вышел от члена Военного совета, меня окружили мои новые товарищи по оружию. Дружеским рукопожатиям, казалось, не будет конца.

— Ярослав! — вдруг услышал я, и передо мной выросла фигура капитана третьего ранга Михаила Семенова. — Сколько зим, сколько лет!

И мы обнялись с другом моей юности, участником многих боевых походов, флагманским штурманом бригады подводных лодок Михаилом Минаевичем Семеновым.

Михаил Семенов, Федор Видяев и я дружили между собой все четыре года учебы в Ленинградском военно-морском училище имени М. В. Фрунзе и по окончании его в 1938 году получили назначение на разные флоты: Семенов и Видяев на Северный, а я на Черное море.

С тех нор мы ни разу не встречались. И теперь оба мы были рады столь неожиданной встрече.

— А Федя... погиб, — сообщил мне печальную весть Семенов, высвободившись из моих объятий, и указал на памятник, поставленный тут же, прямо напротив пирсов, где были ошвартованы лодки.

— Да, я слышал, — тихо ответил я, и мы направились к памятнику.

“Капитан 3-го ранга

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ ВИДЯЕВ.

Погиб в море
при выполнении боевого задания
25 апреля 1943 года”, —

прочел я надпись под бюстом.

Видяев изображен при исполнении служебных обязанностей на мостике подводной лодки на боевой позиции. Ледяной ветер бьет ему в лицо. Прищуренные глаза пристально вглядываются в морскую даль, как бы выискивая силуэты вражеских судов.

Я вспомнил курсантские годы в Военно-морском училище. Особенно запомнился мне такой случай. После окончания теоретических занятий на первом курсе мы проходили летом морскую практику на учебном судне “Комсомолец”. На корабле много внимания уделялось шлюпке. Мы довольно быстро научились грести под руководством курсантов старших курсов и ходили по Финскому заливу, удаляясь на большое расстояние от учебного судна, стоявшего на Кронштадтском рейде. Мы полюбили шлюпку и, как нам казалось, овладели ею; правда, под парусами мы ходили очень мало и при малейшем усложнении обстановки спускали их и переходили на весла.

Однажды в ясное летнее утро от “Комсомольца” отделились десятки шлюпок и, развернувшись веером, двинулись по штилевой глади рейда. Сначала шли на веслах, но как только подул легкий норд-ост, шлюпки одна за другой начали поднимать паруса, и вскоре весь залив казался усеянным порхавшими над морем огромными белоснежными бабочками.

Шлюпка, на которой находились Видяев, Семенов и я, отошла от корабля одной из первых. Подняв паруса мы взяли курс в сторону города Ломоносова и, когда ветер начал усиливаться, оказались далеко от “Комсомольца”.

Старшина шлюпки, зная, что мы недостаточно опытны, приказал сначала взять паруса на рифы, затем “срубить рангоут” и перейти на весла. Но оказалось, что и веслами мы владеем еще недостаточно хорошо, чтобы в ненастную погоду ходить в море на шлюпках.

— На “Комсомольце” сигнал: “Всем шлюпкам немедленно возвратиться к кораблю!” — доложил вперед смотрящий курсант.

Это означало, что ожидается шторм и дежурный по кораблю принимает меры безопасности.

Старшина попытался развернуться в сторону учебного судна, но это оказалось не так-то просто. Шквалистый ветер становился все сильнее и сильнее. Мы растерялись и, забыв элементарные правила гребли, начали, как говорится, ловить “щук”, тормозя движение болтающимися веслами. Шлюпка почти перестала продвигаться вперед и, потеряв скорость, никак не могла развернуться на волне. Она то поднималась на гребень волны, то падала носом вниз и, зарывшись, черпала воду.

— Действовать по команде! — в отчаянии призывал к организованности старшина, командуя как можно громче. Но его уже никто не слушал, и мы гребли кто куда, мешая друг другу.

Тогда старшина выхватил сигнальный пистолет и выстрелил ракету. На “Комсомольце” приняли сигнал бедствия и немедленно послали за нами моторный катер. Однако, пока спасательный катер сумел дойти до нас, мы чуть не утонули. В этом был виноват Федя Видяев. Он уронил весло в воду и пытался его поймать, наклонившись за борт, но очередная волна буквально вытащила его из шлюпки. Курсанты все сразу бросились спасать его, накренили шлюпку, и она перевернулась.

Лето еще только начиналось, и вода в Финском заливе была очень холодная. Пробыв в воде около получаса, мы буквально окоченели. Но, когда нас доставили в корабельный лазарет на “Комсомолец”, мы быстро отошли. Командование наказало участников неудачного шлюпочного похода. Старшина был подвергнут аресту, а остальные курсанты получили наряды вне очереди. Нас тогда возмущала “несправедливость” наказания, и мы долго не хотели мириться с ней. В нашем сознании не вязалось: как это так, мы чуть не утонули, и нас же наказали. Видяев, кажется, раньше других осознал тогда нашу виновность.

— По-моему, наказали нас все же правильно, — к общему удивлению вдруг заявил он. — Случай-то ведь из ряда вон выходящий.

— Да, конечно, — удивленно посмотрел на Федю Семенов, — ну и что?

— Значит, надо было наказать тех, кто растерялся, а растерялись мы и чуть не наделали... беды! — Видяев говорил быстро и громко — так, чтобы мы не могли возразить ему. — И нечего возмущаться, наказали поделом.

— Если так наказывать, все будут бояться и... никто не научится грести и... ходить на шлюпках, — пытался я возражать.

— Наоборот! Теперь-то уж к концу лета, как и положено по программе, мы обязательно будем опытными старшинами шлюпок, а в будущем году — командирами катеров, а... когда-нибудь, может, и командирами кораблей...

Федя Видяев был очень прилежный и добросовестный курсант. Он стремился стать настоящим моряком и опытным командиром-подводником еще в те годы, когда мы находились в стенах Военно-морского училища. И он достиг своей цели. Уже в первые дни Великой Отечественной войны Федор Видяев проявил себя как подготовленный командир современной подводной лодки. Каждый выход в море его “Щуки” означал гибель нескольких вражеских транспортов или боевых кораблей.

О боевых походах подводной лодки под командованием Видяева знали на всех флотах, и подводники учились на его примере бить и побеждать врага. Мы, черноморцы, восхищались мужеством и мастерским владением оружием “щукарей” Видяева и во всех подробностях знали о каждом их походе. Их последние боевые встречи с конвоем противника были особенно замечательны.

“Щука” находилась на боевой позиции в районе Берлевога, у берегов Северной Норвегии. Рано утром, сразу же после погружения, в перископ был обнаружен вражеский конвой. Два больших транспорта и шесть охранявших их сторожевых кораблей и охотников за подводными лодками вытягивались из фиорда, чтобы взять курс на восток, к портам снабжения одной из немецких группировок. Видяев решил атаковать сразу два транспорта. Он отдал приказание, и “Щука” начала маневрирование для форсированного выхода в точку выпуска торпед. Но лишь только лодка легла на боевой курс, как ее перископ был обнаружен береговыми постами наблюдения, и фашисты открыли по лодке артиллерийский огонь. Вскоре на помощь вражеским береговым батареям пришли сторожевые корабли из состава конвоя, и на лодку посыпались серии глубинных бомб. Однако “Щука” решила не уклоняться и, не сворачивая с боевого курса, продолжала вы--ходить в торпедную атаку. Это облегчало задачу атакующим сторожевикам, и они безнаказанно бомбили ее. Каждая серия бомб причиняла лодке все новые и новые повреждения. В отсеки через трещины корпуса проникала забортная вода. Личный состав проявляя чудеса стойкости и героизма, самоотверженно боролся с последствиями вражеских бомбардировок.

— Товарищ командир! — докладывали из гидроакустического поста. — Прямо по корме сторожевик, быстро приближается!

— Он снова выходит в атаку на нас. Надо его проучить, — вслух рассуждал Видяев, поворачивая перископ в сторону, откуда грозила опасность, — кормовые аппараты товсь!

Едва командиру успели доложить о готовности к стрельбе кормовых аппаратов, как из боевой рубки последовала команда:

— Ап-па-раты, пли!

Корпус корабля дрогнул, торпеды вырвались из аппаратов и устремились по заданному курсу.

— Слева сорок пять быстро заходит второй сторожевик! — докладывал гидроакустик.

А в это время по носу “Щуки” легла новая серия знакомых глубинок, но их хотя и близкие разрывы на этот раз не произвели на подводников сильного впечатления. Среди общего гула взрывов по корме отчетливо были слышны два громовых раската.

— Это сторожевик приказал долго жить! — шутил между делом Видяев, приготовившись вновь поднять перископ, чтобы еще раз уточнить данные движения основных объектов транспортов и выпустить по ним носовые торпеды.

Несмотря на чрезвычайное напряжение, подводники в отсеках ликовали. Враг тонул, была одержана победа над боевым кораблем фашистов. Правда, это была не главная цель. Основной задачей подводной лодки было уничтожение транспортов с военными грузами, а не сторожевых судов, но победа была одержана над военным, боевым кораблем, и это доставляло особое удовлетворение.

Гибель сторожевика привела в замешательство весь конвой. Сперва фашисты растерялись, не зная, как быть. Строй судов был дезорганизован, каждый капитан пытался, видимо, спасаться самостоятельно, уклоняясь от преследования “большевистского чудовища”. Но вскоре гитлеровцы пришли в себя и приступили к организованным действиям. Транспорты резко повернули вправо, пытались укрыться в ближайшем фиорде, а все катера бросились в атаку на подводную лодку, забрасывая ее глубинными бомбами. Но как раз в тот момент, когда транспорты начали разворачиваться на новый курс, раздались три последовательных взрыва огромной силы. Головной транспорт, охваченный пламенем, еще продолжал циркулировать по инерции, в то время как шедший вслед за ним второй транспорт был закрыт двумя огромными пароводяными столбами, поднявшимися над судном.

Озверелые фашисты буквально засыпали глубинными бомбами весь район моря, преследуя отважную “Щуку”, но это не дало им ничего утешительного. Советская подводная лодка возвратилась в базу с тремя победами.

— При каких обстоятельствах погибли такой опытный командир и его подчиненные? Разве нет никаких данных?.. — тихо опросил я Семенова. — В бою их вряд ли могли одолеть...

— Нет, это почти исключено. Полагают, что они погибли на минах. Ведь коммуникации противника вдоль норвежского побережья со стороны моря защищены линией минных полей. Чтобы пробраться в район движения конвоев, нужно несколько раз преодолеть опасные противолодочные барражи. Аппаратура обнаружения мин была в тот период еще примитивной и... немудрено было, конечно, наскочить...

— Мины, конечно, мины, — подтвердили другие товарищи, — в открытом бою, обычными глубинками таких орлов не утопить.

— Как раз на этом месте Федя рассказывал друзьям о своем первом походе, — сказал Семенов, — и... моряки решили поставить ему здесь памятник...

Отойдя от памятника, мы направились в казармы береговой базы. Я никогда не бывал в подобных скалистых местах, и мне все здесь было интересно.

— Странно, здесь нет земли, везде только камень, — заметил я.

— Мы уже привыкли к этому, — отозвались мои спутники. — А если какая-нибудь хозяйка решит вырастить собственный лук, землю она должна привезти из Мурманска. Там все же земля есть.

До основных береговых зданий бригады подводных лодок по прямой было не более двухсот метров, но нам пришлось пройти около полукилометра, взбираясь по прикрепленным к скалам деревянным лестницам.

У входа в дом, в котором нас разместили, мы встретились с Героем Советского Союза Николаем Александровичем Луниным. О замечательных победах этого прославленного подводника я слышал очень много, но никогда с ним не встречался и сейчас рад был этому знакомству.

Пожимая сильную руку Лунина, я не удержался и попросил его рассказать, как в июле 1942 года он встретился с германским линейным кораблем “Тирпиц” и Нанес ему тяжелые повреждения. Но, как я потом узнал, Лунин не любил рассказывать о своих победах.

— О, это дела уже давно минувших дней, — сказал он. — Вы лучше расскажите о вашем переходе, как относились к вам англичане, собираются ли союзники хоть сейчас, накануне шапочного разбора, воевать с немцами по-настоящему.

— Коли так, заходите в мою келью, — пригласил я сопровождавших меня офицеров к себе домой.

Отведенная мне командованием комната находилась на третьем этаже фундаментального каменного здания. И таких домов с теплыми, уютными квартирами, как бы чудом перенесенных из Ленинграда или Москвы за тысячи километров на Север, здесь было много.

— Просто не верится, товарищи, — сказал я, — что Северный флот начал создаваться только в 1933 году. Прошло всего каких-нибудь десять лет, и именно этот флот завоевал наибольшее право на жизнь. Флот открытого моря...

— Да, флот наш молодой, — как бы рассуждая вслух, говорил Лунин. — Правда, какие-то попытки создать здесь флот были, говорят, еще при царизме, но дело, видимо, ограничилось тогда разговорами между высокопоставленными чиновниками. А сейчас что мы видим?..

— Наш Север начал развиваться по-настоящему только при Советской власти, — включился в разговор Семенов. — Раньше здесь было совсем дико. Даже железной дороги на Мурманск не было...

— Да и самого Мурманска не было, — вставил кто-то. — Раньше это был город Романов.

— Царское правительство равнодушно относилось к интересам матушки России, — махнул рукой Лунин. — Несмотря на то что защита морских путей настоятельно требовала создания именно здесь, на Севере, боевых морских сил, особенно в первую мировую войну, правительство ничего не предпринимало. Все, что здесь видишь и еще увидишь и узнаешь, создано за годы Советской власти. Построен Беломорско-Балтийский канал. Построена Мурманская железная дорога. Создан большой Мурманский порт. Раньше морские перевозки шли только через Архангельск, и с замерзанием Белого моря судоходство на 5—6 месяцев вообще прекращалось. Незамерзающие гавани Кольского залива не использовались.

— И нашу базу, и остальные места базирования флота начали строить только в 1933 году, — знакомили меня с Северным флотом подводники. — По Беломорско-Балтийскому каналу сюда на Север пришли подводные лодки, надводные корабли, и с тех пор начал жить и расти наш флот. Представьте себе, как было трудно вначале жить и трудиться североморцам! Дикое побережье, почти полное отсутствие жилья, морозы, пурга, снегопады... — Семенов даже вздрогнул.

— Мы тебя кое с чем уже ознакомили. Ну, а теперь скажи ты нам, собираются ли все же союзники воевать?

— Собираются, конечно, настроение у них весьма воинственное...

— Этого же мало. У моей бабушки тоже воинственное настроение, но она дальше порога ни на шаг.

— Так ведь высадились же они в Нормандии!

— Высадились и сидят... А наступать когда будут? Два артиллерийских раската вдруг заставили нас вздрогнуть.

— Это Жора возвращается с победой! — решил кто-то, и все стали выходить из комнаты.

Я вспомнил о сложившейся у подводников-северян традиции давать “артиллерийское оповещение” о числе побед. Возвращаясь в базу, подводная лодка при подходе к месту швартовки стреляла из своей корабельной пушки столько раз, сколько кораблей врага она уничтожила в походе.

Вместе со всеми я решил пойти встречать победителей.

Георгий Васильев был моим однокашником по Военно-морскому училищу. Все четыре года нашей совместной учебы он был бессменным старшиной нашей группы. За честность и требовательность как к себе, так и к подчиненным он уже в те годы пользовался большим авторитетом и у начальников, и у курсантов. Я не видел его со дня окончания училища, и, не скрою, мне очень хотелось взглянуть на “нашего грозного старшину” в роли командира лодки-победительницы.

— А тебе зачем? Ты бы лучше принял ванну, — пытался удержать меня Семенов, когда мы торопились к бухте, — ведь товарищи не дадут потом, вое время будут донимать расспросами.

— Вот встречу Жору — тогда вместе и помоемся... Когда мы пришли к месту швартовки, начальник штаба бригады капитан второго ранга Борис Иванович Скорохватов отдавал последние распоряжения командиру береговой базы:

— Зарежьте двух самых жирных поросят. Не жалейте свиней!

— Поросят уже осталось мало, товарищ капитан второго ранга, — словно извинялся командир базы. — Ведь мы ждем еще лодки Колосова, Комарова... А такие лодки, как Щедрина, никогда без победы не возвращаются. Поросят же осталось...

— Я повторять приказы не люблю, понятно?

— О чем это они? — спросил я Семенова.

— А разве ты не знаешь? По традиции на бригаде для экипажа лодки-победительницы в день ее возвращения из похода должно быть зарезано столько поросят, сколько она утопила кораблей. В последнее время “урожай” на потопленные транспорты большой, и у него, — Семенов кивнул в сторону командира базы, — свиней не хватает, вернее, он пытается их экономить, но, как видишь, не удается.

Мы чуть не опоздали. Подводная лодка уже ошвартовалась, и Васильев на пирсе докладывал командованию о результатах боевого похода.

Победительницу встречало почти все население Полярного — и военные и гражданские.

Но вот Васильев закончил рапорт, и его окружили друзья и товарищи, начались поздравления и рукопожатия. Теперь добраться до него сквозь толпу было не так-то легко.

— А! Яро! Уже вернулся? — Мы обнялись с Васильевым.

— Братцы, немец буквально озверел, — отвечал Васильев на наши вопросы о последнем походе. — За эти два последних транспорта фашисты высыпали на нас сотни бомб и чуть не утопили.

— Ну уж! — рассмеялся Лунин. — Вас разве утопишь? У тебя ведь не подводники, а настоящие орлы!

— Экипаж у нас действительно хороший, но и враг неплохо подготовлен, тем более, что фашисты чуют свой конец и зверски ожесточены...

Васильев был прав. Ко второй половине 1944 года борьба на северных морских коммуникациях действительно приняла ожесточенный характер. Фашистское командование догадывалось, что на Карельском фронте наша армия готовится к решительным действиям, и поэтому всячески пыталось укрепить свою Лапландскую группировку. Для борьбы с нашими подводными лодками немецки-фашистское командование перебросило на северный театр корабли противолодочной обороны, оборудованные новыми совершенными гидроакустическими приборами. Конвои стали ходить со значительными эскортными силами. На коммуникациях появились также новые немецкие самолеты. Немецко-фашистское командование особенно опасалось наших подводных лодок и авиации, активизировавших свои действия на всем протяжении морских сообщений вдоль побережья Северной Норвегии.

Правда, неблагоприятные осенние метеорологические условия сильно затрудняли, а иногда даже заставляли прекращать боевые полеты авиации, мешали выходу торпедных катеров и резко снижали эффективность действий подводных лодок. Используя темное время суток, продолжительность которого на Севере в это время года превышает двенадцать часов, а также большое количество якорных стоянок в многочисленных фиордах вдоль всего норвежского побережья, немецко-фашистские конвои в случае опасности могли укрываться в сравнительно безопасных местах. Однако все усилия фашистов были тщетными. Советские военно-морские силы, преодолевая сопротивление врага, уничтожали все больше и больше транспортов и боевых кораблей. Кроме нанесения материального ущерба, эти огромные потери деморализовали врага, нарушали его морские перевозки. В конце концов противник вынужден был отказаться от погрузки и разгрузки транспортов в таких сравнительно хорошо оборудованных портах, как Петсамо и Киркенес, подходы к которым постоянно находились под ударом наших военно-морских сил.

Взаимодействуя между собой, подводные лодки и авиация наносили врагу невосполнимые потери. Но до окончательного краха гитлеровцев на Севере было еще далеко. Они располагали значительными морскими силами на театре и действовали достаточно активно. Когда дело касалось преследования наших подводных лодок, фашистские корабли гонялись за ними иногда сутками, забрасывая глубинными бомбами целые районы моря.

Верхняя палуба подводной лодки Васильева была буквально “гофрирована” от близких разрывов глубинных бомб. Прочный корпус имел пробоины, часть боевых механизмов вышла из строя, была искривлена линия валов, повреждены электросеть и магистрали воздуха высокого и низкого давления.

— Мы вышли навстречу конвою, руководствуясь данными авиации, — рассказывал нам Васильев. — Шли два транспорта в охранении двух эсминцев и восьми охотников за подводными лодками...

— Ничего себе охранение! — заметил кто-то.

— Шли они курсом 135 градусов, направляясь к проливу Варде, — продолжал Васильев. — Мы объявили тревогу и начали маневрирование. Атака проходила нормально и не заняла много времени. Охранение нас не заметило, и мы прорвались внутрь внешнего кольца и выпустили торпеды — сперва по головному транспорту, а затем, Отвернув на 18 градусов влево, дали второй залп — по второму. В момент второго залпа мы, вероятно, были засечены. Атаковавшие нас охотники сбросили первую серию глубинных бомб.

— Как тонули транспорты не удалось увидеть? — спросил я.

— Любопытство-то нас и подвело. Почти одновременно с первыми бомбами были слышны взрывы торпед. Я решил поднять перископ и посмотреть на результат атаки. Один из транспортов лег на правый борт, а второй уходил под воду кормой. Однако поднятый на несколько секунд перископ оказался хорошим ориентиром, и нам пришлось дорого заплатить за свое любопытство. Катера атаковали нас немедленно. Они-то и причинили нам основные повреждения. Два отсека получили пробоины и стали заполняться забортной водой. Мы боялись, что не сумеем устранить повреждения, не удержим глубину... К счастью, мы справились с повреждениями.

— По-моему, не два, а все отсеки у вас имели пробоины, — поправил подошедший к нам флагманский механик бригады Иван Коваленко. Он уже успел проверить все отсеки подводной лодки и теперь шел вместе с рабочими судоремонтных мастерских доложить командованию свои соображения о плане форсированного ввода в строй поврежденного корабля.

— Я говорю о первоначальных повреждениях, — усмехнулся Васильев. — Остальные пробоины были получены потом. Нас ведь преследовали и бомбили в течение 28 часов...

— Кончайте митинговать! — услышали мы голос контр-адмирала Колышкина. Он проводил вице-адмирала Николаева и сопровождавших его лиц в штаб флота и возвращался на бригаду. — Командиру надо отдохнуть. А вы почему здесь? — комбриг вдруг заметил меня: — Марш в каюты! Приведите себя в порядок, а потом будете травить дальше. Времени еще хватит...

И мы стали расходиться. Васильев и я пошли в сторону жилых корпусов бригады. Большинство офицеров также направилось вслед за нами вверх по уже знакомому деревянному помосту. Но, дойдя до береговых учреждений бригады, мы остановились у обелиска с фигурой матроса высотой в два человеческих роста.

Нахмурив лоб, матрос с биноклем в руках и автоматом через плечо всматривается в морскую даль. Грудь его украшает орден Отечественной войны. Ниже, на гранитном постаменте, изображена гибель вражеских кораблей от метких торпед советских подводников.

— Что это за памятник? — спросил я приятеля.

— Это... памятник погибшим подводникам, — объяснил Васильев. — Мы сами построили его силами бригады.

— А из какого материала он сделан? — Гранит, сталь, чугун и Железобетон.

— А у англичан памятники погибшим подводникам вы видели? — спросил меня кто-то из мгновенно собравшихся вокруг нас.

— Откровенно говоря, я не слышал, чтобы за время этой войны погибла хотя бы одна английская подводная лодка. Видимо... и памятники не нужны...

— Товарищ Васильев! Иосселиани! — прервал меня словно подкравшийся к нам Скорохватов. — Комбриг ведь вам уже сделал замечание! Через два часа, в восемнадцать ноль-ноль, доложите мне лично о том, что вы и ваши экипажи помылись в бане, подстриглись, побрились... вообще привели себя в полный порядок. Идите исполнять!

Коротко ответив “есть”, мы почти бегом направились в сторону жилого корпуса, а в назначенное время постучались в кабинет начальника штаба бригады и доложили, что его приказание выполнено.

— Вот теперь можете рассказывать и разговаривать, с кем хотите и сколько хотите, — хитро улыбнулся Скорохватов. — Только сначала я сам с вами побеседую. Садитесь! — он указал на стулья, расставленные вокруг его громадного стола с многочисленными морскими картами.

Начальник штаба беседовал с нами очень обстоятельно, спрашивая у нас о каждой детали, каждой мелочи, касавшейся поведения и действий экипажа и боевых механизмов в море. При этом он делал какие-то пометки в своем “колдуне”. Наш разговор затянулся и закончился только тогда, когда командир береговой базы доложил по телефону, что ужин в честь экипажа лодки-победительницы готов. Скорохватов положил трубку и обратился к Васильеву:

— Идите приглашайте гостей и ведите экипаж в столовую.

— Есть! — Васильев быстро направился к двери.

— Вы забыли пригласить Иосселиани! — крикнул вслед убегавшему Васильеву начальника штаба.

— Прошу прощения, — обратился Васильев к Скорохватову, — прежде всего разрешите пригласить вас...

— То-то же, — рассмеялся Скорохватов, — конечно, разрешаю, большое спасибо.

После ухода Васильева начальник штаба долго еще расспрашивал меня, и стрелка часов подходила уже к девяти, когда мы, наконец, отправились в столовую.

Очередную победу подводной лодки, как обычно, северяне праздновали с большой пышностью. Для экипажа был устроен торжественный ужин, на который наряду с офицерами соединения подводники пригласили и представителей рабочих судоремонтных мастерских, с которыми в дни войны они привыкли делить радости побед и горечь неудач.

Вечер, или, как его именовали северяне, “поросенок”, ничем не отличался от многих других вечеров, на которых чествовали победителей. Все столы в столовой сдвигались в один общий в форме буквы “П”. В центре, на самом почетном месте, садился командир подводной лодки-победительницы. Слева от него обычно сидели командир бригады и начальник политотдела, справа — командир дивизиона. Матросы, офицеры и рабочие рассаживались кто где хотел. А так как мы со Скорохватовым немного опоздали, нам довелось сесть в самом конце стола, на правом крыле. Рядом со мной оказался веселый и остроумный матрос Иван Куйпока.

На “поросенках” северян строго соблюдались установившиеся традиции. Традиционным был и тост командира бригады.

— Товарищи подводники! Позвольте мне еще раз поздравить вас с превосходной победой над кораблями нашего лютого врага — германских фашистов, — начал Колышкин свою речь. — Ваша победа является нашей общей победой, победой всей бригады и героической команды уважаемого Никодима Ивановича...

При упоминании имени Никодима Ивановича подводники дружно зааплодировали.

— Кто такой Никодим Иванович? — опросил я Куйпока.

— Никодим Иванович? О-о! Это вот он, — Куйпока показал на довольно пожилого человека, сидевшего напротив Колышкина. — Комбриг официальничает, а так мы его называем просто: дядя Никодим.

— На Черном море у нас был такой же замечательный бригадир — Ефим Ефимович.

— Что вы! Другого такого нигде не сыскать. Вы посмотрите только: ему больше шестидесяти лет, он еще Советскую власть завоевывал, в Красной гвардии служил, еще до войны на пенсию ушел, а началась война — сразу же вернулся на работу. “Давай бригаду!” — говорит. И какой строгий бригадир! Все планы перевыполняет. А качество ремонта! Залюбуешься!

— И Ефим Ефимович такой же...

— Вы извините, конечно, — горячился матрос, — дядю Никодима знают все, равного ему нет. Уж какие искалеченные в боях подводные лодки его бригада “вылечивает”... Вы, наверное, видели нашу лодку. Так вот, дядя Никодим и его бригада, я уверен, за неделю ее отремонтируют...

— Не в дяде Никодиме или Ефиме Ефимовиче дело, — заметил Скорохватов, который слышал наш разговор, — Дело в рабочем классе в целом, а не в отдельных самородках. Дело в старых опытных рабочих-коммунистах. Не только у нас, на бригадах подводных лодок, на всех фабриках и заводах страны молодежь учат, ведут ее к победе именно такие благородные люди, старая рабочая гвардия...

— Товарищи, выпьем за боевые успехи наших новичков, — предложил тост начальник политотдела. — Сегодня в нашу семью северных подводников вступила новая подводная лодка “В-4”. Экипаж этой лодки прибыл к нам с Черного моря. Наша с вами задача состоит в том, чтобы окружить их дружеской заботой и вниманием. И они легко освоятся с нашим морским театром. Пожелаем нашим черноморцам быстрее “акклиматизироваться” и порадовать нас боевыми успехами!

Последние слова начальника политотдела подводники Встретили громкими аплодисментами и возгласами одобрения.

После ужина начались танцы под духовой оркестр. Было уже далеко за полночь, когда я, распрощавшись с товарищами, вышел из столовой и направился к себе — спать.

В первый же день службы на бригаде подводных лодок в городе Полярном я ощутил атмосферу той особой спаянности и дружбы, которые были так характерны для всего молодого Северного флота.