Глава IV. Война.

Не прошло и 48 часов, как скорый поезд доставил меня в Севастополь. В штабе флота нас ждало новое разочарование. Из выпускников школы подводного плавания только четверо старших по чину были направлены на подводные лодки. Остальные, включая меня, получили назначение на надводные корабли.

Особенно «повезло» мне. Я попал на вспомогательный крейсер «Великий Князь Алексей» — гражданское судно, включенное в состав флота по мобилизации и только что прибывшее из Одессы. Делать было нечего, и я с чувством горького разочарования отправился на «крейсер».

На судне царил полный хаос. Вся старая команда, включая гражданского капитана, оставалась на борту. Помимо их на корабле находился целый батальон ополченцев. Военный командир «Алексея» лейтенант С. и я много потрудились, чтобы придать пароходу военный вид. Это было особенно трудно из-за наличия на борту штурманов и механиков торгового флота. Конечно, это были опытные моряки, уже в летах, но они не имели ни малейшего понятия о правилах и принципах, на которых строится режим военного корабля. В то же время матросы, откомандированные на мобилизованное судно с боевых кораблей, не желали выполнять приказы гражданских начальников. На этой почве постоянно возникали инциденты и разногласия. Но в конце концов все пришло в норму...

Скоро мы получили приказ принять на борт 400 боевых мин и приготовиться к походу. Среди гражданской части экипажа выход в море с таким опасным грузом, естественно, никакой радости не вызывал. К этому времени мы уже знали, что два немецких крейсера «Гебен» и «Бреслау» под командованием адмирала Сушона прорвались в Дарданеллы.

Этот факт великолепно показывал насколько решительно действовали немцы, пока мы и наши союзники колебались в полной нерешительности. Чем еще можно было объяснить, что оба немецких крейсера более недели после объявления Францией и Англией войны Германии находились в Средиземном море. Французская эскадра сразу же после обстрела немцами побережья Алжира вышла из Тулона, но почему-то взяла курс на запад, в то время как немцы уходили на восток.

За несколько часов до объявления войны отряд адмирала Сушона повстречался с английской эскадрой. Они обменялись салютами и миролюбиво разошлись. Английский адмирал дошел до Мальты и только после этого, причем весьма нерешительно, начал поиск-преследование немецких крейсеров, идущих полным ходом в Дарданеллы. Неожиданное появление «Гебена» и «Бреслау» перед Константинополем имело огромное международное значение. Немедленно подняла голову пронемецкая партия младотурок, фактически управляемая немецким послом, и в итоге, не ставя в известность ни султана, ни правительство, повела дело к войне с Россией, которая через некоторое время внезапно и началась.

Прорыв немецких кораблей коренным образом изменил соотношение сил и обстановку на Черном море, поставив Россию в очень трудное положение. Русский Черноморский флот в то время имел в строю пять устаревших линейных кораблей, чья скорость не превышала 14 узлов, два старых крейсера и несколько дюжин устаревших миноносцев. К началу войны в строй вошли только четыре новых эсминца, способные развивать скорость до 38 узлов. Что касается подводных лодок, то можно сказать, что их не было вообще, поскольку те, что были, настолько уже устарели, что едва могли плавать около самого побережья. С успехом мы могли действовать только против турецкого флота, который мы значительно превосходили по количеству кораблей, и по боевой подготовке личного состава.

Появление «Гебена» полностью переменило роли. Современнейший линейный крейсер, вооруженный тяжелой артиллерией и развивающий скорость 28 узлов, — «Гебен» мог на равных вести бой практически со всем Черноморским флотом, не давая ему распылять силы под постоянной угрозой быть уничтоженным по частям. Но это были тактические соображения, которые командование Черноморским флотом понимало очень хорошо.

Со стратегической точки зрения дело обстояло еще хуже. В случае войны с Турцией Россия оказалась бы отрезанной от всех своих союзников и была бы вынуждена обеспечивать нужды своей огромной армии силами слабой отечественной промышленности. В случае закрытия проливов в нашем распоряжении оставались лишь Архангельск на Севере и Владивосток на Дальнем Востоке. Достаточно бросить взгляд на карту, чтобы понять какой путь будет проходить союзная помощь, прежде чем попасть на русско-германский фронт.

От этих тревог нас отвлекло наступление, которое русская армия начала в Восточной Пруссии, стремясь ослабить немецкое наступление на Париж. Замысел удался. Французам удалось остановить немцев и нанести им поражение в сражении на Марне. Французы были спасены, но русская армия в Восточной Пруссии попала в окружение и погибла. Так началась война на суше.

В отличие от ожесточенных боев на сухопутном фронте, война на Балтике фактически не велась, если не считать редких перестрелок между нашими и немецкими кораблями. Немцы усиленно ставили мины, но об их постановках незамедлительно становилось известно в штабе флота и опасные районы быстро протраливались. Либава, как и ожидалось, в первый же день была обстреляна немецкими крейсерами, но это обошлось противнику дорого. На обратном пути новейший легкий крейсер немцев «Магдебург» в тумане выскочил на камни. Сняться с камней не удалось, и экипаж решил взорвать корабль. Но и это толком сделать не удалось, а тут подошли русские корабли, и немцы спешно покинули крейсер. Но и нам снять «Магдебург» с камней не удалось, и он, полуразрушенный, так и остался ржаветь на камнях.
Вскоре после этого, 18 октября, один из наших крейсеров — «Паллада» был торпедирован и потоплен подводной лодкой противника. Все произошло так быстро, что когда эсминцы охранения ринулись к месту катастрофы, ничего и никого уже на поверхности не было. Погиб весь экипаж — около 800 человек.

Примерно в это же время немецкая подводная лодка потопила в Северном море три английских броненосных крейсера: «Абукир», «Хог» и «Кресси». Такой успех немецких подводных лодок произвел очень сильное впечатление. Все начали осознавать значение и эффективность подводных лодок и искать способы защиты от них.

Командующий нашим флотом на Балтике адмирал Эссен правильно оценил обстановку, что немецкий флот, ожидая нападения англичан, сосредоточил свои основные силы в Северном море, оставив на Балтике относительно слабые соединения, чтобы предпринять здесь какие-либо серьезные действия. Но и русский флот был еще слишком слаб для активных наступательных действий, так как новые корабли, включая дредноуты, еще не были введены в строй. Оставались мины, и адмирал Эссен стал посылать по ночам быстроходные миноносцы ставить мины у немецкого побережья. Подобная тактика оказалась очень успешной. На одной из таких мин 4 ноября взорвался и затонул немецкий броненосный крейсер «Фридрих Карл». Это было возмездие за «Палладу» и грозное предупреждение врагу, который уже больше не мог разгуливать по Балтике, как у себя дома...

С чрезвычайным вниманием следил я по газетам за действиями английских и немецких кораблей на просторах океанов. Я не мог не восхищаться смелыми и решительными действиями немецкого крейсера «Эмден», искусству его командира и доблести экипажа. Когда началась война два наших дальневосточных крейсера «Аскольд» и «Жемчуг» получили приказ примкнуть к союзным эскадрам, охотившимся за отрядом немецких крейсеров адмирала Шпее. «Жемчуг», уцелевший в Цусимской катастрофе, нашел свой конец в Пенанге в далеком Малаккском проливе.
«Эмден», поставив четвертую фальшивую трубу, чтобы походить на английские корабли, прорвался на эту французскую базу и торпедировал «Жемчуг», который, переломившись пополам, затонул. Помнится, это известие потрясло нас всех.
Где-то далеко гремели бои, лилась кровь, а на Черном море пока все было спокойно. Эскадра иногда выходила в море, демонстрируя мощь вдоль Анатолийского побережья. Из Константинополя приходили сведенья, что оба немецких крейсера проводят совместные с турецким флотом учения около проливов. Шло время, но ничего не происходило...

Утро 29 октября было тихим и ясным. Море было гладким, как зеркало. Эскадра, недавно вернувшись после очередного похода, стояла в Северной бухте. Наш «Великий Князь Алексей» находился в глубине бухты, накануне вернувшись в гавань после постановки оборонительного минного заграждения.

Рано утром я был разбужен в своей уютной каюте орудийным залпом. Не понимая в чем дело, я быстро оделся и выбежал на верхнюю палубу, где стал свидетелем странного неожиданного зрелища. По приморским улицам с криками ужаса разбегаются во все стороны портовые рабочие. По набережным мечутся женщины с расширенными от страха глазами, громко крича. Со стороны моря доносится глухой рокот мортир, сменяемый оглушительным громом орудий. По звуку выстрелов я понял, что огонь ведут береговые батареи, а не эскадра, как подумал вначале. Я не успел сделать и десяти шагов по палубе, как совсем недалеко от нас, около сухого дока, взорвался снаряд, подняв столб огня, дыма и камней. Еще не успела осесть пыль, поднятая взрывом, как, со свистом пролетев над нашими головами, еще один снаряд ударил в ворота дока.

Я побежал на берег к месту взрыва и подобрал большой осколок. Мне сразу же стало ясно, что это снаряд с «Гебена». Осколок был тяжелым и еще очень горячим, так что я с трудом дотащил его до нашего корабля. Я торжественно положил осколок на стол в кают-компании и сказал: «Это, господа, подарок с „Гебена". Примите его с благодарностью.»

Наш вестовой Иван, дрожа от страха, смотрел на осколок, и опомнившись, попытался удрать из кают-компании. «Иван, — закричал я, куда ты боишься опоздать, черт тебя дери!? Принеси-ка нам лучше кофе!»

«Ваше Высокоблагородие, — умоляюще посмотрел он на меня, — Бога ради уберите эту штуку со стола. Еще, не приведи Господь, взорвется». Несмотря на всю серьезность момента, я, глядя на растерянное лицо вестового, весело рассмеялся. В конце концов он поверил, что осколок не взорвется, и стал подавать завтрак.
В этот момент обстрел рейда прекратился, позднее мы узнали почему. В Севастополь с моря возвращался 4-й дивизион миноносцев под командованием капитана 2-го ранга князя Трубецкого. На подходе к Севастополю миноносцы обнаружили «Гебен», ведущий огонь по берегу. С «Гебена» также заметили миноносцы и, прервав бомбардировку Севастополя, пошли им навстречу, явно имея желание отрезать дивизион Трубецкого от базы. Видя это, Трубецкой принимает решение атаковать «Гебен», и его миноносцы полным ходом пошли на сближение с линейным крейсером. «Гебен» немедленно перенес огонь на миноносцы и добился попадания в головной эсминец «Лейтенант Пущин». Тот потерял ход, зарываясь носом от полученной пробоины, но продолжал вести дивизион в атаку, открыв по «Гебену» огонь из своих крошечных орудий. Конечно, силы были неравны и миноносцы не могли долго продержаться под огнем линейного крейсера, но тут на горизонте появился дым какого-то нового корабля. «Гебен» перестал стрелять по миноносцам и повернул навстречу этому кораблю, которым оказался минный заградитель «Прут», вышедший утром из Ялты в Севастополь. Фактически невооруженный минный заградитель был обречен, но, благодаря ему, миноносцам 4-го дивизиона удалось прошмыгнуть мимо «Гебена» в Севастополь. А «Гебен» тем временем хладнокровно расстреливал «Прут».

Командир минзага, правильно расценив обстановку как безнадежную, отдал приказ открыть кингстоны, спустить спасательные шлюпки и всем покинуть корабль. «Прут» начал медленно погружаться. Чтобы ускорить этот процесс, старший офицер «Прута» лейтенант Рагутский взорвал погреб с боезапасом и доблестно погиб вместе с кораблем. Не покинул корабль и старший корабельный священник отец Антоний. В полном облачении, освещаемый отблеском пожара, он стоял на палубе, благословляя крестом отходящие шлюпки. Охваченный огнем «Прут» скрылся в пучине. Часть офицеров и матросов, включая командира, были подняты на «Гебен» и взяты в плен.
Самым скандальным из всего этого дела было то, что «Гебен», бомбардируя Севастополь, разгуливал по крепостному минному заграждению, включаемому с берега с помощью электроцепи. В это утро, в ожидании прибытия «Прута» и миноносцев, командующий приказал разомкнуть цепь, а включить ее в суматохе позабыли.

Внезапное нападение немецких крейсеров на наше побережье принесло им несомненный успех: был потоплен «Прут», повреждены миноносцы, а на «Лейтенанте Пущине» имелись убитые и раненые. Правда результаты бомбардировки Севастополя были ничтожными: на якорную стоянку эскадры не попал ни один снаряд. Но можно себе представить, что было бы, если снаряд с «Гебена» попал, скажем, в какой-нибудь транспорт, груженный минами! Пока «Гебен» обстреливал Севастополь, «Бреслау» в сопровождении минного заградителя выставил мины в Керченском проливе, обстрелял Феодосию, Ялту и Новороссийск, в результате чего было разрушено несколько домов и уничтожены цистерны с нефтью.

Кроме того, два турецких миноносца под командованием немецких офицеров ночью 29 октября подкрались к Одессе. Выждав, когда в гавань проходил буксир с баржами, миноносцы пристроились к нему и, не возбуждая подозрений, проникли на внутренний рейд. Для пущей убедительности на миноносцах громко говорили по-русски. Войдя в гавань, головной миноносец выпустил торпеду по стоящей у волнореза канонерской лодке «Донец» и утопил ее. Второй выстрелил торпедой по канонерской Лодке «Кубанец», но промахнулся — торпеда взорвалась на молу. «Кубанец» открыл ответный огонь, и миноносцы, выпустив несколько снарядов по спящему городу, полным ходом ушли в море. Через два месяца «Донец» был поднят и отремонтирован. Он прослужил до конца войны, оказывая эффективную поддержку русским войскам в устье Дуная.

Можно сказать, что немецкий план полностью удался, и его результаты были для нас весьма удручающими. Позднее мы узнали подробности. Благодаря прорыву 10 августа 1914 года «Гебена» и «Бреслау» в Дарданеллы, вошло в силу соглашение, заключенное 3 августа 1914 года между Германской и Оттоманской империями о совместных действиях. На сторону немцев особенно склонялись военный министр Энвен-Паша и военно-морской министр Джемаль-Паша. Совместно с немцами они начали подготовку по втягиванию Турции в войну на стороне Германии. Однако оба эти министра не могли не считаться с противодействием их планам, как всего остального кабинета, так и великого визиря, поэтому также проявляли нерешительность. Тогда адмирал Вильгельм Сушон решил действовать самостоятельно. Не поставив в известность даже своих друзей Энвера и Джамаля, он вывел свои корабли в море, якобы на учения, и напал на русское побережье, подняв на стеньгах турецкие флаги. Энверу-Паше ничего не оставалось делать, как санкционировать задним числом все действия адмирала Сушона.

Следует упомянуть, что большую роль в подобном развитии событий сыграл немецкий посол в Константинополе барон фон Ванге-хейм — человек энергичный и решительный, стремящийся всеми возможными способами вовлечь Турцию в войну на стороне Германии. Он и обширная сеть немецкой агентуры оказывали огромное влияние на турецкое общественное мнение, находившееся до тех пор больше под англо-французским влиянием.

Английская военно-морская миссия под руководством адмирала Лимпуса в течение длительного времени занималась обучением турецкого флота. Накануне войны миссия покинула Константинополь, освобождая место для немцев, которые быстро преобразовали турецкий флот по своему образцу. Можно сказать, что немецкий посол блестяще выиграл дипломатическую битву, подготовив почву для дальнейших событий. Его успех был увенчан появлением в Босфоре немецких крейсеров. Адмирал Сушон был немедленно возведен в ранг турецкого адмирала, получив фактически неограниченную власть главнокомандующего, и поднял на «Гебене» трехзвездный флаг. Корабль был официально передан туркам и переименован в «Явуз Султан», а офицеры и матросы нарядились в турецкие фески. Получив разрешение провести учения в Черном море, адмирал Сушон собрал на «Гебене» военный совет и объявил о своем намерении атаковать русское побережье.

О его намерении не подозревали ни турецкое правительство, ни военно-морской министр, который, говорят, мирно играл в карты, когда получил сообщение о нападении Сушона на Россию. Турки были ошеломлены подобными действиями Сушона, но дело было сделано, жребий брошен — Россия и Турция оказались в состоянии войны...

Война началась, а я находился на старом вспомогательном минзаге, проклиная судьбу, стремясь куда-нибудь перевестись. Особенно мне хотелось попасть на миноносец. Наконец, мои старания увенчались успехом, и я получил назначение на миноносец «Жаркий». Это был миноносец того же типа, как и те, что атаковали «Гебен» утром 29 октября.

Командира «Жаркого» куда-то перевели, а его преемник лейтенант С. был назначен на миноносец одновременно со мной. Мы оба прибыли на борт всего за несколько часов до выхода в море.

Это было 13 ноября 1914 года. Я хорошо запомнил этот день, особенно плохую погоду, которая под вечер, когда мы вышли в море, превратилась в настоящий шторм. Сильный северный ветер, крепчая с каждым часом, свистел в снастях, вздымая крутые волны, накрывавшие полубак и мостик миноносца. Впереди нас в надвигающейся темноте шли линкоры. С нашего мостика мы с трудом различали их силуэты, а порой дождевой шквал вообще скрывал их из вида. Видны были только вспышки их сигнальных клотиковых фонарей. Тьма сгущалась, и ничего не было видно даже на расстоянии кабельтова. Временами, как всегда случается в темноте, закрадывалось сомнение: правильным ли курсом мы идем, держим ли нужную скорость. Но вот на флагмане длинно-коротко замигал клотиковый фонарь: «Курс 140, ход 10 узлов».
Эскадра обогнула Херсонский маяк и вышла в открытое море.

Погода неистовствует. Миноносец кладет с борта на борт. Волна за волной накрывают ходовой мостик. Я уже промок до нитки, а еще три часа вахты! Непроизвольно завидую офицерам на линкорах, которые несут вахту в тепле и в немыслимой для миноносца роскоши. Бортовая качка достигает такой силы, что все время приходится стоять вцепившись в поручни, чтобы очередная волна не смыла за борт. Единственная надежда, что за мысом Сарыч будет спокойнее. А пока вокруг — мрачная тьма. Тяжелые черные тучи, казалось задевают клотики наших мачт. Увенчанные пеной валы один за другим накрывают «Жаркий». В темноте появляются и исчезают неясные очертания «Жуткого», идущего впереди нас. Скоро полночь. Наконец я смогу спуститься в свою каюту, снять мокрую форму, выпить горячего чаю и завалиться спать. Нет ничего прекраснее, как спать в теплой сухой постели. До конца вахты еще пять минут. Боже, как долго они тянутся! Наконец, на трапе появляется темная фигура лейтенанта В. Быстро передаю ему вахту и спускаюсь вниз. И вот я уже сладко вытягиваюсь под одеялом. Еще вяло приходят мысли о возможном ночном бое и торпедной атаке, но бархатные крылья сна быстро подхватывают меня и я отключаюсь...

Как и ожидалось, ночью буря утихла. Утро встретило нас в спокойном штилевом море, будто выравненном чьей-то гигантской рукой. Эскадра, перестроившись в дневной ордер, продолжала двигаться на юго-восток. Прошел день, и снова наступила ночь, но в пустынном море ни дымка, ни паруса.

На следующий день эскадра замедлила ход. Миноносцы пришвартовались к линкорам, чтобы пополнить запас угля. Мы еще не успели погрузить уголь, как поступила команда полным ходом следовать в южном направлении. Адмирала известили, что в районе Трапезунда обнаружены суда противника. Вскоре открылось Анатолийское побережье и Трапезунд. С флагмана последовал приказ: «„Ростиславу" (линкор) и миноносцам разведать рейд и обстрелять побережье». Рейд пуст — ни единого суденышка. Выпускаем вслед за «Ростиславом» несколько снарядов по берегу, стараясь уничтожить портовые сооружения. Турки огня не открывают.

Выполнив приказ, мы присоединились к эскадре, начавшей крейсерство вдоль побережья противника. На море совершенно пустынно, если не считать нескольких парусников, мелькнувших вдали, на которые мы не обращаем внимания. Видимо турки полностью приостановили судоходство, напуганные потерей несколько дней назад крупного транспорта, груженного артиллерией и боезапасами для турецкой армии. Это событие произошло у Босфора и было ударом для турецко-германского командования, испытывающего острую нехватку транспортных судов. Пройдя вдоль почти всего Анатолийского побережья и никого не обнаружив, адмирал Эбергард принял решение вернуться в Севастополь для пополнения запасов угля и боезапасов.
Утром 18 ноября в довольно густом тумане эскадра, следуя в кильватерной колонне, шла на север в сторону Крыма. Примерно в 30 кабельтовых впереди держались дозорные корабли. Море было спокойно. Начавшийся легкий бриз рассеял туман, и сигнальщики легкого крейсера «Алмаз» в дымке на горизонте обнаружили справа по курсу «Гебен» и «Бреслау». Развернувшись, «Алмаз» пошел навстречу эскадре, чтобы уведомить адмирала о близости противника.

Был полдень. Мы спокойно сидели за столом в кают-компании «Жаркого», когда по ушам резко ударил звук залпа тяжелых орудий и сигнал горна, возвещавшего о боевой тревоге. Мы выбежали наверх, заняв боевые посты. Первое, что я увидел — это был «Евстафий», находящийся слева у нас на траверзе и идущий, судя по буруну, а режиме полного боевого хода. За ним в дымке виднелись «Иоанн Златоуст» и «Пантелеймон». Остальные корабли отстали и были едва видны в тумане. Было ясно видно, как из орудий главного калибра «Евстафия» извергаются столбы огня и желто-бурого дыма. Линкор давал один бортовой залп за другим. «Гебен» был едва виден в дымке, но дульное пламя его орудий было ясно различимо. Немец принял бой. Его снаряды пролетели над «Евстафием» и упали недалеко от «Жаркого», вздымая огромные водяные столбы. Какой-то страшный грохот и скрежет доносился с «Евстафия», видимо, получившего попадание. Через несколько минут все стихло — противника на горизонте не было. «Гебен» ушел.

Эскадра, перестроившись, снова взял курс на Севастополь. Мы заняли место по левому борту «Евстафия», и только тогда я заметил в носовой части линкора следы от попадания немецких снарядов...

Вернувшись в Севастополь, мы узнали все подробности боя. Получив сообщение с «Алмаза», адмирал Эбергард немедленно приказал идти на сближение с противником. Согласно инструкции первым огонь должен был открыть «Иоанн Златоуст», где находился пост управления огнем эскадры. Но там что-то замешкались, и адмирал приказал «Евстафию» начать бой самостоятельно. Расстояние до противника было примерно 40 кабельтовых, видимость плохая, дым из труб закрывал цель, но первым же залпом «Евстафий» накрыл «Гебен», всадив в него три двенадцатидюймовых снаряда. «Гебен» ответил перелетным залпом, когда его снаряды, перелетев «Евстафий»,. упали вблизи миноносцев охранения. Только третьим залпом «Гебен» добился попадания в «Евстафий» — снаряд попал в носовой каземат и лазарет, убив 4 офицеров и 29 матросов, и ранив 1 офицера и 24 матроса. Среди них был мой хороший приятель по службе на «Евстафий» лейтенант Грилозиров. Он был ранен осколком и вскоре скончался в госпитале.
На следующий день состоялись похороны убитых. Траурно гудели колокола севастопольских храмов, эскадра, скорбя, приспустила флаги.

Гробы, покрытые Андреевскими флагами, были выставлены под сводами собора св. Михаила, чьи стены были черны от имен погибших при осаде Севастополя в Крымскую войну. Отпевание проходило торжественно. В церкви стояла тишина, прерываемая временами плачем матерей и жен. После окончания панихиды товарищи по оружию на своих плечах вынесли гробы с останками призванных в лучший мир моряков и под звуки оркестра, игравшего «Коль славен», доставили их на Морское кладбище...

По агентурным каналам мы получили сведенья, что «Гебен» в бою 18 ноября получил повреждения и потерял многолюден. Однако вскоре стало ясно, что повреждения у немецкого линейного крейсера, были незначительными, поскольку через месяц он появился у Батума и подверг город бомбардировке. Береговая оборона города была слабой — несколько старых фортов с устаревшими орудиями. Военных кораблей не было вообще. Единственной защитой со стороны моря служило минное заграждение, поставленное там накануне войны. «Гебен» стрелял с большого расстояния далеко от заграждения. В городе было уничтожено несколько домов, но форты и порт не пострадали. Все могло быть гораздо хуже, поскольку в батумской гавани были сосредоточены в цистернах и на танкерах все нефтяные запасы флота, так как именно Батум соединен напрямую нефтепроводом с Баку. В этом отношении Батум являлся одним из важнейших стратегических центров флота. Поэтому трудно было понять, чем руководствовался «Гебен», не разгромив всю нефтегавань, а ограничившись простой демонстрацией, тем более, что ему не оказывалось никакого сопротивления, если не считать редкой стрельбы береговых батарей, чьи орудия не доставали до противника. Сделав несколько залпов по городу, «Гебен» ушел в море, так что его демонстрация не имела никаких практических результатов, хотя и была для нас хорошим уроком.

Б начале декабря, после планового ремонта и исправления повреждений, эскадра снова вышла в море на поиск противника. Достигнув Батума, линкоры и крейсеры встали у города на якорь, чтобы пополнить запас угля на угольных миноносцах, а нефтяные эсминцы вошли в гавань для заправки топливом. У нас на «Жарком» вышел из строя конденсатор пара, и командир запросил у адмирала разрешение на двухчасовой ремонт. Адмирал разрешил провести ремонт в Батуме.

К моменту нашего прихода, в первые дни декабря, Батум был уже фактически окружен турками. Только сравнительно узкая полоса земли вдоль морского побережья, включая железную дорогу, оставалась в наших руках. К началу войны на Кавказе было мало наших войск, а обещанные подкрепления так и не прибыли. Турки использовали этот благоприятный момент, начав наступление в направлении Батума, и вышли на берег реки Чорох.

Наши войска отступили под защиту фортов, а затем при поддержке флота перешли в наступление и стабилизировали фронт вдоль реки. Турецкое командование готовило войска к броску на Тифлис, начав продвижение в сторону Саракамыша, но застряло в горах восточнее Батума. Словом, враг был совсем близко. В этом я смог убедиться сразу же по прибытии «Жаркого» в гавань, куда доносился орудийный и винтовочно-пулеметный огонь. Мы прибыли, можно' сказать, в осажденную крепость. Толком на миноносце никто ничего не знал, и я с охотой вызвался сходить в город, чтобы разведать обстановку.

В Батуме мы простояли несколько дней, ожидая приказа присоединиться к эскадре. Но вместо этого получили приказ войти в состав так называемого Батумского отряда флота и включиться в боевые действия на побережье.

Для нас всех это было большое разочарование, но приказы, как известно, не обсуждаются, а выполняются. Соединение, в которое включили и нас, было не таким уж плохим. Командовал им капитан 2-го ранга Шуберт — опытный моряк, оригинальный и очень независимый человек. Свой вымпел командира отряда он держал на транспорте «Березань», вооруженном 75-мм орудиями. В отряд кроме того входили еще два или три паровых каботажных Суденышка, на которых были установлены устаревшие сухопутные пушки на колесных лафетах. Во время стрельбы эти пушки перекатывались с одного борта на другой, что нас всех очень развлекало. Мы окрестили эти суденышки «китайскими крейсерами». С одним из этих суденышек «Дыхтау» нам приходилось встречаться в течение войны, и мы постоянно веселились, вспоминая его прозвище.

Командующий Батумским отрядом флота подчинялся генерал-майору Ляхову коменданту крепости Батум и командующему всего батумского участка фронта. Как это всегда случается, морское и сухопутное командование было не в состоянии между собой договориться для согласования совместных действий. Генерал Ляхов — кавалерийский офицер старой школы и известный казак — имел о флоте самое смутное представление. Поэтому отношения между ним и командиром нашего отряда оставляли желать много лучшего. Это все проявилось в одном конкретном случае, о котором я расскажу позже.

Итак, единственным в Батуме настоящим военным кораблем оказался миноносец «Жаркий». Он и стал основой для проведения всех операций, которые начались дня через 3—4 после нашего прибытия. Мне приходилось бывать в Батуме перед войной, и я сохранил о нем воспоминания, как о шумном, радостном, многонациональном городе с большим количеством армянского населения. Теперь город был почти пуст. Большинство торговых и учебных заведений были эвакуированы куда-то в тыл. Улицы были безжизненны. Особенно это чувствовалось ночью. В городе не было ни огонька, поскольку действовало затемнение.

Вечером третьего дня мы получили приказ выйти в море и нанести визит турецкому побережью, чтобы выяснить не снабжают ли турецкие фелуки свою армию продовольствием и боеприпасами. Кроме того, штаб крепости получил сведенья, что у занятого противником побережья временами появляются и военные корабли. Нам следовало убедиться насколько все это соответствует действительности.

Охваченный охотничьим азартом «Жаркий» вышел в море. Орудия и торпедные аппараты заряжены, все на боевых постах. Миноносец держался как можно ближе к берегу, насколько позволяла глубина. Курс был на юг. Все вглядывались в темноту в надежде что-либо обнаружить. Цепь гор на горизонте по левому борту сплошной чернотой занимала полнеба.

Я стоял у носового орудия около группы тихо разговаривающих матросов. Они беседовали о чем-то веселом, слышались сдавленные смешки. Один из матросов сбегал в машину и там зажег самокрутку. Все закурили, тщательно прикрывая ладонями огоньки. Разговор матросов явно шел не о войне — уж больно был веселым. Никто из них, видимо, не думал о том, что недавно замеченный у побережья военный корабль противника мог оказаться минным заградителем, и мы вполне могли подорваться на одной из его мин. Эта мысль, пришедшая мимоходом, меня почему-то тоже совсем не встревожила. А хоть бы и так! Умереть таким образом не так уж и плохо. Всего один миг, без всякой боли...

Неожиданно с мостика прозвучала команда, призывающая к вниманию. По левому борту были замечены какие-то огни. «Жаркий» изменил курс и пошел по направлению к замеченным огням. Ложная тревога! Это были всего лишь освещенные окна каких-то построек... Пошли дальше. Горевшие то тут, то там костры указывали на биваки турецких войск. Нас всех охватывало желание послать туда парочку снарядов, но командир не разрешил, опасаясь привлечь внимание кого-нибудь находящегося в море, кого мы искали и не могли найти.

Рядом со мной у носового орудия стоял старший унтер-офицер, который во время русско-японской войны служил на порт-артурской эскадре. Он рассказывал мне о первой ночной атаке японских миноносцев на артурскую эскадру. Я хорошо знал историю русско-японской войны, но в рассказах старого артурца было много таких подробностей, которые, как правило, в книги не попадают.

Он рассказал мне о многих боях, показывающих, насколько храбрым может быть русский матрос, если им правильно руководить и вдохновить на подвиг. Тогда русский воин становится непобедимым. К сожалению вожди, способные вдохновить на подвиг русского человека, рождались в России очень редко, а ныне их совсем не осталось.

Может быть, они и есть, но их совсем невозможно разглядеть в толпе посредственностей. Выдвинуться у них нет никакой возможности, потому что те, кто управляет страной, живут как в тумане, окруженные армией тупых чиновников-бюрократов.

В порт-артурской эскадре тоже не было ни одного адмирала, который бы мог вести за собой людей в бой. Прибытие из России адмирала Макарова — энергичного, талантливого и популярного моряка — на какое-то время зажгло угаснувший было боевой дух. Но, к несчастью, флагманский броненосец адмирала Макарова «Петропавловск», на радость японцам, подорвался на мине и пошел на дно вместе с находившимся на нем адмиралом. Это было большое счастье для японцев. Если бы Макаров продолжал командовать русским флотом в Артуре, японцам никогда бы не удалось блокировать Порт-Артур, а Япония никогда бы не стала великой морской державой.

Война с Японией была бессмысленной и абсолютно ненужной авантюрой, вызванной некомпетентностью нашего правительства. Вооруженные силы сразу это почувствовали и встретили войну без всякого энтузиазма. Никто не понимал, зачем забираться так далеко к желтокожим, если за спиной лежат бескрайние просторы родной страны, наполненной огромными богатствами в виде зерна, золота и всех видов сырья. Россия — это единственная страна в мире, способная жить за счет собственных ресурсов. Все остальные страны нуждаются в колониях, без которых не могут существовать. А огромной России всегда хватало всего, кроме толкового руководства...

Мы прошли уже десятка два миль вдоль побережья противника, но не встретили никого. Побережье и море казались безжизненными. Было уже далеко за полночь, и нам следовало ложиться на обратный курс, чтобы с рассветом вернуться в Батум. Зачем показывать туркам, что мы совершаем ночные рейды с намерением топить их суда? Лучше, если бы они смогли убедиться в этом на деле. Но миноносец продолжал приближаться к турецкому побережью в надежде что-нибудь высмотреть в темноте. В итоге заметили нас, и пулеметная очередь с берега прошлась по палубе и мостику «Жаркого», каким-то чудом никого не задев. Мы открыли ответный огонь по вспышкам выстрелов. Уж не знаю каковы были результаты нашей стрельбы, но турки прекратили огонь, и мы без дальнейших приключений вернулись в Батум.

На следующий день наш командир получил задание уточнить положение на сухопутном фронте, поскольку должен был поддержать артиллерийским огнем наши части, которые вскоре собирались переходить в наступление. Командир решил сам отправиться на фронт, захватив артиллерийского офицера «Жаркого» и меня. Нам выделили верховых лошадей и кубанского казака для сопровождения.

На рассвете наша кавалькада двинулась в сторону фронта. Мы судорожно цеплялись за луки седел, чтобы не свалиться с лошадей, представляя, видимо, очень комичное зрелище. Наш казак, делая вид, что ничего не замечает, ехал впереди, посмеиваясь в бороду. Кони сразу почувствовали с какими наездниками имеют дело и вели себя соответственно. Настоящей трагедией стал переход какой-то речушки вброд. Кони отлично знали как идти, но мы почему-то считали, что должны ими управлять. Я тянул поводья туда и сюда и в результате вывел своего коня из терпения. Он встал на дыбы и сбросил меня в воду. На мое счастье было неглубоко. С большим трудом я снова забрался в седло и беспрекословно предоставил коню идти куда он хочет. После этого мы без всяких происшествий переправились на другой берег и прибыли в расположение наших войск. Это был хороший урок верховой езды.

Слава богу, нам дали смирных и хорошо знающих дорогу лошадей. Иначе бы мы никогда не добрались до линии фронта.

На другом берегу ленивой реки Чорох начиналась турецкая территория. Дорог больше не было, в горы вели только козлиные тропы. Именно в этом месте наши части готовились к наступлению. Здесь уже прошли ожесточенные бои, и на каждом шагу попадались трупы наших и турецких солдат. Поскольку ничего подобного мы раньше не видели, это зрелище показалось нам ужасным и мы, пришпорив коней, быстро проехали мимо и стали взбираться в гору. В штабе нас предупредили, что, начиная с этого места, надо быть особенно осторожными, так как здесь можно попасть под обстрел противника.

Действительно временами слышались выстрелы, и мы осторожно поглядывали по сторонам. Перспектива получить пулю и, упав с лошади, полететь вниз по камням радовала мало. По дороге мы обогнали целый караван мулов, нагруженных снарядами и патронами. Затем впереди мы увидели палатки и несколько траншей. В палатках размещался штаб морского батальона.

С вершины горы хорошо была видна долина, где виднелись палатки и траншеи противника. Стрельба утихла, и все выглядело идиллистически мирно. Целый день мы провели на линии фронта, отмечая на карте ориентиры для стрельбы. Сравнивая жизнь на корабле с жизнью в окопах, я сочувствовал своим товарищам за выпавший на их долю жребий. Они были такие же морские офицеры, как и я, но вынуждены были воевать в горах. Вечером, со всеми попрощавшись и пожелав успеха в предстоящем наступлении, мы вернулись на корабль.

Я почувствовал большую нежность к миноносцу и погладил его по поручням. Насколько лучше дышится на твоем борту, старина «Жаркий», даже во время шторма, когда невозможно ни сидеть, ни спать, ни есть!

Целый день затем мы грузили боезапас, а на следующее утро, еще до рассвета, вышли в море, чтобы вовремя выйти в назначенное место. Держась почти у самого берега, мы вышли к расположению наших войск и, получив последние указания с берега, встали против занятого противником побережья, готовые открыть огонь по нанесенным на карту ориентирам.

Получив сигнал, мы открыли огонь шрапнельными снарядами. В этот момент над горами поднялось солнце и осветило занятую противником долину, в то время как склон с нашей стороны оставался в тени. С борта «Жаркого» мы видели, как наши штурмовые колонны, маскируясь в кустарниках и лианах, спускались в долину. Примерно через полчаса до нас донесся пулеметный огонь и крики «Ура!». Со стороны противника забили горные орудия, открыв нам свои позиции.

Мы стреляли очень метко, и под прикрытием нашего огня наши части продвигались все дальше вперед. Турки явно пришли в замешательство и, ведя редкий и неточный ответный огонь, начали отход. Мы наблюдали за событиями в бинокли и через дальномер. Стрельба то вспыхивала, то неожиданно замолкала. В этих случаях тишина казалась невыносимой. Через три часа наши войска захватили ряд высот в тылу противника, а мы, двигаясь дальше вдоль побережья, продолжали обстреливать шрапнелью отходящих турок, не давая им нигде закрепиться. Так продолжалось до вечера, когда наши войска встали на ночь лагерем, а мы прекратили огонь. У меня как и у всех остальных очень болели барабанные перепонки, хотя уши и были заранее заткнуты ватой. Это действительно очень тяжело — провести целый день рядом с грохочущими орудиями.

Русское наступление продолжалось в течение нескольких дней и, насколько я помню, в период с 9 по 19 декабря турки были отброшены от Гонии до Лимана. После этого «Жаркий» вернулся в Батум для пополнения угля и боезапаса.

Мне запомнился один день, когда мы с палубы миноносца, во время разведки побережья противника, заметили брошенное турками село. Командир послал меня с несколькими матросами на шлюпке осмотреть это место и выяснить нет ли поблизости противника. Когда мы высадились на берег, то надо признаться, наше внимание привлекло не бедное, брошенное жителями село, а зеленые кроны мандариновых деревьев, гнущиеся под тяжестью золотых плодов. Держа наготове винтовки и револьверы, мы прочесали село, никого там не обнаружив. Все это произвело на меня очень тягостное впечатление. Без сомнения, здесь жили бедные, усталые от тяжелой работы люди, которые покинули родной очаг в страхе за свою жизнь.

По селу металась собака в поисках пропавших хозяев, бродило несколько кур, повсюду валялись примитивные орудия сельского труда. Прочесав деревню, мы стали срывать с деревьев мандарины, наполняя ими все, что у нас было, буквально завалив ими шлюпку. Мы еще занимались сбором цитрусовых, когда услышали резкий гудок с миноносца, извещавший нас о необходимости срочно вернуться на корабль. Видимо, с «Жаркого» что-то заметили. С трудом оторвав матросов от сбора плодов, я загнал их в шлюпку. В этот момент и мы заметили на горизонте дым приближающегося корабля. Наших кораблей в этом районе не было, так что это мог быть только противник. Налегая на весла, мы добрались до «Жаркого», где командир совершенно справедливо сделал мне строгий выговор за то, что мы вернулись не по первому сигналу. «Вы могли все-таки предположить, - сказал он, — что это дым „Бреслау ", и у нас может не оказаться времени, чтобы так долго вас ожидать».

Шлюпку быстро подняли, и «Жаркий» взял курс на дым. Но приближавшийся дым стал быстро удаляться и в конце концов растаял на горизонте. Без сомнения это был «Бреслау». Мы неслись со скоростью 27 узлов, а скорость уходящего корабля была больше. Это мог быть только «Бреслау».

Вернувшись в Батум для отдыха, мы около полуночи были разбужены оглушительной канонадой с моря. Мы выскочили на палубу. Стояла кромешная темнота, хоть глаз выколи. Снаряды рвались на побережье у южной стороны форта. В городе и на передовых позициях все было спокойно. Противник вел огонь примерно четверть часа, видимо, без всякой артиллерийской разведки, поскольку снаряды падали в пустынной местности, не нанося никакого ущерба. Форты не отвечали, чтобы не выдавать своего места.

Пока мы снимались с якоря и выходили из гавани, стрельба уже прекратилась. Было слишком темно и туманно, чтобы мы смогли что-нибудь обнаружить, и вскоре «Жаркий» вернулся на свою якорную стоянку. Было ясно, что противник почтил своим визитом Батум из-за нас. Присутствие «Жаркого» у турецкого побережья явно раздражало германо-турецкое командование. Такой небольшой кораблик, как «Жаркий», мог целыми днями напролет обстреливать турецкие позиции, с утра до вечера разрушать мосты и траншеи, топить парусники, а поймать его было также трудно, как комара в темноте...

Однажды днем, где-то в середине декабря, на пирсе появился верховой казак и передал командиру депешу, извещавшую, что с сухопутных позиций в море замечен какой-то корабль. Нам предписывалось немедленно выйти в море и разведать обстановку. Казак еще не успел ускакать, как на пирсе появился мотоциклист из штаба с известием, что неизвестный корабль является двухтрубным миноносцем. «Жаркий» уже был готов к выходу, когда новый посыльный из штаба крепости доложил, что неизвестный корабль — крейсер с четырьмя трубами, который стоит совсем близко от наших позиций.

Подняв пары, мы дали ход и вышли в море. День был ясный и безветренный. Над морем еще стояла утренняя дымка, через которую ясно просматривался четырехтрубный крейсер «Бреслау».

«Жаркий» тут же сбавил ход. Что делать? Атаковать? Это было бы безумием. Ни у кого не было иллюзий — мы будем пущены на дно раньше, чем сблизимся с противником на дистанцию эффективного действия наших снарядов и торпед. К тому же «Бреслау» быстроходнее нас.

Командир созвал на мостике военный совет. Я впервые видел корабль противника так близко и отчетливо. В бинокль было видно, что орудия крейсера направлены на нас и он идет малым ходом в нашем направлении. Командир колебался, а артиллерист и вызванный на мостик инженер-механик молчали. Не отрывая бинокль от глаз, я обратился к командиру: «Попытаемся сблизиться, господин капитан 2-го ранга! Обменяемся хотя бы парой выстрелов!»

То, что мы не стреляем — это понятно. Но почему не стреляем «Бреслау»? «Не волнуйтесь, — утешает нас артиллерист, — он еще слишком далеко. Сейчас сблизится и откроет огонь, будьте уверены!» Дальномер определяет расстояние в 70 кабельтов.
Проходят минуты в томительном напряжении и ожидании первого залпа с «Бреслау». Но крейсер неожиданно разворачивается и направляется к побережью. Мое предложение ввязаться в бой ни у кого поддержки не нашло. Командир не хочет подвергать бессмысленной опасности миноносец, приняв решение держаться на прежней дистанции и наблюдать за противником...

«Жаркий» и «Бреслау» еще долго наблюдали друг за другом. Затем командир дал команду «право на борт» и приказал возвращаться в Батум. Входя в гавань, мы услышали выстрелы «Бреслау», который начал обстрел наших сухопутных позиций. Правда, как мы узнали позже, наши части, пока мы наблюдали друг за другом, покинули эти позиции, которые тут же были заняты турками. Так что «Бреслау» в течение почти двух часов обстреливал собственных союзников.

Едва мы пришвартовались в порту, как нашего командира вместе с командующим Батумским отрядом вызвали к коменданту крепости.

«Почему вы не атаковали крейсер?» — сердито накинулся на них генерал Ляхов.

«Ваше Превосходительство, — пытался объяснить командир, - среди бела дня это было совершенно невозможно! Он бы утопил нас прежде, чем мы смогли к нему приблизиться...»

«Мои казаки, — отрезал генерал, — всегда атакуют противника и Днем, и ночью. А вы не можете?»

Убедить генерала было невозможно, и с этого дня «Жаркий» впал в немилость у коменданта. Правда, это продолжалось недолго, поскольку без поддержки «Жаркого» с моря казаки генерала Ляхова не чувствовали себя столь уверенно во время собственных атак. Но мы в кают-компании еще долго, посмеиваясь, вспоминали слова генерала, сравнившего атаку казаков с атакой миноносца...

Пока мы крейсировали вдоль побережья, турки, осмелев от первых успехов, начали наступление в глубине Кавказа в направлении на Тифлис, почти не встречая сопротивления со стороны наших слабых и разрозненных сил. К середине декабря они вышли уже на ближние подступы к столице Закавказья, легкомысленно обнажив и подставив под удар свой левый, приморский фланг. В этот момент русское командование, собрав резервы и получив с севера подкрепления, нанесло по туркам ответные удары — вспомогательный под Саракамышем и главный вдоль Приморского направления. Турки дрогнули и начали в беспорядке отступать, бросая оружие и обозы. С этого времени наступление наших войск Кавказского фронта развивалось фактически непрерывно. Казаки и солдаты демонстрировали чудеса доблести, наступая среди диких заснеженных гор, без дорог, а порой даже без троп.

С началом общего наступления к нам из Севастополя прислали миноносец «Живой» — того же типа, что и «Жаркий». Это было нам большой подмогой, значительно увеличив силы Батумского отряда. Операции отряда с ходом наступления приобретали все большее значение, и мы часто действовали целой «армадой». В море выходили «Березань», оба миноносца и «китайские крейсера».

Мне запомнился случай, когда «армада» как-то вышла на обстрел городка Хора, который по сведениям разведки служил базой снабжения турецких войск. Нашим обстрелом несчастный городок был практически разрушен, а все плавсредства, стоящие в гавани (фелуки, шхуны и т.п.), потоплены. Мы пощадили только мечеть, хотя имели сведенья, что она используется под склад. Перед началом бомбардировки мы предупредили жителей, чтобы они покинули Хору и примерно два часа не открывали огня. Когда «Жаркий» обстреливал мост, соединяющий город с побережьем, мы в бинокль увидели, что по мосту идет женщина с ребенком на руках. Мы немедленно прекратили огонь, дали ей пройти, а затем уже добили мост.

В этот момент сигнальщики заметили плавающую мину, дрейфующую вдоль берега. Видимо ее сорвало с якоря в каком-то заграждении, и она могла представлять опасность для наших кораблей. Ее следовало разминировать или взорвать. Командир приказал мне этим заняться. Мы спустили шлюпку и стали осторожно приближаться к мине. И тут же попали под обстрел.

Мина оказалась ловушкой. Никто из нас не пострадал, но шлюпка оказалась продырявленной во многих местах. Мы утопили мину винтовочными выстрелами, а «Жаркий», прикрывая нас, бил из орудий по кустарнику на берегу, откуда турки стреляли по нашей шлюпке. Как я уже отметил, на нашей шлюпке никто не пострадал.
Из Севастополя периодически выходил в море целый дивизион миноносцев для операций дальше на юго-запад от нас. Однажды, когда с одного из миноносцев отправили призовую партию, чтобы осмотреть турецкую фелуку, с нее открыли огонь. Был убит лейтенант А. и несколько человек ранены. Матросам с большим трудом удалось вывести шлюпку из под огня и доставить тело лейтенанта на миноносец.

Турки использовали любую возможность для засад и ловушек при наших рейдах у побережья, и все время приходилось быть начеку. Набравшись опыта, мы безжалостно топили все парусники и фелуки, если они вызывали у нас хоть малейшее подозрение.
Как я уже говорил, прибытие «Живого» было для нас очень существенным подкреплением. Теперь, наряду с поддержкой сухопутными силами мы могли совершать дальние рейды на коммуникации противника для уничтожения его судоходства и проведения дальней разведки.

В наш первый совместный поход мы дошли до мыса Ерос у Трапезунда, но никого не обнаружив, вернулись ни с чем. Затем мы получили приказ «припугнуть» обстрелом крупные турецкие города. «Живой» направился к Трапезунду, а мы — к Рице. Там мы уничтожили все, что хоть отдаленно напоминало военные объекты. Успех был настолько потрясающим, что командование, наконец, осознало важность Батумского отряда и прислало к нам из Севастополя еще два миноносца.

Командир одного из вновь прибывших миноносцев уверял, что он в районе Трапезундского маяка был атакован подводной лодкой, пытался таранить ее, задев винтами перископ. И действительно, винты миноносца были повреждены. Но поскольку до этого еще ни одна немецкая подводная лодка не была замечена в Черном море, мы с известным недоверием отнеслись к его рассказу, считая, что он просто напоролся на риф, а чтобы избежать ответственности за аварию придумал историю о подводной лодке. Но полностью сбрасывать со счета возможность появления немецких лодок в Черном море было нельзя и с этой угрозой приходилось считаться.
Прибытие новых кораблей позволило нам произвести необходимый ремонт — почистить котлы и перебрать машину. Я же воспользовался временем, чтобы побродить по окрестностям Батума. Этот уголок Кавказа воистину великолепен и своеобразен. Здесь чувствуешь себя скорее в Африке, чем в Европе. Роскошные пальмы, цитрусовые деревья, плантации чая, падающие с гор водопадами ручьи — все это очень необычно выглядит для человека, привыкшего к суровым лесам и заснеженным полям России. Столь колоритно было и местное население, состоявшее главным образом из турок, азербайджанцев и армян. Преобладание мусульманского населения при войне с турками создавало множество проблем, но пока правительство справлялось с обстановкой. Если не считать нескольких бунтов азербайджанцев, население вело себя спокойно и лояльно. Даже дикие горцы-татары и черкесы показали себя истинными сыновьями России, верно и самоотверженно служа ей.
Однажды я наблюдал, как через Батум двигалась целая армия пехоты и кавалерии, состоящая исключительно из кавказских народностей. Это была потрясающая картина, навсегда врезавшаяся мне в память.

Впереди аллюром проскакал грузинский кавалерийский полк. Изящные силуэты всадников в черкесках с белыми башлыками с неповторимой кавказской посадкой на невысоких горных лошадях прогарцевали по улицам города. За ними проскакал полк смуглых черкесов, блиставших серебряной чеканкой своих шашек, револьверов, портупей, кинжалов и поясов. Затем следовал полк армян почти в такой же форме, только с красными башлыками. Выглядело это очень красиво и великолепно гармонировало с окружающей природой, высокими заснеженными пиками гор, блеском и звяканьем оружия и своеобразными звуками восточной музыки. Все это напоминало сказки «Тысячи и одной ночи»...

В начале февраля из Севастополя прибыли миноносцы 4-го и 5-го дивизионов. Пополнив запасы угля, они вышли на обстрел побережья. Вскоре к ним присоединились и мы. Целью обстрела был небольшой городок, где находились воинские части и склады противника. Мы уничтожили в городе все, что было возможно, и хотели уже уходить на базу, когда неожиданно заметили на горизонте дымок. Построившись кильватерной колонной, мы полным ходом пошли по направлению к дыму. Внезапно головной миноносец сбросил ход и положил руль вправо, поднимая на мачте флаг «Буки». Мы еще не успели ничего понять, как на нас, поднимая вокруг водяные столбы, обрушивается залп с «Бреслау». Если бы это произошло в открытом море, то нам бы пришел конец, поскольку для такого крейсера, как «Бреслау», мы — легкая добыча. Он бы нас догнал и всех уничтожил. Хорошо, что мы были под берегом, и быстро бросились наутек под защиту береговой батареи Батума. Как только батарея дала залп навстречу «Бреслау» своими десятидюймовыми орудиями, он быстро развернулся и ушел, позволив нам невредимыми вернуться на базу.

13 февраля в Батум прибыл экзарх Грузии архиепископ Питирим. «Жаркий» получил приказ доставить владыку на театр военных действий. Архиепископа сопровождали наместник Кавказа и командующий Кавказским фронтом. Добравшись до Макриаля, мы спустили шлюпку, чтобы доставить высоких гостей на берег. Честь командовать этой шлюпкой была предоставлена мне.

В Макриале, отделенном от противника заснеженным горным хребтом, архиепископ отслужил молебен и воодушевил войска пламенной проповедью. После этого экзарх отправился на передовые позиции, чтобы «благословить сражающихся».
Вернувшись в Батум, я узнал, что меня переводят на флотилию подводных лодок, чего я желал уже давно. И все же мне было грустно и тяжело расставаться с «Жарким», с его командиром, его командой, со всеми моими товарищами, с которыми я провел вместе столько тяжелых и опасных дней.

Утром мне предстояло покинуть миноносец, а вечером в небольшой, но очень уютной кают-компании «Жаркого» офицеры провожали меня прощальным ужином. Мне подарили серебряный кубок с выгравированными названиями тех мест, где нам приходилось вести боевые действия.

Растроганный, я поднял тост за удачу «Жаркого».(Вскоре после моего отъезда «Жаркий» покинул Батум и вернулся в Севастополь для капитального ремонта машин, износившихся от тяжелых режимов боевой эксплуатации. Возвратился в Севастополь и позже прибывший «Живой». Комендант Батумской крепости не хотел отпускать миноносцы, но смирившись с неизбежным, объявил обоим кораблям благодарность в приказе).

Из окна железнодорожного вагона, увозившего меня из Батума, виднелись трубы стоявшего в гавани «Жаркого». Они дымили. Значит миноносец должен был выйти в море. Я чувствовал охватившее меня волнение. Мне было больно и тяжело уезжать. Поезд тронулся, и вскоре вся тропическая красота Батума скрылась из вида. Поезд шел вдоль горной цепи Главного Кавказского хребта, и передо мной открывались великолепные ландшафты покрытых лесами, фруктовыми садами и виноградниками горных склонов. Я думал о великолепии столицы Кавказа — Тифлисе, о бесчисленных нефтяных скважинах Баку, о том, как велика и богата Россия...

Со скромным багажом, состоявшим главным образом из собранной мной коллекции трофейного оружия, я сошел с поезда в Севастополе. На следующий день я представился моему новому командиру — капитану 1-го ранга Клочковскому, командующему флотилией подводных лодок. «Вы назначены минным офицером на подводный заградитель „Краб", — объявил он мне. — Вам надлежит сегодня же прибыть на корабль».

Я отправился искать «Краб», утопая в непролазной грязи берега. Вскоре я нашел его. Заградитель стоял на слипе, окруженный лесами. Корпус «Краба» был грязным, в пятнах ржавчины и сурика. Он напоминал то ли недостроенный, то ли брошенный корабль. Это неприятное впечатление стало еще сильнее, когда я влез на палубу по деревянному трапу и попробовал спуститься в мрачную темноту центрального поста. Внутри царил полный хаос. Аккумуляторов не было, машины оказались разобранными. Чувствовалось, что не скоро заградитель будет готов к выходу в море.
«Ваше Высокоблагородие, — обратился ко мне какой-то матрос, — не ходите дальше. Там можно утонуть в грязи. Пройдите в кают-компанию, а я сейчас доложу командиру». Он ввел меня в какое-то помещение. Я огляделся. Ничто не говорило о том, что это офицерская кают-компания. Облезлые и непокрашенные переборки огораживали пустой, зияющий склеп аккумуляторной ямы. «На „Жарком" и то было лучше», — подумал я. «На нем хоть можно было выходить в море и сражаться».
Мне казалось, что должна пройти вечность прежде чем удастся привести в порядок весь этот хлев.

Прошло несколько минут, и появился командир в сопровождении офицеров и инженера. Я доложил о себе и был встречен очень приветливо. «Я очень рад вашему прибытию, — сказал командир, — мы скоро закончим работы на борту. Подключайтесь. Побыстрее ознакомьтесь с лодкой и своими обязанностями».
Всех офицеров я хорошо знал, поскольку мы вместе учились в школе подводного плавания. От них я узнал историю «Краба». Заградитель был заложен еще в 1908 году и являлся первым кораблем такого типа в мире. Естественно в его проекте было много недостатков, нуждающихся в постоянной корректировке. При водоизмещении 550 тонн «Краб» мог нести 66 мин и 4 торпеды. Его проектная скорость составляла 14 узлов. Но судостроительный завод в Николаеве, где «Краб» строился, не был уверен, что сможет завершить постройку из-за необходимости постоянного внесения изменений в проект.

Испугавшись больших расходов и длительного срока работ, завод оставил заградитель недостроенным. И тогда автор проекта инженер Налетов решил продолжать работы на свой страх и риск. Но из-за острой нехватки средств работа продвигалась очень медленно. В распоряжении Налетова было три или четыре техника и десятка два рабочих, чей труд он оплачивал из собственного кармана. Тут грянула война, и только тогда командование поняло насколько важно было бы иметь в строю подводный минный заградитель. Были выделены дополнительные средства, которые немного ускорили ход работ.

Сам Налетов, имея дьявольский темперамент и нечеловеческую работоспособность, работал днями и ночами. Мы, офицеры и команда, помогали ему всеми силами, но часто наш темп работ совершенно не устраивал Налетова. Так что не обходилось и без перебранки.

В 1913 году «Краб» при первом погружении потерпел аварию и чуть не затонул. Стало ясно, что необходимо перепроектировать корпус лодки и поставить дополнительные балластные цистерны. Эти работы и пытался выполнить Налетов за свой счет. Несколько раз он вообще хотел на все плюнуть и бросить это дело. Но уже шла война, удалось получить необходимые средства и командир уговорил Налетова остаться. Наконец, в апреле «Краб» был спущен на воду, и через несколько дней мы провели первое пробное погружение. Все прошло, в общем, удачно, но многие системы «Краба» требовали доводки. Всякий раз, когда мы погружались и всплывали мы обнаруживали все новые и новые дефекты, которые требовали устранения.
Я настолько был погружен в работу, что больше ни о чем не думал, и был приятно поражен, когда мне зачитали приказ командующего флотом о награждении меня боевым орденом за службу на «Жарком». Вскоре я получил и грамоту к ордену из собственной Его Величества Канцелярии. В этот день мы, разумеется, работу бросили и отправились обмывать мое награждение.

Пока мы возились с «Крабом» с Николаевской верфи стали приходить новые большие подводные лодки. В декабре в Севастополь пришла «Нерпа», поразившая всех нас размерами и обводами. В феврале пришел «Тюлень», а в марте — «Морж». Сравнение новых лодок с «Крабом» было далеко не в его пользу. Новые подлодки водоизмещением в 700 тонн несли 12 торпед, имели самые совершенные машины и просто роскошные жилые помещения. Они поочередно уходили в море в длительные рейды на 14 — 17 дней, патрулируя около Босфора, уничтожая турецкие пароходы и охотясь на «Гебен» и «Бреслау». Командиры новых подводных лодок носились со смелым планом прорыва в Босфор для атаки на находившиеся там немецкие крейсера. Но командир флотилии эти прожекты категорически отвергал. Эти три новые лодки фактически и составляли все подводные силы Черноморского флота. Восемь остальных лодок водоизмещением по 125 тонн, включая четыре, доставленные недавно по железной дороге из Владивостока, никакого боевого значения не имели и их можно было не принимать во внимание. Точно также относились и к «Крабу», которого определили в класс «кораблей-макетов». Офицеры с других подводных лодок так и дразнили нас «макетчиками», что всегда приводило в ярость нашего инженера-механика М.

Эта шутка действовала на него, как красная тряпка на быка. Часто нам всем вместе приходилось его успокаивать, хотя ему нельзя было отказать в чувстве юмора.
На всех кораблях вообще принято подначивать друг друга безобидными шутками. Наш штурман, маленький толстый лейтенант Ш. любил подшутить над механиком. «Скажи, Миша, — спрашивал он, — что мы тебе сделали плохого? За что ты хочешь всех нас отравить выхлопами из своих моторов и извалять в саже?» Механик начинает заводиться, но пересиливает себя и, посмеиваясь, говорит штурману: «Расскажи-ка лучше, как ты попал в шторм на „Нерпе"?» Лейтенант краснеет и замолкает. Недавно он ходил в поход на «Нерпе», где стал жертвой изысканной шутки. Несколько дней подряд штормило и лил непрерывный дождь. При такой погоде несущие вахту на рубке одевают штормовое обмундирование, дождевик и резиновые болотные сапоги, поскольку волны накрывают палубу и рубку, делая всех стоящих на ней мокрыми с ног до головы. Лейтенант Ш. перед вахтой вздремнул, а когда его разбудили, то он, заступая на вахту, поинтересовался какова погода. «Штормит, — ответил ему младший штурман, — одевайся как следует!» На самом же деле за ночь шторм утих, на море был штиль, а на небе сверкало солнце. Все офицеры были на мостике. И вот из люка появляется во всем штормовом полная фигура лейтенанта Ш. Чтобы у него не возникло никаких сомнений в состоянии погоды ему на голову, как только та появилась из люка, вылили ведро воды, как-будто на него сразу обрушилась крутая волна. Ругая погоду, лейтенант Ш. забрался на мостик, жалуясь офицерам, что ему в такую скверную погоду приходится стоять вахту. Ему ответили взрывом хохота. Только тогда он заметил, что погода отличная и море искрится под лучами солнца. Ничего не оставалось, как посмеяться вместе со всеми. Так незаметно за вахтами, шутками и болтовней в кают-компании проходили первые боевые походы.
Очень редко удавалось обнаружить боевые корабли или торговые суда противника. Жертвами лодок, как правило, становились маленькие турецкие парусники, снабжающие армию провиантом. Тогда, летом 1915 года, боевые походы больше напоминали приятные морские круизы, нежели участие в военных действиях. Одна из наших лодок даже осмелилась всплыть прямо перед Босфором и устроить прямо на глазах у противника купание экипажа.

Нашей плавбазой служил старый транспорт «Днестр». Каждая лодка занимала на транспорте «свой» отсек, где обитали офицеры и команда. Несмотря на известные трения, неизбежные между экипажами различных кораблей, жизнь на «Днестре» была приятной и даже веселой. «Меломаны», которых было немало на флотилии, организовали два оркестра — струнный и духовой. В торжественных случаях медь духового оркестра гремела на палубе «Днестра» или на пирсе. «Струнники», а их было человек 6 — 7, играли в кают-компании во время обеда. Обеды в кают-компании проходили всегда шумно и весело. Офицеры все были молоды, жизнерадостны и полны юмора. Даже командир флотилии капитан 1-го ранга Клочковский — человек очень сдержанный, если не сказать замкнутый, часто от души хохотал над нашими шутками.

Темы в кают-компании были самые разнообразные: обсуждались боевые действия, городские новости, личные дела. И в зависимости от обсуждаемой темы струнный оркестр подбирал соответствующую музыку.

Старший лейтенант X. — отличный пловец и атлет — был по натуре очень веселым человеком. Вдвоем с одним матросом они выступали как профессиональные циркачи, доставляя всем неслыханное удовольствие. Кроме того X. был очень неплохим художником, рисуя преимущественно картины маринистского содержания. Правда, рисовал он редко, ожидая, как он говорил, прилива вдохновения...

Наконец, после четырех месяцев круглосуточных работ, «Краб» был готов выйти на ходовые испытания. Необходимо было также проверить надежность системы постановки мин из подводного положения и боевую подготовку личного состава. Все это предполагалось делать на большой глубине. Испытание системы минной постановки было поручено мне.

Все прошло в высшей степени удачно. Минный транспортер работал бесперебойно и мины были поставлены точно в заданном месте и на заданной глубине. На следующий день «Краб» должен был пройти испытания на предельной глубине погружения. Инженер, спроектировавший «Краб», и рабочие, строившие его, отказались принять участие в этих испытаниях. Это говорит о том, насколько они доверяли своему детищу. Однако несмотря ни на что, испытания прошли успешно. Нам удалось пробыть два часа на глубине 220 футов. Горизонтальными рулями было относительно тяжело управлять, но, в общем, «Краб» хорошо слушался руля. Проявились еще кое-какие мелкие дефекты, но их с грехом пополам быстро устранили. Командование приказало форсировать испытания.

В апреле 1916 года в Севастополь прибыл Царь и выразил желание посетить «Краб». Нам был отдан приказ ошвартоваться у Царского мола в Южной бухте. Ждать пришлось долго. Царь осматривал морской госпиталь и прибыл на мол только перед заходом солнца. Офицеры и команда были построены на верхней палубе. Лейтенант У. и я встали фалрепными у трапа.

Император был в кубанской казачьей форме. Мне бросилось в глаза, что он очень плохо выглядел. Лицо государя было мертвенно бледным и весь вид — смертельно уставшим. По грустному взгляду и выражению лица казалось, что Царь глубоко опечален. Темные круги под глазами придавали лицу монарха страдальчески-болезненное выражение. Быстро пройдя мимо нас, государь поднялся на борт лодки. Он поздоровался с командой и офицерами, перекинулся парой фраз с командиром и в сопровождении последнего снова сошел на мол, где попросил объяснить, как «Краб» ставит мины. На предложение командира осмотреть лодку изнутри государь отказался. Затем император со всеми распрощался и уехал. Смотр был окончен, и «Краб» возвратился на прежнее место стоянки.

Теперь, когда уже прошло столько лет после страшного урагана, разметавшего по свету уцелевших и переживших ужасы революции и гражданской войны, стали забываться и редкие счастливые минуты далекого прошлого, вдохновлявшие всю нашу жизнь и службу. Но день приезда государя на «Краб» врезался в мою память навсегда. Я отчетливо помню, как смотря в последний раз на Царя, я был весь охвачен мрачным предчувствием чего-то страшного, которое неумолимо надвигалось. Проникновенный, доброжелательный взгляд Царя упал на меня, и его лицо озарила слабая улыбка. Мне показалось, что император хочет мне рассказать, как трудно быть государем, как тяжела корона и как ему нужна поддержка, которую никак не найти.
Мне запомнился и разговор офицеров а «Крабе» после визита Царя. «Я очень рад, — заметил лейтенант К. — что император не захотел спуститься вниз и осмотреть заградитель внутри, поскольку визит Царя не принес удачи ни одному кораблю, которые он посещал».

К. был совершенно прав. С кораблями, на которых побывал Царь, постоянно что-то случалось. Поэтому все в душе радовались, что на переборках «Краба» не красовалась подпись Царя «Николай», которую он обычно оставлял на посещаемых кораблях...
А между тем, обстановка на Черном море требовала скорейшего введения «Краба» в состав действующего флота. Вскоре командир доложил командованию, что заградитель готов к боевым действиям.

За прошедший 1915 год ничего особенного на театре военных действий не произошло. Немецкие крейсера появлялись крайне редко. Будучи обнаруженными они, как правило, не принимали боя, а быстро уходили, пользуясь большим преимуществом в скорости. Набег противника в Пасхальную ночь на Одессу не только не был успешным, но и обошелся очень дорого.

Ночью к Одессе в сопровождении миноносцев подошли два турецких крейсера. Крейсер «Меджидие» под охраной двух миноносцев подошел к самому порту, а крейсер «Хамидие» прикрывал операцию с моря. «Меджидие» собрался открыть огонь по стоявшим в порту судам, как неожиданно подорвался на мине заграждения и начал погружаться. Миноносцы сняли с него экипаж, добили погибающий корабль торпедами и быстро отошли. Однако «Меджидие» подорвался на мелководье так, что на поверхности воды остались торчать орудия и надстройки. Сразу же начались работы по подъему корабля. Через два месяца «Меджидие» был поднят, введен в док одесского порта, а еще через несколько месяцев крейсер, переименованный в «Прут», был введен в состав русского флота.

Наша эскадра периодически обстреливала турецкое побережье, форты противника и укрепления Босфора. При нападении на Босфор часто использовались гидросамолеты, которые, пролетая над турецкой столицей, сбрасывали бомбы. Боевые действия мы пытались скоординировать с атакой союзников на Дарданеллы, которые пытались захватить турецкие проливы и открыть их. Это было крайне важно для нас, поскольку изменило бы весь характер войны, если бы удалось установить морскую связь с нашими западными союзниками. Однако эти надежды не сбылись. Союзникам в последний момент не хватило' решительности. Понеся большие потери, они отступили, а затем полностью эвакуировали свой десант. Это было вдвойне обидно, поскольку в Стамбуле уже царила паника, и никто там не надеялся противостоять наступлению наших союзников. Турки уже были готовы капитулировать и сдать город. Всего три дня оставалось союзникам, чтобы захватить проливы и изменить ход войны и истории. Но ничего подобного не произошло и все были удручены этой неудачей. Мечта оказалась несбыточной.

В июне Черноморский флот пополнился новым линейным кораблем «Императрица Мария», только что построенном в Николаеве. Перед прибытием нового линкора в Севастополь «Краб» получил приказ принять полный боевой груз мин и выставить их у Босфора, чтобы обеспечить полную безопасность дредноуту при переходе открытым морем. Эта мера считалась необходимой, поскольку вооружение «Императрицы Марии» еще не находилось в полной готовности.

Ранним утром 8 июня 1915 года «Краб» вышел в море. На борту заградителя находился помимо экипажа командир флотилии подводных лодок и два офицера его штаба. Помещения «Краба» были настолько малы, что мы чувствовали себя, как сельди в бочке. Операцию обеспечивали, сопровождая нас, подводные лодки «Морж» и «Тюлень», которые должны были вернуться в дозор в районе постановки мин.
Когда мы запустили свои дизель-моторы, начался как обычно адский шум и стоянку заволокло густым черным дымом. Через пару минут моторы вышли на режим, грохот и дым прекратились. Наши дизеля были предметом шуток и острот всей флотилии. И сейчас за нашими мучениями со смехом и шутками наблюдали с «Моржа» и «Тюленя». Но когда мы перешли на режим, то быстро оставили насмешников далеко позади и не отказали себе в удовольствии показать им «конец». Это старая флотская шутка, когда отстающему показывают конец каната, как бы предлагая взять его на буксир. Она способна вывести из себя кого угодно...

Поход продолжался. На нашей корме был поднят трехцветный государственный флаг (вместо военно-морского Андреевского), поскольку официально «Краб» еще не был включен в состав флота. Так что, если кто-либо наблюдал за нашим выходом из Севастополя, то мог подумать, что мы продолжаем сдаточные испытания.
Когда берег растаял за горизонтом, экипаж «Краба» был построен на палубе. «Приготовиться к подъему флага!» — скомандовал командир. «Флаг поднять!» И святой Андреевский флаг затрепетал на нашем кормовом флагштоке. На море стоял зеркальный штиль. Пекло солнце, и тишина казалась неестественной.
Неожиданно нам показалось, что издали доносится какой-то гул, похожий на шум моторов. На всякий случай мы подготовили к бою наше маленькое 37-мм орудие и пулемет. У немцев появились первые гидросамолеты и нам нужно было считаться с возможностью воздушной атаки.

На следующее утро мы вышли в точку рандеву с подводными лодками сопровождения. Вскоре я увидел с мостика неясные очертания чьей-то рубки и, вглядевшись, узнал «Моржа». Затем с правого борта появился «Тюлень».

Как и накануне стояла жара, и море было зеркально-тихим. До Босфора было еще далеко, и командир разрешил всем нам искупаться. Со всех трех лодок матросы и офицеры стали прыгать за борт. Стоявшие вахту тщательно следили за небом и горизонтом, чтобы не допустить внезапного появления противника.

Через полчаса купание закончилось, и лодки снова разошлись разными курсами. Нам желали удачи, кричали: «Ни пуха, ни пера!»

Еще несколько часов полного хода, и на горизонте открывается Анатолийское побережье. К всеобщей радости поднимается ветер, и через несколько минут море совершенно меняется — волны с пенистыми гребнями перекатываются через палубу «Краба». На горизонте уже видны береговые огни и маяки Босфора. «Еще миля, — прикидывает командир, — и будем погружаться».

Звучит команда остановить машины. «Краб» тихо раскачивается на волне. У нас есть еще немного времени, чтобы подышать свежим воздухом на верхней палубе. Весь экипаж выходит наверх, чтобы насладиться этими последними минутами перед погружением.

Мы находимся перед северным входом в пролив, между ним и минными заграждениями противника. Нам надлежит скрыто проникнуть в Босфор и выставить свои мины на пути немецких и турецких кораблей. Шансов на успеху нас мало, особенно с нашим «Крабом» — этим «макетом». Мы все это знаем, но настолько свыклись с этой мыслью, что она нас уже и не страшит. Все держатся беззаботно. Напряжения никакого нет. Офицеры спокойно беседуют между собой на отвлеченные темы, матросы шутят и смеются.

Звучит команда: «Задраить люки! Приготовиться к погружению!» Все разбегаются по боевым постам. Мы слышим, как волны бьются о корпус и вода с шипением заполняет цистерны.

«Глубина 70 футов!» — приказывает командир, и я вижу, как стрелка глубиномера останавливается на этой отметке.

«Глубина 150 футов!» «Краб» стремительно уходит на глубину.
«Подвсплыть на 70 футов!» — командир хочет убедиться в управляемости заградителя. «Краб» выполняет все команды отлично и хорошо держится на глубине. Каждые четверть часа мы всплываем на перископную глубину и ведем наблюдение за морем и берегом. Нам необходимо чрезвычайно точно держать нужное направление, а течения в проливе меняются постоянно в зависимости от глубины погружения.
Мы продвигаемся вперед со скоростью 4 — 5 узлов. Прошло уже два часа. В лодке духота и жара. Давление поднялось до 780 мм. Особенно тяжело в корме: жара, пары бензина и масла. Я начинаю чувствовать бензиновый угар. Слезятся глаза, голова кружится. Время от времени мы поочередно ненадолго уходим в носовую часть лодки, где воздух лучше, чтобы отдышаться и сунуть голову в бочку с водой.

Время идет, и находиться в кормовом отсеке становится совсем невмоготу, кажется, что мы дышим не воздухом, а бензином. Но все остаются на своих местах.

До выхода в район постановки мин остается час. Но выдержит ли команда так долго? Что же делать? Всплыть? Пустить вентиляторы? Об этом нечего и думать. Мы находимся совсем близко от вражеского побережья и немедленно будем обнаружены, а следовательно и уничтожены.

Я прошу у командира посмотреть в перископ. «Подвсплыть на 18 футов!» — Приказывает он. Я осматриваю горизонт. Берега пролива очень близко. Хорошо различимы дома, берег, знаки и маяки.

«Погружение на 100 футов!» — отдает приказ командир. Он увидел в перископ что-то очень похожее на самолет. Срочно погружаемся.

Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что мы находимся в самой гуще мин заграждений противника. Интересное положение: мины под килем и бомбы над головой.

Впрочем никто об этом не задумывается. Все свыклись. Миг — и ты уже на небесах. Этого мига мы все ждали с легким сердцем.

Внезапно, когда «Краб» находился на глубине 70 футов, мы услышали скрежет, как будто кто-то водил по борту металлическим скребком. Мы молча посмотрели друг на друга. Каждый все понял, но никто не проронил ни слова.

Мы задели минреп турецкой мины. Скрежет идет вдоль борта, с носа на корму. И намотается минреп на винт? Если это произойдет, то всем нам конец! Но вот скрежет затих. Все, все обошлось, мы отделываемся одним испугом.

«Торпедные аппараты товсь!» — неожиданно доносится до меня приказ по переговорной трубке. «Есть, торпедные аппараты товсь!»

«Внимание, рулевые, глубина 20 футов. Так держать!»

В переговорную трубу я слышу, как командир «Краба» докладывает командиру флотилии, что в проливе стоит большой турецкий корабль. Не плохо бы его торпедировать еще до постановки мин. Завязывается короткая полемика, в итоге которой принимается решение сначала выставить мины, а потом уже торпедировать корабль. Постановка мин важнее. Иначе мы будем обнаружены и уже вряд ли сумеем поставить мины как положено. Я подхожу к перископу и гляжу на корабль противника. Он совсем рядом с нами. Какая отличная цель для торпеды! Жалко...
Мы движемся еще около получаса и, наконец, выходим в нужное нам место. «Приготовиться к постановке мин! — звучит команда. — Открыть минные люки!»
Мы слышим шум мотора, открывающего крышки люков. Люди еле держатся из последних сил почти в полубессознательном состоянии. Еще полчаса и никто не выдержит.

«Мины ставить!»

Я сам включаю транспортер, внимательно глядя на манометр, фиксирующий постановку каждой мины. Только бы все было в порядке! Это моя единственная мысль в тот момент...

Мы уже ставим 65-ю мину из 66, когда неожиданно ощущаем сильный толчок в носу. Гаснет несколько ламп. Включается аварийное освещение. Затем следует второй толчок, потом третий. «Краб» накреняется и начинает оседать носом. Глубиномер показывает 120 футов, но лодка больше не слушается управления, продолжая медленно погружаться. Возможно, мы натолкнулись на какой-то обломок или риф, необозначенный на карте.

Мы быстро осматриваемся, соображая, что делать. Вода в лодку не поступает — значит пробоины нет. Всплывать? Но нас могут обнаружить. Быстро продуваем главный балласт и, выдвинув перископ, стопорим ход.

Уже совсем темно и никого обнаружить не удается. Только очень близко угадывается побережье.

Командир приказывает снова погрузиться и выставить две оставшиеся мины. Сейчас было бы самое время торпедировать корабль противника, который мы обнаружили раньше. Но «Краб» плохо слушается руля, да к тому же, как выясняется, торпедные аппараты оказываются поврежденными от удара.

Между тем в корме дышать уже совершенно невозможно. Двух матросов выносят в нос в бессознательном состоянии. Нужно срочно всплывать, чтобы не погубить весь экипаж. Но в проливе всплывать — просто безумие. Нужно выходить из него, а на это требуется еще по меньшей мере полчаса.

Боже, какими бесконечными кажутся эти минуты. Люди задыхаются, слезы ручьем льются из глаз. Я вижу, как рулевой унтер-офицер из последних сил управляет рулями. Я пытаюсь подбодрить его, но даже на это у меня нет сил...

Наконец раздается приказ всплывать. Еще момент, и через открытый люк в лодку врывается поток свежего, прохладного, все оживляющего воздуха. Нет ничего прекраснее на свете! Я выскакиваю на палубу и, как драгоценное вино, полной грудью поглощаю воздух. Неслыханное блаженство! Лейтенанта У. выносят на палубу без сознания. Он до последней минуты находился в машинном отделении, а когда открыли люк, потерял сознание. Мы окатываем его холодной водой, и он быстро приходит в себя...

«Краб» полным ходом стал уходить на север. К утру мы были уже довольно далеко от Босфора. «Императрица Мария» ждала нашего сообщения об успешной постановке мин в проливе, чтобы начать переход в Севастополь. Мы дали радио и сами направились на родную базу.

Я никогда не забуду первого возвращения «Краба» из боевого похода в Севастополь, того чувства радости и гордости, которое охватило всех нас от сознания выполненного долга. Все наши тяготы и волнения были с лихвой вознаграждены. Мы возвращались на базу одухотворенные успехом.

На следующее утро перед нами открылось побережье Крыма во всем своем непередаваемом великолепии. На горизонте показались дымки, и вскоре мы опознали эскадру Черноморского флота, шедшую контркурсом с дредноутом «Императрица Мария». На мачте флагманского корабля затрепетал на ветру предназначенный для нас сигнал: «Адмирал благодарит за успешное выполнение задания». Нам же для полной радости хотелось скорее узнать подорвется ли какой-нибудь из вражеских кораблей на наших минах.

Когда мы подошли к нашему месту стоянки в Южной бухте, нас уже на пирсе ожидала целая делегация офицеров, жаждавших узнать подробности операции. «Морж» и «Тюлень» еще не вернулись, и, естественно, никто ничего не знал, как все закончилось в Босфоре. Мы с гордостью им поведали, что старый «макет» оказался вполне пригодным для выполнения самых сложных боевых задач, и это явилось наилучшим ответом всем шутникам, пускающим шпильки в адрес нашего заградителя. Мы больше не завидовали большим подводным лодкам и их удобным помещениям. Мы гордились своим «Крабом».

Через два дня мы с волнением прочли в «Крымской газете»: «Как стало известно, турецкий крейсер „Бреслау" прямо в проливе подорвался на мине. Подробности пока неизвестны».

Я немедленно кинулся к командиру «Краба», чтобы быть первым, кто сообщит ему эту приятную новость. Можно представить, какое радостное оживление царило в тот вечер в нашей кают-компании.

Через некоторое время от нашей агентуры в Турции пришло подтверждение, что «Бреслау» действительно при выходе из Босфора подорвался на мине и получил повреждение. Чуть позднее командующий флотилией подводных лодок передал командиру «Краба» специальный приказ Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами России Великого Князя Николая Николаевича. В приказе говорилось:

«Севастополь. N 253.
За успешное выполнение боевого задания в сложнейших условиях подводной лодкой особой конструкции выражаю Свое благоволение капитану 1-го ранга Клочковскому и командиру заградителя старшему лейтенанту Феншоу, показавшим мужество и мастерство.»

Через месяц я совершенно неожиданно был повышен в чине вместе с инженером-механиком. Командир и старший офицер получали награды. Чуть позже я, к великому моему смущению, был уведомлен о том, что Его Величество Государь Император, выражая свою признательность, посылает мне золотую табакерку, украшенную императорским гербом.

Командир флотилии еще задолго до нашего похода в Босфор, сразу же после завершения работ и сдаточных испытаний на «Крабе», ходатайствовал о награждении офицеров и команды за их рвение в работе. Подарок Царя порадовал меня тем более, что никто из офицеров лодки подобной чести не удостоился. Награды и повышения в чине стимулировали форсированное завершение работ на «Крабе», которые вскоре были закончены. Командир, старший офицер и инженер-механик были списаны с «Краба» и переведены на другие лодки. Новым командиром заградителя был назначен лучший (по моему мнению) офицер флотилии — капитан 2-го ранга П. Он ходил с нами на сдаточные испытания и был знаком с «Крабом». Я же был назначен старшим офицером заградителя.

Успешное выполнение нами задания по минированию проливов почему-то побудило командование флотом рассматривать «Краб» как обычную подводную лодку наравне с другими и планировать его боевые походы без мин. Это было весьма оригинальное решение. Хорошо еще, что командующий флотилией на каком-то совещании сумел объяснить, что заградителю присущи известное число конструктивных недостатков и он не пригоден для беспрерывного боевого патрулирования в открытом море. Командование, нехотя, приняло это обстоятельство во внимание и «Краб» решено было использовать только для постановки минных заграждений.

Пока заградитель без дела стоял на базе меня из-за отсутствия подготовленных офицеров-подводников откомандировали на другую подводную лодку «Морж». В отличие от «Краба» на ней было значительно лучше, просторнее, легче дышалось.
Летом походы обычно проходили без проблем, поскольку погода стояла, как правило, прекрасная. Но на этот раз задул устойчивый северный ветер, и целую неделю мы на «Морже» боролись с морем между Босфором и мысом Баба. Три дня никто не отваживался носа высунуть из люка. Волны обрушивались на палубу и рубку, били по носовым горизонтальным рулям. После каждой волны бедный «Морж» дрожал всем корпусом и раскачивался. У всех, конечно, были одни и те же мысли: выдержит ли лодка такой шторм? Слава богу, русские подводные лодки, хотя и были далеки от совершенства, но были прочными и надежными.

Не успел затихнуть северный ветер, как началась столь же сильная буря, пришедшая с запада. Барометр стал стремительно падать, предвещая шторм, какого мне еще не приходилось видеть и пережить.

Еще трое суток нас били и терзали волны. Все свежие продукты были съедены и мы перешли на мясные консервы, к которым начали испытывать отвращение. К десятому дню были исчерпаны и все темы для бесед, всех охватило уныние. Поспать не было никакой возможности, сыграть в трик-трак — тоже. Есть — нечего. Единственным утешением была мысль, что когда-нибудь шторму все-таки должен придти конец.
Наконец, в ночь на 14-е сутки шторм начал стихать. С восходом солнца мы открыли люки, проветрили лодку и высушили белье. Вдали, сквозь легкую голубоватую дымку, расплывчато виднелись горы Зун-гулдака. Все надеялись, что в компенсацию за прошедшие отвратительные дни, нам теперь улыбнется удача...

До берега еще далеко, но наши мощные дизели быстро приближают лодку к побережью противника. Мы погрузились и подкрадываемся как можно ближе к порту, поджидая жертву. Около полудня в перископ замечаем два немецких угольных транспорта, торопящихся под погрузку, чтобы уйти ночью под охраной миноносца или канонерки. Командир лодки доволен. Время от времени «Морж» выпускает перископ, поджидая добычу. Наш низкий силуэт и серый фон сумрачного дня скрывает нас от турецких наблюдателей. В перископ ясно видны портовые постройки. Видны даже люди на волнорезе. Нас точно не замечают, иначе бы последовала бы немедленная атака немецких самолетов. Здесь они есть.

Часы ожидания текут неимоверно медленно. Мы убиваем время за игрой в трик-трак, пьем чай, маемся. Приближается вечер. На молу полным ходом идет погрузка транспортов. Солнце садится и быстро темнеет. «Морж» подкрадывается еще ближе к побережью. В перископ видно, что первый транспорт уже готов сняться с якоря. Медленно разворачиваясь, угольщик выходит из гавани. Из его труб валит густой, черный дым.

«Лево руля! Оставаться на 18 футах!» — командует командир. «Морж» в идеальной позиции для атаки. «Правый носовой — товсь! Залп!»

Торпеда с шумом покидает аппарат. Лодку встряхивает. Мгновения кажутся вечностью и, наконец, слышится отдаленный гул взрыва. Торпеда попала прямо в середину транспорта. В перископ виден высокий столб воды, поднявшийся выше мачт парохода, быстро уходящего в воду.

Мы надеемся утопить второй транспорт, но, к сожалению, с него видят гибель первого и угольщик не выходит из порта, ожидая, видимо, либо глубокой ночи, либо хорошего охранения.

А между тем надвигается тьма и в перископ уже ничего невозможно различить. Всплыв, мы связываемся по радио с подходящей «Нерпой», которая должна нас сменить. «Нерпа» дает свои позывные, и мы со спокойной совестью берем курс на север.

На следующее утро на горизонте показываются несколько дымов. Такое впечатление, что они перемещаются в разных направлениях, то отдаляясь, то сближаясь. Вечный вопрос: свои или противник? Один корабль отделяется от остальных и движется прямо на нас. Мы погружаемся на перископную глубину и идем ему навстречу. Корабль приближается, и ни у кого уже нет сомнений — это «Бреслау»! Мы начинаем маневрировать, чтобы выйти в атаку. Он еще слишком далеко от нас, но, видимо, не замечая опасности, продолжает сближаться. Но тут по левому борту вслед за дымками появляются мачты, похожие на мачты наших миноносцев. «Бреслау» немедленно меняет курс и открывает огонь по миноносцам. Мы прямо взвыли от досады. Командир в бешенстве бьет кулаком по перископу. Как обидно! Принес же черт эти миноносцы. Еще две — три минуты и неуловимый немецкий крейсер был бы наш!
Мы всплываем и продолжаем двигаться на север со скоростью 10 узлов в надежде повстречать еще кого-нибудь. Временами на горизонте появляются дымки, но тут же исчезают. На «Морже» все разочарованы, ворчливы и молчаливы. Настроение такое плохое, что нас даже не радует Севастополь после 18 дней напряженного пребывания в боевом походе...

А сменившая нас «Нерпа» чуть не погибла. Под прикрытием дождя лодка проходила вблизи Босфора. Видимость была плохой, накатывалась крупная волна. Неожиданно вахтенный офицер обнаружил след торпеды. Кто ее выпустил так осталось неизвестным. Вахтенный резко положил руль вправо, пытаясь уклониться от попадания. Торпеда все-таки попала в носовую часть «Нерпы», но, к счастью, под таким острым углом, что не взорвалась. При этом ее головная часть отломилась и утонула.

«Нерпа» постоянно попадала в самые невероятные истории, но ей всегда везло. Однажды ночью она, подойдя близко к вражескому берегу, села на неотмеченную на карте мель. Причем очень крепко.

Напрасно давали машинами ход вперед и назад, заполняли и продували балластные цистерны — толку не было. А между тем берег противника рядом и скоро рассвет. А это означает, что «Нерпа» будет сразу же уничтожена. И вдруг ни с того ни с сего «Нерпа», как скаковая лошадь, перескакивает через песчаную гряду и оказывается снова на плаву. Быстро развернувшись, дав машинами полный ход, лодка удаляется от берега и уходит на спасительную глубину.

Вот так, меняя друг друга, мы ходили в боевые походы к турецкому побережью, жадно поджидая добычу. Но попадались только мелкие парусники. Ни крупных транспортов, а уж тем более военных кораблей мы так и не видели. Томительно шли дни, кончались продукты и вода, и мы возвращались на базу.

Однажды, когда я шел в боевой поход на «Нерпе» и у нас, как обычно, быстро кончились продукты. Командир уже подумывал о возвращении в Севастополь, но мы неожиданно обнаружили целую флотилию турецких парусных фелюг. Тут же родилась мысль захватить одну из них и перегрузить продукты (в основном кур и яйца) на лодку. Фелюги шли вдоль побережья. Мы погрузились, чтобы не вспугнуть их, и начали преследование. Стоял почти полный штиль, паруса у турок обвисли, и мы их догнали без труда. Выбрав в перископ самую большую роскошную фелюгу, мы взяли курс прямо на нее и начали всплывать. Видели бы вы лица турок, когда прямо у их борта, как мифическое морское чудовище, начала всплывать подводная лодка. На паруснике началась паника и переполох. Команда спешно спустила ялик, оставила судно и стала грести к берегу.

Остальные фелюги врассыпную кинулись к берегу. Все это со стороны выглядело так комично, что мы на лодке смеялись от души. Наверх была вызвана призовая партия с винтовками, чтобы перейти на парусник и взять с него все самое вкусное, а затем его потопить. Но, как выяснилось, смеялись мы совершенно напрасно и чуть было жестоко не поплатились за свою беспечность. Неожиданно мористее нас встал столб воды от разорвавшегося снаряда. Затем второй, третий, четвертый, пятый...

Все — с перелетом, но в опасной близости от нас. Хорошо, что мы близко от берега. Похоже, что батарея расположена где-то высоко в горах, и мы попали в ее мертвую зону. Быстро погрузившись, мы слышим, как снаряды продолжают рваться на поверхности. О курах и яйцах все и думать забыли. Все хорошо, что хорошо кончается.
Как уже говорилось, «Краб» посылался в море только в исключительных случаях. Адмирал Эбергард не любил рисковать и вел себя крайне пассивно. Когда-же командующим Черноморским флотом стал вице-адмирал Колчак, картина боевых действий в корне изменилась. Адмирал Колчак еще на Балтике показывал себя энергичным и агрессивным командиром. Прибыв в Севастополь, Колчак сразу разработал план уничтожения немецких крейсеров «Гебен» и «Бреслау». Поскольку вызвать их на бой было невозможно (в тех редких случаях, когда они нам попадались, немцы легко избегали боя, пользуясь значительным преимуществом в скорости), адмирал Колчак решил поймать их в их собственных водах. «Гебен» уже почти не рисковал выходить в свои знаменитые рейды первого года войны. После встречи с «Императрицей Марией», а позднее — с «Императрицей Екатериной» он решил более не искушать судьбу и месяцами простаивал в Босфоре.

Вступление Болгарии в войну на стороне немцев вынудило командование принять меры по изоляции Болгарии от Турции, что можно было сделать путем постановки дополнительных минных заграждений в проливе. Для этой цели в Босфор снова был послан «Краб», мастерски выполнивший задание, как и в предыдущий раз. Минные заграждения у Босфора ставили и эскадренные миноносцы. Подходы к проливам буквально кишели минами.

На этих минах подорвалось множество вражеских транспортов и вооруженных пароходов. Сам «Гебен», сделав как-то попытку выйти в море, подорвался сразу на двух минах, что надолго вывело его из строя, поскольку дока для него в Стамбуле не было. После этого немецкие крейсера вообще перестали появляться в Черном море, где полностью господствовал наш флот. (Немецкие подводные лодки появились в Черном море всего два раза, потопив два госпитальных судна и несколько каботажных пароходиков). Так дело обстояло на море.

Но на суше обстановка была другой. Объединенные силы немцев, австрийцев и болгар вторглись в Румынию. Румынская армия, несмотря на поддержку наших войск, начала отступать по всему фронту. Немцы пытались морем через Турцию организовать снабжение болгарской армии. Чтобы полностью парализовать сообщение морем между Турцией и Болгарией наши корабли вынуждены были постоянно нести боевое дежурство, выслеживая пароходы и парусники, пытавшиеся проскочить в Варну вдоль побережья. Необходимо было заградить Варну минами. Для этой цели снова был выбран «Краб». Адмирал Колчак приказал поставить мины прямо на входе в гавань Варны.

В тихий осенний полдень начала сентября 1916 года мы вышли в море. На море был полный штиль, барометр обещал хорошую погоду. Со своим смертоносным грузом «Краб» полным ходом шел на запад. День подходил к концу. Кроваво-красным заревом солнце уходило за горизонт. Задул слабый южный ветерок. Вокруг нас кружили три буревестника. Они взмывали почти вертикально в небесную высь, а затем камнем падали вниз, касаясь крыльями верхушек волн. Неожиданно барометр стал падать.

Поднялся ветер, взволновалось море. Где-то к полуночи наши старые машины начали работать с перебоями. Море становилось все неспокойнее, и «Краб» перешел на электромоторы, которые также грозили в любой момент выйти из строя. Волны бросали заградитель как пробку. Вышло из строя несколько аккумуляторов. То тут, то там возникали короткие замыкания, от которых во внутренних помещениях стоял тяжелый запах горелой резины. Несмотря на шторм, пришлось открыть рубочный люк и проветрить лодку.

И в этот момент отказали электромоторы. «Краб» потерял ход и перестал управляться. Его тотчас же развернуло лагом к волне и заградитель тяжело повалился на борт. Я с ужасом глядел на стрелку креномера, дрожавшую у 55 градусов. Казалось, еще мгновенье и лодка опрокинется вместе со всем грузом боевых мин. Мне даже почудилось, что аккумуляторы выбило из ямы. Такой страшный был крен. Но через несколько секунд «Краб» стал медленно выравниваться, а затем повалился на другой борт. Заградитель бросало с борта на борт, но он как ванька-встанька снова выпрямлялся. С этого момента я поверил в его мореходность.

Всем стало ясно, что «волною „Краб" не убить». Но в такой обстановке исправить повреждения оказалось невозможным, а добраться до Варны — тем более. Командир решил зайти в Констанцу и там попытаться исправить повреждения в машине. После тяжелого поединка с волнами, мы, наконец, добрались на одной машине до Констанцы и пришвартовались к стенке. Авария требовала по меньшей мере два — три дня ремонта, а после такой тяжелой ночи всем чертовски хотелось спать. Командир получил приказ по возможности ускорить ремонт, но решил ничего не начинать пока команда как следует не отдохнет.

Констанца произвела на нас весьма благоприятное впечатление. Красивый, чистый, зажиточный городок с удобной гаванью. Нам нужно было сразу же подыскать жилье для себя и команды, поскольку на лодке жить было невозможно. Для команды нашелся подходящий барак недалеко от порта, а мы ночевали в портовой гостинице. На «Крабе» оставались только вахтенный офицер и пара матросов.

Портовые власти нам сообщили, что гавань часто подвергается налетам немецкой авиации. Нам пришлось самим в этом убедиться прямо на следующее утро. Я был в буквальном смысле разбужен взрывом авиабомбы. Вскочив с койки, я кинулся на причальную стенку. К счастью, командир заградителя находился на месте, и «Краб» успел погрузиться, чтобы не выдать своего присутствия в гавани. Два летящих на большой высоте самолета сбросили бомбы на гавань и цистерны с нефтью. Много шуму — результатов никаких. Однако нам следовало считаться с возможностью повторного налета после полудня, что почти всегда и происходило.

С началом войны Констанца практически вымерла. Ночью в городе тихо и мрачно. Огни зажигать запрещено, патрули стреляют по освещенным окнам. Кроме того, как нам доверительно поведали, в городе полно немецких шпионов, а потому приняты разные дополнительные меры предосторожности.

Проведя весь день на заградителе, мы вернулись ночью в отель и к своему удовольствию застали там капитана В. — известного военного корреспондента, возвращающегося с Румынского фронта. Он рассказал нам кучу интересных, хотя и не очень приятных новостей о положении на сухопутном фронте. Румынская армия оказалась совершенно не в состоянии сдержать немецкое наступление, которое неудержимо развивалось. Все это, надо признаться, нас не очень волновало. Неудачи пройдут, и в итоге победа будет за нами. Мы все свято верили в это.

На следующее утро нас снова разбудили взрывы бомб. В небе кружились наши старые знакомые с черными крестами на крыльях. Их столь частые визиты создавали очень нервозную обстановку. К нашей величайшей радости около полудня в порт прибыл наш гидроавиатранспорт с четырьмя самолетами на борту. Теперь уж немцы не смогут бомбить нас безнаказанно и мы получим возможность спокойно работать. Одновременно по суше в Констанцу доставили два самолета-истребителя. Один из них с надписью «Бэби» на борту поразил нас стремительным взлетом и скоростью полета. Немцы, конечно, сразу узнали от своих шпионов о наличии в Констанце русских самолетов и свои налеты прекратили. Только ночью появился какой-то шальной самолет и сбросил бомбы на город.

Тем временем мы закончили ремонт «Краба» и были снова готовы к выходу в море. Из Севастополя дали приказ дождаться миноносца, который часть пути поведет нас на буксире, чтобы поберечь машины. На следующий день к Констанце подошел миноносец типа «Ж», но все попытки взять нас на буксир оказались безрезультатными. Стояла слишком крутая волна, и миноносец не мог буксировать заградитель против нее. Нам приказали дождаться прихода какого-нибудь более мощного судна.

Тут необходимо отметить, что с началом войны румыны выставили у самой Констанцы мины. Причем ставили их у самой гавани и в полном беспорядке. Так что эти мины представляли для нас гораздо большую опасность, чем для противника. Более того румынский офицер, ставивший эти мины, подорвался на одной из них и пошел на дно вместе со всеми секретными кальками минных поставок. После его гибели никто не мог точно сказать, где он выставил мины.

Последствия не заставили долго ждать. Эсминец «Беспокойный», который подошел к Констанце на следующий день, чтобы взять нас на буксир, находился уже примерно в трех кабельтовых от входного буя, когда подорвался на мине и стал погружаться. К счастью, благодаря тому, что эсминец находился близко от берега, командиру удалось посадить корабль на отмель. После чего «Беспокойного» отбуксировали в порт, где быстро отремонтировали. Могло кончиться хуже.

Наконец, к нам пришел третий эсминец — «Гневный», который и повел нас на буксире к болгарскому побережью. Стальной трос, использованный нами в качестве буксирного конца, мы провели вокруг легкого ограждения рубки, где он попал в зазор между двумя металлическими листами обшивки. Я это видел, но это событие показалось мне столь незначительным, что не хотелось из-за этого приостанавливать буксировку.

Море было спокойным, все обещало хорошую погоду. С восходом солнца я снова вышел на палубу, чтобы проверить трос. Конечно, следовало бы немного изменить его положение, но поскольку «Гневный» вскоре должен был закончить буксировку, я решил оставить все как есть. Солнце поднималось к зениту, мы уже начали различать вдали очертания болгарского побережья и входной маяк Варны, как неожиданно заметили быстро приближающийся к нам самолет. Мы дали семафор на «Гневный» отдать буксир. Все наши попытки сделать это оказались тщетными — трос намертво заклинило между двумя стальными листами. Между тем «Гневный», увеличив ход, перешел на зигзаг и открыл по самолету огонь. На эсминце, однако, догадались, что мы не можем отдать буксир, и сделали это сами. Теперь стальной конец болтался на нашем носу, ведя себя как плавучий якорь, не давая нам возможности двигаться ни вперед, ни назад, ни погрузиться.

Более дурацкого и плачевного положения трудно себе представить. Самолет, отогнанный огнем «Гневного», замечает, что у нас что-то случилось с ходом, развернулся и на пологом снижении идет прямо на нас. Стремительно идя на нас на высоте не более 500 метров, самолет открывает огонь из пулемета. Крупнокалиберные очереди вспахивают воду вокруг нас. Мы отчетливо видим, как от самолета отделяются бомбы и начинают падать, кажется прямо на нос. Мучительно долгие мгновения, — и одна бомба с грохотом разрывается метрах в четырех от нашего носа, засыпая палубу осколками. Вторая бомба взрывается недалеко от первой. Взрывная волна подбросывает «Краб». «Гневный», описывая циркуляцию вокруг нас, беспрерывно ведет огонь по самолету. Тот набирает высоту, разворачивается и снова атакует нас. Еще одна бомба взрывается буквально в метре от нашего борта. Самолет разворачивается для третьей атаки. Шрапнельный снаряд «Гневного» взрывается около него, что вынуждает пилота набрать высоту. Он начинает кружиться над нами, сбрасывая на заградитель еще четыре бомбы. Кажется просто чудом, что ни одна из них нас не задела, хотя упали они совсем рядом с лодкой. (Этот момент был сфотографирован «Гневным»).

Преследуемый огнем эсминца немецкий самолет, набрав высоту, удалился в сторону берега.

Счастливые, что все пока закончилось для нас так хорошо, мы радостно обменивались впечатлениями друг с другом. Из этой бомбежки мы вышли целыми и невредимыми, но никто не сомневался в том, что вскоре будет еще одна атака. Конечно, самолет сообщит наши координаты, пополнит запас горючего и бомб и вернется, возможно даже и не один. Мы предпринимаем отчаянные попытки отцепить этот проклятый трос. Через полчаса нам это удалось. Но о постановке мин лучше уже не думать. Мы обнаружены и, конечно, нам подготовят хорошую встречу. Командир принимает решение вернуться в Констанцу и ночью снова выйти на минную постановку.
Ведомые «Гневным» мы двинулись в обратный путь. Чтобы обезопасить себя от внезапного нападения с воздуха, мы выставили на мостике дополнительную вахту сигнальщиков. Для погружения нам требовалось относительно много времени — минимум 8 минут, в то время, как новым лодкам типа «Морж» и «Кашалот» достаточно было и минуты, чтобы уйти на большую глубину.

До Констанцы еще было добрых 20 миль, когда сигнальщики снова доложили о появлении самолетов противника. Было около полудня, солнце слепило глаза. Необходимо было, не теряя ни минуты, идти на погружение. Но не успел я спуститься в центральный пост, как мы уже были атакованы аэропланами с двух сторон. Первые бомбы упали довольно далеко от нас, с грохотом разорвались в воде. Вторая серия бомб^разорвалась значительно ближе от «Краба». Казалось, что по корпусу заградителя кто-то ухнул огромной кувалдой. Я насчитал около 30 взрывов. Позднее с эсминца сообщили, что целых четыре гидросамолета закидывали бомбами место нашего погружения.

Мы в своей железной банке на глубине 40 футов считали взрывы и чувствовали себя довольно скверно. Наконец, когда взрывы прекратились, мы, выждав время, всплыли. В небе никого. Но один из гидросамолетов скользит по воде, видимо, после вынужденной посадки. «Гневный» гонится за ним, ведя огонь из носового орудия. Но гидроплан все-таки успевает взлететь и быстро исчезает из вида. Мы возвращаемся в Констанцу радостные и возбужденные, что дешево отделались.

После постигшей нас неудачи было признано за благо немного переждать, а затем уже предпринять новую попытку выполнения задачи. Через четыре дня мы на буксире у «Гневного» снова вышли в море. Погода стояла отличная. Условившись с «Гневным» о месте встречи, мы погрузились в позиционное положение, когда над поверхностью моря торчит одна рубка, взяли курс на Варну. Шли мы средним ходом, чтобы дойти до цели с началом сумерек. Сигнальщики, оставаясь на рубке, внимательно следили за небом и горизонтом. Гидросамолеты преподали нам хороший урок.

Неожиданно на море поднялось волнение, а небо затянуло тучами, что было нам весьма на руку. Внутри лодки было холодно и душно, поэтому все, несмотря на усталость и желание поспать, собрались в рубке подышать свежим воздухом. Лейтенант Михаил К., шедший с нами в качестве лоцмана, забавлял нас рассказами о румынских офицерах, которые, оказывается, пользовались косметикой и носили корсеты.

Между тем, мы приближались к побережью противника. С рубки уже можно было различить прибрежные постройки. Ветер усиливался, начал накрапывать дождь. Командир решил для экономии времени прорваться в Босфор через болгарские минные поля. Кроме командира, об этом были уведомлены лоцман и я. Чем меньше кто знает о планах командира, тем лучше...

Мы погружаемся на 60 футов. Как и в прошлый раз, слышится скрежет по борту лодки. Точно так же растет напряжение. «Краб» крадется между берегом и минным полем. Проход этот очень узок. В перископ видно, как за мысом показывается гавань. На выходе из нее, широкой дугой мы должны выставить свои мины.

Дойдя до нужного места, мы начинаем постановку мин. Казалось бы, все идет по плану, но тут неожиданно заклинивает транспортер. Через некоторое время его снова удается запустить, но я чувствую что что-то не в порядке. Но что, не могу понять? Индикатор же показывает, что все мины выставлены, как положено.

Пройдя еще некоторое время в подводном положении, мы всплываем. Погода совсем испортилась. Льет дождь. Сильный ветер нагнал крепкую волну. А у нас сильный крен на левый борт. В чем дело? Так и есть: часть мин с левой стороны борта застряли в транспортере и не выставлены. Мы не думаем о том, что случилось, поскольку исправить повреждение в таких условиях совершенно невозможно. Мы выравниваем крен затоплением цистерн правого борта и продолжаем свой путь. Темень стоит непроглядная, хоть выколи глаз. По правому борту, совсем близко чернеет болгарское побережье, по левому борту — минные заграждения. Чтобы выйти из опасной зоны, нужно пройти еще миль 10. Но мы все слишком устали, чтобы думать об опасности...
Утром на условленном месте мы встречаемся с «Гневным». Он пытается взять нас на буксир, но море слишком неспокойно. С буксиром ничего не получается, и мы идем дальше своим ходом, надеясь, что погода изменится.

На берегу мы замечаем дым пожаров. К вечеру, подойдя к Констанце, мы видим, что город горит. К небу поднимаются густые столбы черного Дыма. Пока мы удивляемся, не зная, что делать, с моря появляется один из наших миноносцев и сообщает, что немцы захватили Констанцу, город оставлен, и нам следует возвращаться в Севастополь. Мы меняем курс и полным ходом уходим от этого опасного места.
Следующее утро встречает нас прекрасной погодой. Полное безветрие, море зеркально. Мы вылезаем на палубу и пытаемся разобраться с повреждением минного транспортера. Оказывается, что одна из мин соскочила с ленты, встала поперек транспортера и загородила дорогу остальным минам. Но самое пикантное в этом деле было то, что мина встала на боевой взвод и могла взорваться при любом ударе волны о борт «Краба». За то, что мы не взлетели на воздух, мы должны благодарить исключительно покровительство св. Николая-Чудотворца...

Прибыв в Севастополь, мы со всеми предосторожностями извлекли эту мину из лодки и от души после этого перекрестились. В принципе, мы не должны были сетовать на судьбу: задачу мы выполнили и не взорвались!

В Севастополе мы узнали, что «Краб» решено было поставить на капитальный ремонт и модернизацию. Я получил назначение на подводную лодку «Кашалот». Прощай, «Краб»! Прощай, дорогой «макет»! Я обязан тебе богатым, совершенно бесценным опытом. Но, если быть до конца откровенным, я больше не хочу выходить на тебе в море, даже после твоей модернизации!

Своему назначению на «Кашалот» я тоже не очень радовался. Командир этой лодки старший лейтенант Столица был очень обаятельным и приятным человеком, но, увы, совершенным новичком в деле подводного плавания, только что закончившим школу подводников. Командир флотилии сам сказал мне об этом и попросил оказывать Столице всяческое содействие своим опытом. А мне этого совсем не хотелось.

Недавно к нам поступило несколько купленных у американцев подводных лодок типа «АГ» водоизмещением 350 тонн и мне очень хотелось получить в командование одну из них. «Кашалот» был точной копией этих лодок, только в два раза больше. Так что единственным побудительным мотивом моей службы на «Кашалоте» было желание получше изучить эту лодку, чтобы потом со знанием дела перейти командовать «агешкой».

«Кашалот» не очень часто выходил в море, да и то, в основном оперировал у южного побережья Крыма. В это время пришло сообщение о небывалом бое, который имела наша подводная лодка «Тюлень» с турецким вооруженным транспортом, находившимся под командованием немецких офицеров. Транспорт имел два орудия, превышавшие калибром то, что было установлено на «Тюлене». Однако метким выстрелом «Тюлень» вывел из строя одно из орудий транспорта, а вторым повредил машину. Транспорт остановился. Часть команды стала кидаться за борт, другие начали спускать шлюпку. Командир «Тюленя» (капитан 2-го ранга Китицын), увидев, что противник прекратил сопротивление, приблизился к транспорту и послал на него призовую партию. Капитан транспорта и его офицеры были взяты в плен.

Наши моряки быстро устранили повреждение в машине, и транспорт в сопровождении «Тюленя» направился в Севастополь. Капитан транспорта позднее объяснил, что посчитал своим противником эсминец и чуть не умер от стыда и злости, узнав, что был взят в плен подводной лодкой. Доблестный командир «Тюленя» был награжден за этот бой Георгиевским крестом.

Если не считать подобных мелких стычек, на театре военных действий у нас на Черном море было относительно спокойно. С тех пор, как командующим флотом стал адмирал Колчак, корабли противника не рисковали показываться в море. Во время боевых походов, не встречая противника, мы просто умирали от скуки. Такое бездействие противника объясняется, видимо, его осведомленностью об обширных минных заграждениях, выставленных нами перед Босфором, где уже подорвалось несколько германо-турецких кораблей и судов. Даже немецкие подводные лодки не беспокоили нас своими рейдами.

В общем, к концу 1916 года, в отличие от обстановки на Балтике, обстановка на Черноморском театре военных действий складывалась для нас весьма благоприятно.
К сожалению, все это было омрачено в высшей степени трагическим событием. Ранним утром 20 октября на борту нашего нового дредноута «Императрица Мария» произошел мощный взрыв. Огненный линкор подбросило в воздух. Мачты и трубы рухнули. Из пробитой палубы повалил черный и желтый дым. Вспыхнувший пожар вскоре охватил весь корабль. На палубе лежали обугленные трупы, стонали и кричали раненые.

Взрыв произошел в боевом погребе носовой 12-дюймовой башни. Через 10 минут последовал второй взрыв — на этот раз в погребах артиллерии вспомогательного калибра. «Императрица Мария» была вся охвачена пламенем, представляя смертельную угрозу для сгрудившихся в гавани кораблей, особенно для второго дредноута «Императрица Екатерина II», стоявшего в нескольких метрах от нее. Если бы на «Императрице Марии» рванул весь боезапас, то погибли бы не только стоящие в гавани корабли, но была бы уничтожена часть города и доков.

Адмирал Колчак, прибывший на место катастрофы, беспокоясь за судьбу эскадры и города, отдал приказ затопить линкор. Однако «Императрица Мария» уже опасно кренилась, и команда, посланная открыть кингстоны с тем, чтобы попытаться затопить корабль на ровном киле, погибла, когда дредноут грузно перевернулся вверх килем. Орудийные башни сорвались со станин, над водой осталось торчать днище.
Так пошел на дно один из двух дредноутов Черноморского флота, унеся с собой и тайну своей гибели.

Что же произошло? Несчастный случай, вызванный злополучным стечением различных обстоятельств и халатности, или это была кем-то организованная диверсия? Толком на этот вопрос ответить не может никто. Интересно только то, что именно в это время при таких же обстоятельствах было взорвано несколько кораблей наших союзников, а в Архангельске взлетели несколько транспортов, груженные боеприпасами и боевой техникой для нашей армии. Все это было странно и тяжким грузом лежало на сердце.

В начале января пришло сообщение, что наш броненосный крейсер «Пересвет» подорвался на мине в Средиземном море по пути с Дальнего Востока и затонул. Я был очень подавлен, поскольку на «Пересвете» погиб мой старый друг и сослуживец старший лейтенант К.

Чтобы как-то скомпенсировать эти горестные события пришел приказ о награждении офицеров «Краба», поскольку на выставленных нами минах подорвалось несколько судов противника. Командир был награжден Георгиевским крестом 4-й степени, а я — Георгиевским оружием с надписью «За храбрость». Адмирал Колчак лично прибыл на стоянку флотилии подводных лодок, чтобы вручить крест нашему доблестному и уважаемому командиру.

Я очень хорошо помню этот день, последний счастливый день нашей «семьи подводников».

Уютная, празднично освещенная кают-компания нашей плавбазы «Трапезунд» была украшена цветами. Там собрались все офицеры-подводники, ожидая прибытия командующего флотом. Громкий разговор, шутки и смех. Но вот на палубе горны заиграли «захождение», и все высыпали наверх. Адмирал поднялся на борт и приветствовал строй, поднеся руку к козырьку. Его глаза сверкали энергией и непоколебимой волей. Он внушал к себе не просто уважение, а даже что-то вроде благоговения. Подойдя к командиру «Краба», Колчак прицепил к его груди Георгиевский крест, а затем произнес краткую, но прочувствованную речь о боевом пути подводного минного заградителя -первого в мире корабля этого типа.
После благодарственного молебна мы вместе с адмиралом, принявшим наше приглашение на праздничный обед, спустились в кают-компанию. Адмирал поднял свой бокал за здоровье нового кавалера Георгиевского креста. Командир «Краба» поднял ответный тост за здоровье адмирала. После чего последовало громкое восторженное «Ура!»

Это был замечательный и незабываемый день. И хотя тогда этого еще никто не понимал, это была лебединая песня нашей флотилии подводных лодок.
Начиналась зима, а с ней и сезон плохой погоды и штормов на Черном море. В таких условиях выходы в море совсем не были развлечением. Во время походов единственным желанием было поскорее вернуться обратно на базу и отдохнуть от изматывающей болтанки и холода. С начала войны я впервые почувствовал себя страшно уставшим и сам удивлялся, насколько я пал духом.

26 ноября в память о годовщине учреждения Георгиевского креста ежегодно имел место большой военный праздник. Перед войной считалось обычаем, что всех Георгиевских кавалеров, независимо от чина, класса и сословия, Царь приглашал на прием в Георгиевский зал, где давался праздничный обед. Там присутствовали все офицеры и нижние чины, как продолжающие службу, так и уволенные в отставку или запас.

По окончании Высочайшего приема каждый кавалер ордена получал подарок от Царя — серебряный портсигар, часы или что-нибудь подобное. Во всех гарнизонах, на всех кораблях в этот день происходили торжественные церемонии, на которых чествовались Георгиевские кавалеры всех поколений. В годы войны церемония этого праздника была значительно упрощена. В ноябре 1916 года весь Георгиевский праздник свелся к богослужению во Владимирском соборе над склепом «четырех адмиралов» — героев обороны Севастополя 1855 года. Для меня, как и для многих других, этот праздник Георгиевских кавалеров был первым и последним.

Я уже упоминал, что к концу 1916 года мы, офицеры, не в меньшей степени, чем матросы и солдаты, устали от войны, затянувшейся слишком надолго и все еще не имевшей никаких признаков быстрого окончания.

И хотя материально-техническое обеспечение армии и флота заметно улучшилось, все находились в каком-то подавленном состоянии. По флоту ходили самые разные слухи о правительственной чехарде в Петербурге, об измене императрицы, о той зловещей роли, которую играет в высших кругах Григорий Распутин, о повсеместном взяточничестве, о возможностях сепаратного мира, о безволии Царя, не принимающего никаких решений и о многом другом.

В декабре пришло сообщение об убийстве Распутина группой аристократов-заговорщиков. Газеты с упоением описывали все подробности этого дела, подчеркивая, что «над всей страной пронесся вздох облегчения». Но никакого облегчения не произошло. Правительство продолжало громоздить ошибку за ошибкой. Приходили зловещие известия о брожении в войсках столичного гарнизона и о волнении в народе. Было известно, что многие члены императорской фамилии недовольны Царем и просто ненавидят императрицу. Какой-то взрыв ожидался и сверху, и снизу, предвещая для страны ужасные последствия. С самыми мрачными предчувствиями мы вступили в 1917 год.