Глава VI. Конец

Море было спокойно. Юго-западный ветер слегка покачивал лодку. Припекало солнце. После страшного напряжения последних дней в Севастополе наступила какая-то апатия. Наши пассажиры — женщины и дети — по возможности большую часть времени проводили на верхней палубе, не в силах перенести спертый воздух и духоту внутренних помещений подводной лодки. Мы шли курсом прямо на Босфор, столь знакомым с первых дней войны. Сколько я сам ходил этим курсом, преисполненный гордости и боевого задора, а не только стыда и отчаянья, которым я был охвачен сейчас.

Берега Крыма уже растаяли за горизонтом. Некоторое время еще виднелась, блестя на солнце, снежная вершина Аи-Петри, но затем исчезла и она, оборвав последнюю связь с родной землей. Никто из нас тогда не думал, что уходит навсегда. Все еще надеялись вернуться...

Стояла прекрасная погода. Даже женщины и дети не страдали морской болезнью. Все каюты и кают-компания были отданы пассажирам. Но не для всех нашлось место. Некоторые расположились в отсеках. Мы сами спали где попало. Было бы совсем скверно, если бы еще и штормило.

Мою подводную лодку со всех сторон окружали транспортные суда. Они шли спереди и сзади, по левому и по правому борту, полностью закрывая линию горизонта. Дым из сотен труб стелился по морю как черный туман. Еще никогда история человечества не знала такого массового бегства, такого исхода с родной земли.

Рано утром 18 ноября я вошел в Босфор, подняв, как мне было приказано, французский флаг. В бухте Каваки на борт поднялись представители местной карантинной службы, а так же один французский офицер, потребовавший списки экипажа и пассажиров.

Через несколько часов я получил указание перейти на французскую военно-морскую базу в Черкенте. Мы вошли в Босфор, имея в кильватере «Тюлень», «Буревестник» и «АГ-22». Я впервые шел по Босфору и был зачарован его красотой, просто приводящей в восторг.

У Золотого Рога к нам подошел французский лоцманский катер и повел в Черкент. Остальные наши корабли и суда сгрудились на рейде Мода у азиатского побережья Мраморного моря с категорическим запрещением поддерживать какую-либо связь с берегом.

По прибытии нас всех заставили пройти санобработку — сначала офицеров, потом команду и, наконец, женщин и детей.

После санобработки мы получили от французского командования приказ перейти вместе с багажом на один из транспортов, стоящих на рейде Мода. На каждой лодке имели право остаться только командиры, по одному офицеру и по два матроса.

Это распоряжение французского командования было нам совершенно не понятным. Мы пробовали протестовать, но французский адмирал оказался непреклонным. Бедные наши женщины и дети были вынуждены несколько часов под дождем следовать на рейд Мода на грязных баркасах, с трудом выгребающих против встречной волны. Я до сих пор не могу понять, для чего французам это понадобилось? И нахожу одно объяснение: нам нужно было с самого начала показать, кто мы есть, а для этого как следует унизить. А офицера невозможно более унизить, чем жестоким обращением с его семьей, когда он бессилен что-либо предпринять. Но на этом дело не кончилось.

Вечером на борт наших лодок снова поднялись французские офицеры с требованием сдать замки от орудий, взрыватели торпед, линзы от перископов и часть электрооборудования. Нам явно демонстрировали, что мы являемся интернированными и не более того. Это было очень неприятно, но делать уже было нечего. Мы подчинились. Тем более, что французский адмирал сказал нам, что он сам всего лишь выполняет полученный сверху приказ и ничего не может изменить. Нам ничего не оставалось, как ожидать прибытия нашего адмирала, который вместе с Врангелем еще находился в Черном море.

В этот вечер у меня было достаточно времени, чтобы предаться самым мрачным мыслям. Моя лодка, на приведение которой в боевую готовность я потратил столько сил, была неожиданно разоружена и приговорена к смерти нашими союзниками. Кроме того, я ничего не знал о судьбе своей жены, покинувшей Севастополь накануне. Уже много дней от нее не было никаких вестей. Мое состояние можно понять, если представить себе состояние человека с рухнувшими надеждами, потерявшего и Родину, и семью. И прибавьте к этому изнуряющую неизвестность о будущем, не сулящем ничего хорошего...

В течение нескольких дней мимо нашей стоянки с утра до вечера проходили транспорты и военные корабли, переполненные воинскими частями и беженцами. Все они шли на якорную стоянку Мода и вставали там, не имея связи с берегом. Пока французы сумели обеспечить беженцев минимальным довольствием, они достаточно натерпелись в грязных и душных трюмах без воды и пищи. Хитрые и жадные турки, игнорируя запрещение союзных властей, шныряли на лодках между наших судов, выманивая у несчастных беженцев за кусок хлеба и глоток воды деньги и драгоценности.

Суда, шедшие из Керчи, попали в жестокий шторм, но благополучно дошли до Константинополя, за исключением миноносца «Живой». Миноносец, переполненный солдатами и беженцами, вели на буксире. Во время шторма буксирный конец лопнул, и «Живой» пропал без вести со всеми находящимися на борту. Видимо, не имея хода, миноносец опрокинулся и затонул.

Через три дня к нам на рейд прибыл крейсер «Генерал Корнилов» с генералом Врангелем на борту. Прибытие главнокомандующего в корне изменило наше положение. На следующий же день женщины и дети вернулись на подводные лодки, а сами лодки были переведены в Золотой Рог и поставлены к плавбазе «Заря». Это небольшое судно было отдано в наше распоряжение, и мы разместили там свои семьи, навели на лодках порядок и смогли вести нормальную жизнь.

Через несколько дней мы узнали, что эскадру в скором времени пошлют в Бизерту, а сухопутные войска разместят временным лагерем в Галлиполи и на острове Лемнос. Генерал Врангель использовал весь свой огромный авторитет, всю свою железную волю и неукротимую энергию, чтобы сохранить армию как организованную вооруженную силу, не допустив ее гибели и превращения в неуправляемую орду вооруженных нищих бродяг. И Россия никогда не забудет его великого подвига. Командующий нашей эскадрой адмирал Кедров так же сделал для нас, моряков, все, что было в его силах.

Французское командование тоже пыталось сделать для нас все что могло, хотя эта задача была громадной, требовавшей огромных сил и расходов. В Турецких проливах собралось более сотни кораблей и судов всех классов, имеющих на борту примерно 120000 измученных голодом и болезнями людей. Чтобы прокормить их всех требовались громадные деньги, и их нужно было где-то доставать.

Русские корабли простояли на рейде Мода почти месяц. Воинские части постепенно развозили по местам временной дислокации. Правительство Сербии согласилось принять большое количество беженцев, куда и ушла часть транспортов.
Военные корабли, приведенные в относительный порядок экипажами, готовились к переходу в Бизерту. Туда же должны были отправиться и вспомогательные корабли флота, а также и часть транспортов.

Я уже писал о нашем моральном состоянии, и оно за это время нисколько не улучшилось. Как бы к нам не относились, мы чувствовали себя на чужбине непрошенными гостями, от которых только и желают поскорее отделаться. Нам было противно и непереносимо больно.

Большая часть команды пожелала остаться в Константинополе. Все-таки поближе к России. Мы никого не уговаривали. Командиры давно предпочитали иметь на борту меньше людей, лишь бы они были надежными.

7 декабря подводные лодки получили приказ перейти на рейд Мода. Французы хотели вести нас на буксире, но этому помешал густой туман, и в середине дня мы вышли под собственными машинами.

На рейде Мода мы перевели часть команды и всех пассажиров на пароход «Добыча». «Добыча» был старым турецким судном, захваченным во время войны, и казавшимся совершенно не пригодным для плавания в открытом море. Было страшно отправлять на нем в плавание своих близких. Но поскольку у нас не было выбора, пришлось собственными силами пароход отремонтировать. Через двое суток «Добычу» удалось привести в более-менее мореходное состояние.

Уход эскадры был назначен на 10 декабря. Французское морское командование выделило каждому кораблю все необходимое для дальнего перехода. Командир нашей флотилии капитан 1-го ранга Погорецкий отказался от командования и сдал его следующему по старшинству офицеру — капитану 2-го ранга Копьеву.

10 декабря по сигналу адмирала корабли стали сниматься с якорей. Погода была пасмурная, но безветренная. «Утка» и «АГ-22» шли своим ходом, поскольку машины на наших лодках были еще в полном порядке. Мы ничего не знали о том, что нас ожидает впереди, идя к далекой и неизвестной цели. Что еще готовит нам наша жестокая судьба? Никто не мог ответить на этот вопрос, но каждый задавал его себе.
Утром мы вошли в Дарданеллы. Нам было приказано пройти пролив на максимальной скорости. Пока мы шли по проливу, почти рядом с моей «Уткой» из полосы тумана появилось французское авизо «Бар-ле-Дюк», конвоировавшее группу наших подводных лодок. «Француз» медленно обгонял нас, а мы с лейтенантом 3., стоя на мостике «Утки» и глядя на серый силуэт французского корабля, беседовали о тех опасностях, которые подстерегают моряков на каждом шагу. «Бар-ле-Дюк» так неожиданно вылез из тумана, что возьми руль на полградуса влево, то неминуемо врезался в наши подводные лодки. Беседуя таким образом, мы и не предполагали, что последний раз видим своего «конвоира», которому оставалось жить всего два дня.
Вечером 12 декабря в Эгейском море поднялся сильнейший шторм, пришедший с северо-запада и перешедший в ураган. Пока еще были видны огни наших кораблей, становилось ясно, что волны и ветер рассеивают их по всему морю. Но вскоре все огни исчезли. Из-за сильного дождя нам не было видно проблесков огня маяка на мысе Фосса, указывающего вход в пролив Доро. Огромные волны перекатывались через лодку, обрушиваясь на мостик и накрывая его. Создавалось впечатление, что «Утка» уже поглощена морем и спасения нет.

Судя по месту на карте, мы должны уже были видеть маяк. Подход к проливу был полон рифов, а не видно ничего: ни маяка, ни береговых знаков, ни даже линии побережья. Я стал волноваться и, как всегда бывает в таких случаях, засомневался в правильности своих выкладок, подумав, что лодку, видимо, отнесло значительно вправо от курса. Я снова перепроверил место лодки. Ошибки не было. Наконец, около полуночи открылся маяк. Непроизвольно я вздохнул с облегчением. Только моряку знакомо это чувство облегчения, когда в кромешной тьме неожиданно увидишь проблеск маячного огня.

Это чувство можно сравнить только с пробуждением после кошмара, когда понимаешь, что это был всего лишь сон.

Позднее мы узнали, что в эту ночь «Бар-ле-Дюк», находившийся совсем недалеко от меня, наскочил на риф и затонул с большой частью своего экипажа. Он успел дать сигнал бедствия, но в такой шторм никто не мог оказать ему помощь. Вдвойне досадно было то, что «Бар-ле-Дюк» имел на борту значительное количество запчастей для наших подводных лодок, которые мы с большим трудом вывезли из Севастополя.
Мы очень волновались о судьбе наших кораблей и прежде всего о старой «Добыче», на которой находились семьи морских офицеров.

Однако с рассветом мы увидели ее совсем недалеко от нас. Волны бросали старый пароход как мячик, кладя его с борта на борт. Я приблизился к «Добыче», пытаясь разглядеть, что творится у нее на палубе. Палуба была пустынна, но «Добыча» продолжала идти по курсу. В конце концов мы укрылись в подветренной бухте одного из островов, где постепенно собралась вся наша группа. Там нас отыскал французский крейсер «Эдгар Квин» и передал нам лоции прохода Коринфским проливом.
Ионическое море также встретило нас плохой погодой. Корабли снова разбросало. 15 декабря у острова Занте на меня обрушился сильнейший зюйд-вест. Лодку валило с борта на борт.

Когда мы проходили такие славные исторические места как Занте и Кафалония, я невольно предался воспоминанием о прошлом. Более 100 лет назад эти воды бороздили корабли адмирала Ушакова и Сенявина, неся свободу угнетенным народам Греции и Италии. Пять лет подряд адмирал Сенявин победоносно противостоял флоту Наполеона. На островах Адриатики господствовал Андреевский флаг, а имя России произносилось порабощенными народами с надеждой и благоговением. На Адриатическом побережье, особенно в Далматии, до сих пор жива память об адмирале Сенявине...

Но все проходит и поворачивается колесо истории. И вот мы, которые 110 лет назад с триумфом бороздили эти воды, идем здесь сегодня, ища спасения в чужой стране, разбитые в неравной борьбе с врагами всего человечества большевиками-чудовищами, захватившими нашу страну. Франция, самоотверженно подавшая нам руку помощи и ныне благородно принявшая нас, все-таки до конца не понимала за что мы сражались и насколько опасен большевизм. Да и никто вообще в мире не понимал, что не ослабь мы, ценой собственной гибели, большевиков, эта зараза быстро бы распространилась по всей Европе, уничтожив навсегда мировую цивилизацию. Пройдут года, прежде чем народы мира и в первую очередь русские, поймут и оценят наш подвиг...
А между тем, наш поход продолжался. Пережидая шторм в тихих бухтах и проводя необходимый ремонт, мы медленно продвигались вперед.

Только 26 декабря в 18:45 я пришел на внешний рейд Бизерты, где встал на якорь. На следующее утро лоцманский катер провел меня по каналу во внутреннюю гавань Бизерты, где уже стояли несколько наших кораблей.

Подводная лодка «Утка» прошла без ремонта и аварий 1380 морских миль, что делает честь ее офицерам и команде. Тогда мы все надеялись на скорое возвращение домой, всеми силами поддерживая наши корабли в боеспособном состоянии. Но судьба решила иначе. Почти 4 года простояли мы в Бизерте, а затем были вынуждены покинуть свои корабли...

Через три дня после того, как вся наша эскадра собралась в Бизерте, нашего командующего вице-адмирала Кедрова вызвали в Париж. Его преемником стал контр-адмирал Керенс. Согласно указанию французских властей, всякая связь с берегом была запрещена. Все наши корабли были объявлены на карантине. Всего на кораблях, включая детей и женщин, находилось 5600 человек. Теперь в первую очередь было необходимо как-то устроить семьи на берегу, оставив на кораблях только экипажи.
В начале января наши семьи были отправлены на дезинфекцию во французский военно-морской госпиталь в Сиди-Абдалла, а затем распределены по специальным лагерям в разных местах Туниса. Было объявлено, что все, кто желают, могут вернуться в Константинополь и отправиться в Сербию. Около тысячи человек пожелали воспользоваться этим правом. Они уже разместились на транспортах, но тут разрешение на отъезд было отменено и всех отправили обратно в лагерь вблизи Бизерты.

В середине января посланные в Константинополь ледоколы привели в Бизерту на буксире эсминцы «Цериго» и «Гневный». Чуть позднее был прибуксирован в Бизерту броненосец «Георгий Победоносец», на котором в Галиполли были размещены армейские части. Теперь было разрешено разместить на бывшем броненосце офицерские семьи эскадры, для чего необходимо было переоборудовать жилые помещения и каюты старого корабля.

Морской корпус и его воспитанников, находившихся на борту линкора «Генерал Алексеев» разместили в форте Джебел-Кебир.

С начала февраля по 10 марта французские власти провели на всех кораблях дезинфекцию (черным газом). После этого большие корабли вернулись на рейд, а эсминцы, лодки и прочая «мелочь» встали в небольшой бухте Кебир. Затем подлодки были переведены на базу французских подводных лодок в бухте Понти.

Командир флотилии французских подводных лодок капитан 2-го ранга Фабре принял нас очень дружелюбно. Мы все были глубоко тронуты его участием и сердечностью. Через несколько дней французский адмирал, по согласованию с местными властями, разрешил всем желающим русским покинуть корабли и искать работу на берегу. Сначала ушло всего несколько человек, но когда начались полевые работы, ушли многие, несмотря на то, что предложенное им жалование было мизерным. В это же время мы освободились от случайных людей, примазавшихся к эскадре при эвакуации. Главным образом это был всякий темный сброд с преобладанием уголовных элементов, которые воровали на кораблях все, что попадало под руку и продавали краденое на берегу.

С оставшимися людьми мы по мере возможности пытались наладить на эскадре обычную корабельную жизнь с учениями, занятиями, ремонтом и пр. После завершения полевых работ сотни беженцев в поисках работы разбрелись по Тунису. Некоторые пытались вернуться на корабли, но мы приняли далеко не всех, отправив многих в беженские лагеря, где французские власти делали все возможное, чтобы предоставить беженцам работу.

Лагеря постепенно пустели. Вскоре в них остались лишь старики и больные. В пользу беженцев поступала из многих источников и гуманитарная помощь. На эскадре был образован «Комитет защиты интересов русских беженцев в Северной Африке», который занимался распределением всех видов поступающей помощи.

Дошедшая до нас весть о Кронштадтском мятеже взволновала всех. Мы очень надеялись, что Балтийский флот, восстав, сбросит со страны иго большевизма. С непередаваемым волнением и надеждой следили мы по газетам за событиями, происходящими в далеком Кронштадте. Но мятеж с неожиданной для нас быстротой был подавлен.

Между тем, мы пытались ввести жизнь на эскадре в более-менее нормальное русло. Офицерские семьи разместились на «Георгии Победоносце». Продовольствия, поставляемого нам французскими властями, хватало с избытком. Они также снабжали нас бельем и одеждой и даже (с июня) начали платить жалование. Оно было чисто символическим (командир корабля, например, получал 21 франк, матрос —10 франков), но все-таки хватало на табак и килограмм сахара.

В июле на плавмастерской «Кронштадт» произошла вспышка чумы. 8 человек скончались. Корабль срочно отправился в Сиди-Абдалла, в карантин. К счастью, на других кораблях ничего подобного не было.

Вскоре после этого «Кронштадт» ушел в Тулон, где был передан в распоряжение французского флота. «Кронштадт» был прекрасной плавмастерской, оборудованной по последнему слову техники. Ничего подобного у французов никогда не было, и они с удовольствием включили «Кронштадт» в состав своего флота. Мы же, оставшись без плавмастерской, стали просто бедствовать. Любой ремонт теперь приходилось делать с помощью имеющихся на борту средств, поскольку пользоваться французским арсеналом нам разрешалось только в случае крайней необходимости.

Однако жизнь на эскадре продолжалась. Для молодых офицеров были созданы артиллерийские классы и школа подводного плавания с тем, чтобы повысить их профессиональную подготовку. Продолжались занятия и в Морском корпусе. Чтобы воспитать у молодежи любовь к морю и держать ее в курсе развития морского дела в послевоенные годы, мы своими силами наладили выпуск журнала «Морское обозрение», который выходил ежемесячно в течение трех лет.

Эскадру все время будоражили слухи, приходящие из России, за которые мы жадно хватались, как утопающий за соломинку. Неожиданно пришло сообщение с Дальнего Востока о том, что все побережье, включая Владивосток, освобождено от красных и занято белыми. Все с нетерпением ожидали новых известий, всерьез подумывая о походе в освобожденный Владивосток. Все это кажется смешным, но любой, кому приходилось жить лишь надеждой, должен хорошо нас понять.

В октябре Морской Префект Бизерты получил приказ сократить численность личного состава нашей эскадры до 200 человек. Это означало конец всему. Согласиться с этим мы никак не могли, и после длительных переговоров нам удалось добиться, чтобы на кораблях оставили 348 человек. Причем, у нас даже появилась надежда вскоре увеличить эту цифру почти вдвое.

Однако 7 ноября Морской Префект снова получил директиву из Парижа немедленно сократить численность личного состава русской эскадры.

Это был жестокий удар по многим нашим надеждам. Не имея выбора, наш адмирал вынужден был отдать следующий приказ:

«Приказ Исполняющего Обязанности Командующего Русской Эскадрой
N690
На борту крейсера
«Генерал Корнилов» Бизерта, 31 октября 1921 года.
В связи с уменьшением бюджета Военно-морского министерства Франции, от которого мы зависим в настоящее время, Морской Префект имеет указание из Парижа сократить до предела численность экипажей кораблей нашей эскадры. Эти непредвиденные обстоятельства вынуждают меня уволить большую часть команд кораблей. Всем вам, принявшим участие с честью и самоотверженностью в деле сохранения для России ее национального достояния, каковой является наша эскадра, выражаю я свою глубокую признательность. Пусть вашей наградой будет сознание честно выполненного долга.
Контр-адмирал Беренс».

К счастью, благодаря влиянию в Париже вице-адмирала Кедрова и нашего военно-морского агента капитана 1-го ранга Дмитриева, нам удалось тогда сохранить численность личного состава до 700 человек.

Но из Парижа нас уведомили, что если изменится политическая обстановка, то к апрелю 1922 года придется уменьшить численность личного состава эскадры до 350 человек. Радостных перспектив не было. Многие офицеры уходили на берег в поисках работы и уже не возвращались. Нам приходилось на все это смотреть сквозь пальцы.
Многие кадеты и гардемарины отправились в Чехословакию, Сербию, во Францию и другие страны, где существовала возможность продолжить образование. Корабли ветшали. У нас еще была возможность их доковать, но из-за нехватки средств краску разводили мазутом. Корабли сильно ржавели, но должного ремонта мы им обеспечить не могли.

Квалифицированной работы найти было практически невозможно. Повезло лишь очень немногим. Большинство, если и устраивались, то только на тяжелую физическую и грязную работу, но все-таки предпочитали ее прозябанию в лагерях.
Вскоре, правда, местные работодатели начали ценить русских в качестве специалистов, и наше положение стало постепенно улучшаться. В конце декабря из Марокко пришел запрос на русских специалистов, и туда отправились 113 человек. Все они устроились на работу инженерами, гидрографами, землемерами и т.п. В лагере Надор была построена школа для детей. Вторая школа действовала на «Георгии Победоносце». В самой Бизерте удалось открыть ресторан и создать нечто вроде кооператива, выручка от которых шла на поддержку эскадры.

В январе 1922 года осложнилась проблема с доками. Все они оказались занятыми французскими кораблями, и о регулярном доковании своих кораблей нам пришлось забыть.

В апреле французское правительство купило у нас суда транспорт «Дон» и танкер «Баку». Ходил слух, что будут проданы ледоколы и другие вспомогательные суда. В душе мы рассчитывали на это, так как полученные деньги давали нам возможность поддерживать в боевом состоянии ядро нашей эскадры.

В феврале Морской Префект письменно уведомил нашего адмирала, что к 1 апреля численность личного состава нашей эскадры должна быть сокращена до 311 человек.
В это же время из Праги приехала специальная комиссия с целью отобрать молодых людей для продолжения их образования в чехословацких учебных заведениях. На 82 места было 800 желающих. В м.арте отобранные юноши уехали в Чехословакию. Многие другие отправились во Францию в поисках работы и удачи.

Численность экипажей наших кораблей стала столь низкой, что мы не могли и думать больше о ремонте. Не хватало людей даже для поддержания необходимого порядка и чистоты. Буквально на каждом почтовом пароходе во Францию отправлялись сотни русских людей.

Когда пришла зима, работать на кораблях стало невозможно из-за нехватки топлива. Особенно плохо обстояло дело с подводными лодками, так как для поддержания в исправном состоянии аккумуляторных батарей нужно было часто запускать моторы. А энергии не было.

Что касается морского корпуса, то занятия в нем продолжались. Гардемарины выпускного курса сдавали экзамены 1 марта, второго курса — 1 июня, а остальные — 1 ноября. В течение лета выпускникам предстояло плавание в прибрежных водах Бизерты на учебном судне «Моряк», после чего их произвели в корабельные гардемарины и распределили по кораблям.

Однако число воспитанников таяло, как таяли и лагеря с беженцами. Вскоре там не осталось даже женщин и детей, поскольку их мужья и отцы нашли работу в Тунисе или во Франции и вызвали семьи к себе.

В конце года французское правительство купило у нас часть вспомогательных судов и ледоколов: «Илью Муромца», «Добычу», «Гайдамака», «Голландца», «Китобоя», «Всадника», «Якута» и «Джигита». Был куплен и ряд транспортов, уже находящихся во французских портах.

Ожидание чуда на Дальнем Востоке, о котором я упоминал, сменилось горьким разочарованием. После ухода японцев малочисленная русская армия вынуждена была отойти к Владивостоку. Этой армии, равно как и Сибирской флотилии адмирала Старка, выпал такой же жребий, как и нам.

Но если мы нашли во Франции защиту и поддержку, наш небольшой дальневосточный флот, состоящий главным образом из вспомогательных судов, набитых женщинами и детьми, отбиваясь от кровожадных желтокожих пиратов, скитался от гавани к гавани, пока не нашел пристанища в далекой Маниле на Филиппинских островах под защитой правительства Соединенных Штатов. За это время флотилия потеряла посыльное судно «Лейтенант Дыдымов», погибшее во время шторма, и пароход «Аякс», разбившийся на камнях у острова Фишера. Эвакуация Владивостока оказалась еще более трагической, чем наша. Мы скорбели о судьбе наших братьев, столь несчастных, как мы, но помочь ничем не могли.

Так мрачно и монотонно прошел 1922-й год. В начале января 1923 года наши суда, оставшиеся в Константинополе, были переданы французскому командованию в Марселе, поскольку их положение в Константинополе становилось небезопасным. Поход этих судов под французскими флагами, но с русскими экипажами — это еще одна неизведанная страница истории русского флота. В одном итальянском порту, куда эти суда должны были зайти по дороге в Марсель, коммунисты и фашисты, очень мирно сосуществовавшие, убедили Муссолини, что русские белогвардейцы являются противниками его режима и их не следует пускать на берег.

Однако король Италии, напротив, хотел всячески помочь бывшим морякам своего несчастного кузена и приказал доставить офицеров к себе на прием. Сопровождаемые фашистско-коммунистическими демонстрациями протеста наши офицеры отправились на прием к королю.

Наша эскадра продолжала стоять в Бизерте. Монотонная жизнь временами прерывалась скандальными историями, будоража всех и напоминая о зыбкости и ненадежности нашего нынешнего существования. Как-то по эскадре прошел слух, что две наших канонерки -«Страж» и «Грозный» — будут проданы французам. Оба корабля не были военными в полном смысле этого слова, а всего лишь вооруженными пароходами. Французское правительство намеревалось их приобрести, чтобы покрыть расходы на содержание нашей эскадры.

В ночь с 26 на 27 февраля два молодых и не в меру эмоциональных мичмана открыли кингстоны канонерок и затопили их. Юные моряки хотели этим сумасбродным поступком выразить протест против самого факта продажи русских военных кораблей, считая, что таким образом они спасут честь русского флага.

Мичманов арестовали и отправили во французскую тюрьму. У французских властей сложилось впечатление, что оба офицера являются большевистскими агентами, а потому после расследования было решено выслать их из Франции как враждебных и опасных элементов.

Арестованных под конвоем доставили в Марсель, где было объявлено, что их обоих выдадут Советской России. Молодые офицеры решили предпочесть смерть попаданию в руки большевиков и сделали попытку вскрыть себе вены. К счастью их удалось спасти. После долгих месяцев проведенных в госпитале, французские власти, убедившись, что несчастные не являются большевистскими агентами, выдали им документы для выезда в Сербию.

Этот печальный случай лишний раз доказывает, что во главе эскадры не было настоящего руководства, способного сплотить вокруг себя молодежь и как-то повлиять на нее. А что видела наша молодежь в своей жизни? Кошмар революции, звериную жестокость гражданской войны и трагический исход с родной земли.
Молодыми людьми никто не занимался, их судьба никого не интересовала, повсюду они натыкались лишь на холодное равнодушие. А ведь для них, даже при наших ограниченных возможностях, можно было сделать много, хотя бы организовать их переподготовку на гражданские специальности и подготовить их к будущей нелегкой жизни на чужбине. Ничего подобного сделано не было. Уходя с кораблей, молодые офицеры мыкались по всему свету, с трудом адаптируясь к новой жизни.

Через 14 дней «Грозный» подняли. Естественно, эти работы проводились за счет эскадры и обошлись в 10 тысяч франков. После продажи всех вспомогательных судов в Бизерте остались лишь боевые корабли. Туда же были переведены и подводные лодки. Подводная лодка «АГ-22» снабжала все корабли электроэнергией, выполняя эту задачу до самого последнего дня.

В 1923 году Польша хотела воспользоваться нашим положением и получить через посредство Франции несколько наших эсминцев и подводных лодок. Французы отказались даже вести переговоры на эту тему, заявив, что «старая Россия была честна с нами и мы хотим ей отплатить тем же».

Лето 1923 года прошло без особых событий, если не считать того, что экипажи наших кораблей постоянно уменьшались. На всех четырех наших подводных лодках осталось всего 8 человек, двое из которых были инвалидами войны, не пригодными для работы. Несмотря на это, «АГ-22» продолжала давать электроэнергию на все соединение, а машины других лодок находились в постоянной готовности к эксплуатации. Продолжал выходить «Морской Сборник», последний номер которого увидел свет в ноябре.

Из Парижа тем временем от нашего представителя капитана 1-го ранга Дмитриева приходили мрачные новости. Он предупреждал, что возможна смена французского правительства, причем новое правительство социалистов, вероятно, признает СССР. Это означало смертный приговор эскадре, а нам всем нужно было думать о собственном будущем.

По понятным причинам новый 1924 год мы встретили в самом плохом настроении, понимая, что он не сулит нам ничего хорошего. И не ошиблись.

В мае новое французское правительство начало переговоры с большевиками, а в ноябре Франция официально признала СССР.

Через два дня после этого Военно-морской Префект Бизерты адмирал Эксельманс приказал всем офицерам и гардемаринам эскадры собраться на борту эскадренного миноносца «Дерзкий». Его сообщение было кратким. Старый адмирал был расстроен, взволнован, и его глаза часто наполнялись слезами. Настоящий моряк, он понимал нас и делил с нами нашу боль. Но сделать он ничего не мог. Его долг офицера состоял в том, чтобы передать нам распоряжение правительства Франции: спустить Андреевские флаги, передать корабли французским уполномоченным, а самим сойти на берег... И мы это сделали...

6 ноября я в последний раз отдал приказ запустить машины на подводных лодках, чтобы показать французской комиссии, что лодки находятся в строю с исправными машинами и механизмами. Я стоял около динамо-машин, последний раз слушая их ровный гул, ощущая всем телом, как вибрирует корпус лодки, дрожа от запущенных машин, как боевой конь перед атакой...

11 лет своей жизни я провел на подводных лодках. Эти годы с днями, полными прекрасных надежд и горьких разочарований, быстро пронеслись перед моим мысленным взором.

Моя карьера морского офицера закончилась. Не об этом мечтал я в своей юности, выбирая жизненный путь. Я мечтал о далеких морях, о дальних походах, о радостных лицах друзей, о славе своей Родины и ее флота, о славе Андреевского флага.
Но судьба распорядилась иначе.

В Бизертской бухте тихо и спокойно. Легкий бриз ласкает кормовой флаг эскадренного миноносца «Дерзкий». Пурпурный солнечный диск медленно опускается за африканские горы. Звучит команда: «Флаг и гюйс спустить!» Поют горны. С гафелей и кормовых флагштоков медленно скользят вниз Андреевские флаги.

Андреевский флаг спущен! Для многих из нас навсегда. Теплая звездная ночь окутывает своей тенью корабли, которые мы только что покинули. У меня на душе холодно и пусто. Теперь я окончательно потерял все, что мне было дорого...