Глава четвертая

Сухопутный фронт Артура стал усиленно укрепляться уже после начала военных действий. Тысячи солдат, матросов, рабочих-китайцев круглые сутки работали над созданием фортов, батарей, редутов и окопов. Окружающие Артур со всех сторон горы хотя и облегчали создание целого ряда прекрасных для обороны опорных пунктов, но в то же время, будучи беспорядочно разбросаны и отделены друг от друга глубокими ущельями, затрудняли возможность создания единого сплошного фронта обороны. Кроме того, характер гор, их крутые, обрывистые склоны создавали у подножий много мертвых пространств, не доступных действию ни артиллерийского, ни ружейного огня обороняющихся. Чтобы ликвидировать этот крупный недостаток обстрела мертвых пространств, приходилось устраивать многочисленные мелкие батареи и капониры с легкими полевыми пушками.

Вследствие этого получилась весьма сложная система большого числа различных укреплений и опорных пунктов, которые надо было как-то связать между собой. Для этой цели использовали старую китайскую стену — вал, построенный германскими инженерами еще до японо-китайской войны. Он имел почти саженную высоту при толщине в две-три сажени, с банкетом для стрелков около аршина шириной; он был отлично применен к местности, так как давно зарос такой травой, которая щедро покрывала всю местность перед валом. Начиналась эта стена на берегу моря и шла на версту-две позади фортов, подходя вплотную к литерным батареям и второй линии обороны-до долины реки Лунхе, прикрывая Артур с северо-востока. Все впереди лежащие форты и укрепления соединялись с валом при помощи, ходов сообщения и шоссейных дорог там, где их возможно было укрыть от взоров и огня противника.

Форты и более укрепленные батареи имели бетонные сооружения до полутора аршин толщиной, сверху прикрытые двухсаженным слоем земли вперемешку с камнем. Однако большинство орудий на фортах и батареях оставалось совершенно открытым, без всякой маскировки. Зная по опыту Цзинджоуского боя, чем это грозит батареям, Звонарев горячо протестовал против открытой установки орудий и обратился с этим непосредственно к Кондратенко. Генерал внимательно выслушал его и решил, запросив мнение Белого, созвать специальное совещание по этому вопросу.

На заседание приехал и сам Кондратенко с подполковником Сергеем Александровичем Рашевским.

Высокого роста, худощавый, с внимательным взглядом умных глаз, он производил хорошее впечатление своей простотой, выдержкой и внимательностью, с которой выслушивал мнение собеседника, будь то генерал или солдат. Прекрасно образованный, очень трудолюбивый, он был наиболее сведущим в Артуре человеком по инженерной части. Начальство не жаловало Рашевского за его прямолинейность и зачастую нелестные отзывы об артурских порядках.

Прогрессивно настроенный Рашевский ясно понимал, что основной причиной военных неудач является отсталый государственный строй России, и часто говорил об этом. В жандармском управлении еще до начала войны за ним был установлен негласный надзор.

Докладчиком выступил Тахателов, который хотя под Цзинджоу не был, но считался знатоком Цзинджоуского боя. Быструю гибель батарей под Цзинджоу он считал чистой случайностью и вообще находил этот бой не характерным для современной войны.

Звонарев решил возражать, указывая на пример полевых батарей, перешедших после Цзинджоу на стрельбу по угломеру с закрытых позиций.

Его мнение разделяли Борейко и Гобято, и совершенно неожиданно поддержали моряки, ссылавшиеся на удачный опыт перекидной стрельбы через Ляотешань.

Мнения разделились: одни яростно нападали на Звонарева, другие так же энергично его защищали. Помирились на компромиссном решении: там, где уже имелись готовые открытые батареи, их так и оставить, новые же батареи делать по возможности укрытыми или хотя бы замаскированными.

— Возражаю! — ревел Тахателов. — В бою все захотят идти на укрытые позиции и будут убегать с открытых. Это несправедливо. Пусть все орудия стоят открыто.

— Я своих солдат на убой не поставлю, — орал Борейко, — и переделаю свою открытую батарею на закрытую!

— Только без расходов для казны и возможно скорее, — соглашался Кондратенко.

— Этот номер не пройдет, — возражали инженеры, — при такой переделке нам испортят все наши уже готовые батареи, а новых вместо них соорудить не успеют.

— Жаль, что японцы побили нас только в мае, а не в январе. Тогда бы мы все батареи успели построить закрытыми, — иронизировал Борейко.

Спор, казалось, уже был закончен, когда вновь выступили инженеры.

— Мы не имеем, представления, какой вид должна иметь закрытая батарея. Нам надо разработать ее проект и утвердить в штабе района и Петербурге, — возражал инженер-капитан Лилье.

— Какой вид? "Обнаковенный", как говорят солдаты, — проговорил Борейко. — Что касается утверждения, то проще всего послать проекты прямо в Токио; вмиг утвердят и притом наиболее выгодный и дешевый тип — вовсе без бетона и даже без козырьков.

Старшие чины возмутились выходкой Борейко, молодежь же громко зааплодировала. На этом заседание и кончилось. Обе спорившие стороны считали себя победителями.

Было уже за полночь, когда все стали расходиться. К Звонареву неожиданно подошел Рашевскпй. Он и раньше хорошо относился к прапорщику, а теперь особенно тепло пожал ему руку.

— Вы своим сегодняшним выступлением, можно сказать, открыли новую, страницу в долговременной фортификации. Отныне все артиллерийские позиции будут выноситься в тыл первой линии обороны. Форт же останется лишь как стрелковая позиция, имеющая толь — ко противоштурмовую артиллерию ближнего боя в капонирах рва и горже. Вы стали артурским Тотлебеном.

— Вы ошибаетесь, у нас и Тотлебеном, и Нахимовым, и Корниловым является Роман Исидорович Кондратенко. Это душа — нашей обороны. Я поражаюсь его энергии и здравому смыслу, — ответил прапорщик.

— Вы идете со мной, Сергей Александрович? — спросил подошедший Кондратенко.

— Если вы только разрешите, ваше превосходительство, — отозвался Рашевский.

— Обратили вы сегодня внимание на то, что новатором в крепостной фортификации явился не военный инженер, не артиллерист и, собственно, даже не военный, — проговорил Кондратенко, — а штатский человек, каким является прапорщик Звонарев. Это глубоко знаменательно, мы часто не видим того нового, что появляется на наших глазах из опыта войны. Я еще не вполне осознал до конца все последствия, вытекающие из вашего сегодняшнего предложения, — обернулся генерал к прапорщику.

— Опытом Цзинджоу мог поделиться каждый из участников боя, — скромно ответил Звонарев.

На следующий день Звснарев с утра объезжал свой участок укреплений сухопутного фронта. У Залитерной батареи он застал группу утесовцев во главе с Борейко.

— Помни: если буду шапкой махать сверху вниз — осаживай вниз, если махать буду в стороны — иди сам в сторону, в какую машу, перестану махать — стой и забивай колья в землю, — объяснял солдатам поручик. — Понял, Тимофеич? — спросил он у Родионова.

— Так точно, понял! — ответил фейерверкер.

— Тогда пойдем, Блохин, — распорядился Борейко и вдвоем с солдатом двинулся вперед.

— Ты куда, Борис? — спросил подъехавший Звонарев.

— Хочу облазить все горы и найти такую позицию для батареи, чтобы ее ниоткуда не было видно. Наши господа инженеры вылезли с позиций на — самый пуп и вздумали там ставить пушки. Конечно, японцы их сейчас собьют. Я решил эту позицию бросить и поискать более укрытую, за горой, а не на ней.

— Разрешение на это от Кондратенко или Белого получил?

— И без него хорош! Построю батарею, а затем пусть меня ругают как хотят.

Когда Звонарев заехал на расположенную невдалеке батарею литера Б, он застал там Жуковского. Со свойственной ему хозяйственной деловитостью капитан обходил укрепление вместе с Лепехиным, взвод которого обслуживал позицию. Батарея была сооружена еще до начала войны, и теперь ее только слегка усовершенствовали: подсыпали земляные брустверы, углубили рвы и стрелковые окопы, устроили козырьки от шрапнельных пуль; в казармах и погребах провели электричество, настлали деревянные нары для спанья, оборудовали кухню.

— Отлично, что надумали нас проведать, — приветствовал Звонарева капитан. — У меня к вам есть коекакие вопросы. Нам для лучшего укрытия людей придется углубить котлован, для чего необходимо разобрать орудийные платформы, вновь их настелить и установить на них орудия, а это займет не меньше двух недель.

— Дадим рабочих-китайцев, сделаете за два дня.

— Лучше мы попотеем, да все сами переделаем. У Борейко как идут дела? Я еще к нему не заходил сегодня.

— По моему совету переносит свою батарею вниз, за гору.

— Кто это вам разрешил?

— Я попытаюсь уговорить Кондратенко.

— Выдумщики вы оба; все что-то изобретаете и придумываете; работали бы по старинке — проще и спокойнее.

— Старинка эта нас заедает в Артуре: все оглядываются на Севастополь, когда были гладкостенные орудия и каленые ядра к ним, а в наш век скорострельных нарезных, орудий этот пример уже не годится.

Попрощавшись с Жуковским, прапорщик поехал с штаб Кондратенко, расположенный в Новом, городе.

Не застав генерала в штабе, Звонарев поехал в Управление артиллерии, где надеялся встретить Кондратенко, обычно заглядывавшего к Белому в часы занятий.

Проезжая мимо домика Ривы, он не устоял против соблазна и, спешившись, постучал к ней. Дверь отворила заспанная Куинсан.

— Барышня дома? — спросил он у служанки.

— Спи с Андрюша, — зевнув, ответила горничная.

Мрачный и угрюмый, ехал Звонарев по улицам города, машинально отдавая честь офицерам и солдатам. Около "Этажерки" его окликнула шедшая по тротуару Варя.

— Здравствуйте, ваша мрачность, что вы смотрите не то самоубийцей, не то приговоренным к виселице?

— Все в порядке, за исключением моего желудка. Видимо, чем-то объелся, — мрачно ответил Звонарев, слезая с лошади и идя рядом с Варей.

— Олеум рицини пять ноль, и все будет в порядке. Но это вы выдумываете и не хотите мне сказать, что вас огорчило.

— Право, ничего.

Варя недоверчиво покачала головой и, желая его развлечь, весело заговорила об его успехах на последнем совещании.

— Даже папа и тот с вами согласился, а раньше и слышать не хотел о закрытых батареях. На Тахателова же вы не обращайте внимания: он побурчит, а потом сам вас хвалить будет.

За завтраком у Белых Варя как бы вскользь упомянула, что солдаты с Утеса еще не получили наград.

— Это те молодцы, что остались на батарее до конца боя, — спросил Кондратенко, — и которых я тогда встретил ночью?

— Они самые.

— Вас, Василий Федорович, поздравить можно, что у вас есть такие солдаты и офицеры. Орлы! Сегодня же напомню о них Стесселю, — пообещал Кондратенко. — Завтра назначено заседание на броненосце "Севастополь" по вопросу о взаимодействии с флотом. Я прошу вас на нем присутствовать, — обратился он к Звонареву.

— Никитин тоже будет? — спросил Белый.

— Он ведь личный "генерал-адъютант" Стесселя, без него дело не обойдется.

— Раз он будет, скандала с моряками не избежать. Еще тринадцатого мая, во время боя в Цзинджоу, он подбивал Стесселя выгнать моряков в море огнем с береговых батарей, насилу тогда его угомонили.

— Он отчасти был прав; ведь выяснилось, что командиры канонерок "Гремящий" и "Отважный" умышленно разобрали свои машины, чтобы не идти на помощь "Бобру".

— Витгефт об этом знает?

— Конечно, но он все-таки хотел замять дело и ограничиться выговором им, да кто-то рассказал обо всем Никитину. Не долго думая, он арестовал обоих командиров на улице и доложил Стесселю. Тот предал их военнополевому суду по обвинению в измене. Витгефт запротестовал. Перепалка не кончилась и сейчас. Очевидно, будут доругиваться.

— Следовательно, заседание будет боевое?

— Боюсь, что слишком даже. — Кондратенко стал прощаться, собираясь вместе с Звонаревым в объезд строящихся укреплений. По дороге к батарее их встретил крайне расстроенный инженер-капитан Лилье.

— Ваше превосходительство! — вздрагивающим от волнения голосом обратился он к Кондратенко. — На Залитерной батарее я подвергся сейчас грубым оскорблениям,

— Что же у вас произошло?

— Во-первых, командующий батареей поручик, фамилии его не знаю, самовольно перенес позицию в тыл, во-вторых, на мое замечание о недопустимости его действий грубо оскорбил меня и угрожал арестом. Я так работать не могу, — жаловался Лилье, багровый от негодования.

— Не ваш ли это приятель, Сергей Владимирович?

— Он самый, — крутоват бывает под горячую руку.

— Разберем сейчас все на месте, капитан. Вам же так сильно волноваться при вашей полноте вредно, — успокоительно ответил Кендратенко и двинулся за Звоиаревым, поехавшим вперед.

Борейко встретил генерала оглушительной командой "смирно". Поздоровавшись с ним и солдатами, Кондратенко спросил:

— Что вы тут, поручик, делаете?

— Трассирую позицию Залитерной батареи, ваше превосходительство.

— Что вы думаете делать на этой позиции?

— Стрелять, ваше превосходительство.

— Как же вы будете стрелять по невидимой цели?

— Так же, как японцы стреляли по нас под Цзинджоу, ваше превосходительство.

— Но у них были для этого специальные приспособления, которых у нас нет!

— Мы не глупее их, ваше превосходительство, и сами сумеем их сделать.

— Кроме того, у нас нет практики стрельбы по закрытым целям.

— Пока японцы подойдут к Артуру, успеем не один раз попрактиковаться, а затем по ним попрактикуемся еще лучше.

— Я вижу, у вас на все ответ имеется, поручик. Что у вас произошло с капитаном Лилье?

— Пожалуйте, ваше превосходительство, полюбуйтесь на этот, с позволения сказать, бетон постройки военного инженера, но, несомненно, японской, а не русской армии. — И Борейко зашагал к месту прежней позиции батареи.

Все двинулись за ним. Подойдя к одному из бетонных казематов, поручни стукнул кулаком по своду и, ухватившись рукой за его край, отломил большой кусок бетона, который и поднес генералу.

— Цемента здесь почти нет, одна только глина да песок. И в этих-то "бетонных" казематах должны были сидеть люди и храниться порох и снаряды. Что это, недосмотр или предательство? Кто он — невежда в строительном деле или изменник и японский шпион? За одну эту постройку его следует расстрелять на месте, — закончил Борейко свою пылкую речь.

— Это мы всегда успеем сделать, — возразил Кондратенко. — Чем вы объясните это явление, капитан? — обратился он к Лилье.

— Случайный недосмотр десятника, я взыщу с него за это, — ответил капитан. — В свою очередь, прошу, ваше превосходительство, оградить меня от оскорблений со стороны этого полусумасшедшего офицера.

— Полусумасшедшего! — заорал Борейко. — А это тоже недосмотр? — кинулся он к соседнему каземату и легко обломил кусок его стены. — И это? — бросился он дальше.

— Очевидно, все постройки батареи имеют тот же дефект... — начал было Кондратенко.

— На батарее Б та же история, на Куропаткинском люнете то же, на Заредутной батарее то же...

— А на форту номер два? — спросил генерал.

— Там этого нет. Его строил честный офицер Рашевский, а не Лилье, — отрезал Борейко.

— Спокойнее, поручик! Я здесь старший, и я сам разберусь и приму какие надо меры, — остановил Борейко генерал. — Пойдемте по всем указанным поручиком фортификационным сооружениям и проверим состояние бетонаБорейко водил их по укреплениям и молчаливо тыкал пальцами в негодный бетон. Звонарев легко отламывал куски от указанного места и завертывал их в бумагу, подписывая сверху, откуда взята проба. Заявление Борейко подтвердилось полностью.

— Я пока лишь отстраню Лилье от производства работ. Временно примите вы их, Сергей Владимирович, — распорядился Кондратенко.

— Я мало понимаю в строительном деле... — пытался возражать прапорщик.

— Вам помогут, господин прапорщик, — перебил генерал.

— Я протестую против распоряжения вашего превосходительства. Еще не выяснено, что явилось причиной не вполне удовлетворительной кладки бетона, а я уже признан в ней виновным и отрешен от должности, — хмуро проговорил Лилье.

— Протест ваш, капитан, является грубейшим нарушением воинской дисциплины, за которое я вас подвергну немедленному аресту. Потрудитесь отдать ваше оружие прапорщику Звонареву, который сейчас же вас и доставит на гауптвахту. О поведении поручика Борейко, как лица, мне не подчиненного, мною будет сообщено командиру Квантунской крепостной артиллерии для принятия соответствующих мер, — решил генерал и тронулся с батареи.

Звонарев, отобрав у Лилье шашку, вместе с ним направился на гауптвахту. Борейко же, оставшись на батарее, облегчил свою взволнованную душу долгими ругательствами по адресу всяческого начальства и Стесселя в особенности.

Вечером того же дня Звонарев сидел в своей квартире в Артиллерийском городке. В дверь сильно постучали. Так как денщик ушел, то прапорщик сам пошел открыть дверь. Он очень удивился, увидя перед собой Варю Белую.

— Вы дома? — спросила девушка.

— Дома.

— Оставьте всякую работу, — тоном приказа проговорила Варя, — и следуйте за мной, господин прапорщик. — Затем, надев на голову офицерскую фуражку Звонарева, девушка вышла на крыльцо.

Вечерело. Солнце садилось за Ляотешанем: Жаркий летний день сменялся прохладным вечером. С моря потянуло прохладой и запахом морских водорослей. На "Этажерке" громко играл оркестр. Все дорожки были запружены гуляющими.

Когда Варя с Звонаревым подходили к "Этажерке", на улице показалась кавалькада во главе со Стееселем. Завидя генерала, офицеры и солдаты спешно вытянулись во фронт, Звонарев же остался стоять рядом с Варей, опустив руки по швам. Заметив это, Стессель резко осадил лошадь и грубо крикнул:

— Прапорщик, где ваша фуражка?

— У меня, — вместо Звонарева ответила Варя, шаловливо прикладывая растопыренные пальцы правой руки к козырьку.

— Женщины существуют для того, чтобы рожать детей, стряпать обед и штопать белье, а не для ношения военной формы. Головной убор офицера должен находиться на его собственной голове, а отнюдь не на голове особ женского пола! — резко бросил Стессель.

— Равно как и не на кочне капусты, который некоторым заменяет голову, — звонким девичьим голосом выкрикнула в ответ Варя.

В толпе фыркнули.

— Молчать! — дико заорал генерал, оглядываясь на толпу и спеша уехать под громкий смех всех присутствующих.

— Зачем вы, Варя, наскандалили? — укоризненно заметил Звонарев.

— Хамов надо учить! Я еще обо всем расскажу Вере Алексеевне, как он меня. Белую, свою родственницу, публично опозорил перед всем Артуром.

— Но вы ведь тоже назвали его голову кочаном капусты.

— Охота ему было принимать на свой счет. Я скажу, что это относилось к... вам, что ли.

— Очень благодарен за такое объяснение.

— Ну, пусть тогда к Водяге. Все знают, что он отпетый дурак. Пошли дальше. — И они смешались с толпой гуляющих на бульваре.

На "Этажерке" их окликнула Желтова с Олей Селениной, которые сидели на одной из скамеек и видели весь инцидент со Стесселем.

— Ты девчонка по сравнению со Стесселем и уже по одному этому должна быть с ним вежливой, тем более что его замечание больше относилось к господину Звонареву, а не к тебе. Не думаю, чтобы твои родители были довольны твоей выходкой, — журила девушку Мария Петровна.

— Молодчина! Так Стесселю и надо, не будь грубияном, — поддержала Варю Оля.

— Боюсь только, чтобы моя выходка не отразилась на Сергее Владимировиче. Ради его спокойствия я готова даже извиниться перед Стесселем, хотя он совершенно этого не заслуживает, — заколебалась Варя.

— Я думаю, что к Стесселю не стоит больше возвращаться, — отозвался Звонарев. — Бог не выдаст, Стессель на губу не посадит.

— Плюнь ты. Варвара, на генерала! Другого отношения он не понимает, — вмешалась Селенина

— Не будь груба, Оля! Грубость никогда и никого не красят. А ты к тому же учительница и должна подавать пример культурности, — остановила ее Желтова.

— Стессель может на меня нажаловаться папе и маме, — проговорила в задумчивости Варя. — Тогда мне попадет. Во избежание этого я сама первая на него пожалуюсь родителям или самой Вере Алексеевне. Пусть знает, какой у нее хам муженек.

— Правильно. Нападение — лучший способ защиты. Так и действуй! — сразу подхватила Оля.

По-южному быстро стемнело, с гавани потянуло прохладой. Огней зажигать не разрешалось, и публика постепенно стала расходиться. Заторопились и Желтова с Олей.

— Мы можем понадобиться в госпитале. К вечеру раненым обычно бывает хуже, — пояснила Мария Петровна.

Проводив их немного по улице, Варя с Звонаревым направились к Артиллерийскому городку.

— Хотите, я вас проведу к моему заветному месту на Золотой горе? — предложила Варя. — Я люблю там сидеть и мечтать.

— Вы и мечты-вещи трудно совместимые.

— Я совсем не такой синий чулок, как вы себе представляете.

— Хуже. Вы амазонка из артурских прерий!

— Вы хотите сказать, что я дикарка?

— Ив мыслях не было, — отнекивался прапорщик.

— Не отрекайтесь! Я все равно не поверю. Я предпочитаю быть дикаркой, говорить, что думаю, поступать, как мне хочется, чем во имя так называемых приличий притворяться и говорить неправду.

— Все хорошо в меру. Вы бываете резковаты, особенно для девушки. Немного выдержки вам не помешает.

— Терпеть не могу кисло-сладких людей, вроде...

— Меня?

— Я этого не сказала, но вы мне кажетесь слишком пресным.

— Значит, Борейко в вашем духе?

— Он по-медвежьи груб и неуклюж.

— Я пресен, он груб. Кого же вам еще надо?

— Как вы... непонятливы, если не просто глупы. Будь у вас побольше перца, вы могли бы мне и понравиться, — кокетливо заметила Варя.

— Постараюсь весь свой наличный перец немедленно выбросить, чтобы им во мне и не пахло! — отозвался Звонарев.

— Не смейте меня дразнить, как маленькую девочку! Вот и моя тропинка. — И девушка, свернув с дороги, пошла в обход Золотой горы по чуть заметной в темноте узенькой дорожке.

— Смотрите не оступитесь, тут круто, и можно сильно ушибиться при падении, — предупредила Варя и тотчас оступилась сама.

Прапорщик едва успел подхватить ее за талию.

— Вернемся, пока вы нос себе не разбили, — предложил Звонарев, продолжая поддерживать Варю под руку. Но она молча двигалась дальше. Через несколько шагов оступился прапорщик и, падая, крепко ухватился за Варю. Девушка качнулась, но устояла на ногах и сильной рукой помогла стать на ноги своему кавалеру.

— Прошу к моим ногам не падать! Можно обойтись и без подобных нежностей. И как ходить с вами? Вместо помощи я должна еще помогать вам, — подсмеивалась девушка.

— Куда вы меня завели, зловредная особа? — отряхиваясь, спросил Звонарев.

— Сейчас будет мое любимое местечко, — ответила Варя и, пройдя несколько шагов в сторону, очутилась перед большим кустом.

Раздвинув ветки руками, она, как ящерица, юркнула на площадку между скал. Прапорщик едва пробрался за ней, поцарапавшись о колючки и ветки кустов.

— Я люблю здесь отдыхать днем. Это место укрыто с трех сторон кустами и скалами. Только к морю открывается узкая щелка. Днем здесь чудесно: с моря тянет прохладой, кусты прикрывают от солнца, и ниоткуда тебя не видно. А ночью здесь, правда, одной страшновато. Вдруг на тебя кто-нибудь нападет. Кричи не кричи, никто не услышит, не увидит и помощи не окажет.

— Кто же на вас осмелится напасть?

— Например... вы!

— Да я вас боюсь больше, чем вы меня!

— И совершенно напрасно! Смотрите, как красиво мерцают звездочки на небе всеми цветами радуги. — И Варя повалилась на землю, подняв руки к небу.

По небу пронеслась яркая падающая звезда, оставляя за собой слабо светящийся след...

— Загадала, загадала свое заветное желание! — захлопала в ладоши девушка.

— Какое именно?

— Много будете знать, скоро состаритесь! — лукаво ответила Варя. — Расскажите, чем вы заняты на сухом пути?

— Строим батареи и форты.

— А перевязочные пункты?

— О них пока разговоров не было.

— Напрасно. Я уже не раз ездила вдоль линии фортов и думала о них. На самих укреплениях для врачей не отведено места, да и работать под обстрелом им будет нелегко. Придется перевязочные пункты выносить в тыл. Я уже подыскала место у Залитерной батареи, недалеко от нее, в тылу, в глубоком ущелье. Хотите, я вам его покажу, и мы вместе с вами обсудим план оборудования перевязочного пункта? — предложила Варя.

— Всегда готов вам помочь и советом и делом. Но организацией тыловых перевязочных пунктов занят штаб крепости, куда вам и надо обращаться по этому вопросу. Завтра я точно узнаю, кто именно ведает этим делом, — пообещал прапорщик.

— Мы устроим перевязочный пункт, чтобы на нем было все, что нужно: вода, свет, печь, кипяток и, конечно, операционная, — планировала Варя.

— Это будет уж целый лазарет, а не перевязочный пункт, где оказывают первую помощь, накладывают легкие перевязки и отправляют дальше в тыл.

— Во всяком случае, раненых следует обмыть, согреть, перевязать и накормить, — развивала свой план девушка. — Я буду там работать сестрой. Никто и не подумает, что это я все придумала, как надо устроить перевязочный пункт. Вы не боитесь смерти? — неожиданно спросила она.

— От судьбы не уйдешь!

— Это так, но я все же хотела бы уцелеть в Артуре и посмотреть, чем кончится война и что будет после нее.

— Кончится она, вернее всего, плохо для нас. Победят японцы, а затем в стране вспыхнет революция! Больно народ недоволен нынешним положением.

— Мария Петровна и Оля говорят то же! Папа думает, что революция, быть может, и не будет, если крестьянам дадут землю.

— Даром ее крестьянам никто не даст, а денег у них нет!

— Царь заплатит за землю помещикам.

— Наивная вы девушка! Царь-то у нас — первый помещик! Ему кто за землю заплатит?

— Казна.

— Да он разорится, если станет платить всем помещикам. Деньги в казну дерут с мужика. Значит, фактически он и заплатит помещикам за землю. Но платить ему не из чего. Он и так от бедности пухнет с голоду.

— Вы социалист? Говорят, они стоят за народ, но хотят убить всех царей и богачей.

— Хотя я и не социалист, но знаю, что никого они убивать не собираются, а считают, что можно хорошо жить без царя и богачей.

— Они за равноправие женщин? За то, чтобы мы могли быть врачами, инженерами наравне с мужчинами?

— О да! Они за полное равенство в правовом отношении мужчин и женщин.

— Тогда я за социалистов! Мечтаю стать если не врачом, так фельдшерицей и работать акушеркой на Кубани в станице.

— Подготовьтесь и поступайте в Женский медицинский институт в Петербурге. Я готов вам помочь. Говорят, у меня имеются педагогические способности. Студентом приходилось много заниматься со всякими оболтусами.

— Благодарю вас за столь лестное обо мне мнение! — расхохоталась Варя. — Хотя я ленива и тупа, но к оболтусам все же себя не причисляю.

— Я не так выразился! Вы человек целеустремленный, и то, что вам нравится, постигаете легко и просто. А то, что вам не интересно, вы одолеваете с трудом. Мне приходилось иметь дело с такими учениками.

— Ас ученицами, да еще моего возраста?

— Я избегал таких уроков. Обычно все сводится к кокетству, и серьезно работать становится невозможно.

— Я кокетничать не собираюсь и подумаю над вашим предложением. Мама, наверно, скажет, что девице неудобно запираться в комнате с молодым человеком, хотя вы и больше похожи на красную девицу, чем я! Пошли домой, а то уже около полуночи, — поднялась Варя с земли и неторопливо пошла вперед. — И кто поверит, что мы за весь вечер ни разу не поцеловались?

— Мы можем сейчас же наверстать это упущение! — пытался было обнять Варю прапорщик.

— Не стоит. Ваша скромность мне очень понравилась. Значит, вы хороший. Другой на вашем месте непременно полез бы обниматься, а вы даже не подумали.

— Еще не известно, о чем я думал!

— Думали о Ривочке, которая вам натянула нос. Жаль мне вас, милый мальчик! Неразделенная любовь всегда тяготит. Постарайтесь ее забыть. Я вам помогу, если только сумею это сделать. Хоть любовь не картошка, не выбросишь за окошко! — посочувствовала Варя.

На прощание она ласково потрепала Звонарева рукою по щеке. Растроганный этой лаской, прапорщик хотел было поцеловать руку девушки, но она с легким смехом уже упорхнула от него.

Оставшись один, Звонарев молча зашагал к себе. Было совершенно темно. В ночной тишине громко звучали шаги пешеходов и конский топот. Прапорщик думал о Варе и Риве, впервые сопоставляя их между собою. Задумчивая, женственная, мягкая Рива и волевая, вечно деятельная и резковатая на язык Варя. И обе казались ему по-своему хороши. Засыпая, Звонарев так и не решил, кто же из них лучше.

Варя тоже долго ворочалась в постели, вспоминая свой разговор с Звонаревым. Она инстинктивно чувствовала, что с сегодняшнего дня она стала ближе к нему, в какой-то мере завоевала его расположение, если не любовь. Но ясно понимала, что Рива еще прочно сидит в его сердце и только время, пожалуй, излечит прапорщика от его увлечения.

— И все же он будет моим, — упрямо пробормотала девушка, стараясь уснуть.

Утром следующего дня Звонарев вместе с Кондратенко подходили в назначенный для заседания час к Адмиральской набережной, где их поджидал паровой катер с "Севастополя". По набережной крупными шагами уже расхаживал Стессель вместе с Белым и Никитиным. Сзади генералов шагали их адъютанты: ротмистр Водяга, поручик Азаров и капитан Поспелов. У катера на ходу что-то писал начальник штаба Стесселя полковник Рейс. Здесь же суетливо крутился бывший градоначальник города Дальнего, ныне инженер-капитан Сахаров. Кондратенко в сопровождении Звонарева поспешил подойти к Стесселю.

— Прошу меня извинить за опоздание, ваше превосходительство, — проговорил Кондратенко.

— Вы прибыли вовремя, Роман Исидорович, сейчас еще без четверти восемь. Зато генерал Смирнов, видимо, опаздывает.

— Комендант обычно бывает точен, — заступился Кондратенко за Смирнова.

Стессель в мрачном раздумье зашагал дальше, не обращая внимания на сопровождающих его лиц. Он старался припомнить все те доводы, которые должен был привести морякам в отношении самой срочной необходимости выхода всей эскадры в море и принятия генерального боя с японским флотом. На днях у него состоялось по этому вопросу секретное семейное совещание с женой и Фоком. Они обсуждали судьбы артурской обороны. Фок со свойственной ему прямотой и точностью, когда дело касалось лично задевающих его дел, развернул перед своим другом и начальником целую схему дальнейших действий по обороне крепости.

— Прежде всего надо убрать из Артура флот, во Владивосток ли, в нейтральные порты или на дно морское, это безразлично. Флот является главной приманкой для японцев в Артуре. Они боятся за свои морские коммуникации и готовы пожертвовать очень многим, лишь бы уничтожить наш флот. А если эскадра уйдет из Артура, то крепость сразу станет для них второстепенным военным объектом. Борьба с Маньчжурской армией будет основным фактором войны, коль скоро наш флот исчезнет с театра военных действий. Японцы обложат Артур с суши, и начнется длительная осада крепости. Они захотят взять нас измором. Наше продовольственное положение им, конечно, хорошо известно. И незачем штурмовать крепость, так как рано или поздно мы должны будем капитулировать от голода, — развивал свою мысль Фок.

— Продовольствие можно израсходовать очень быстро, стоит только начать кормить солдат получше, — вмешалась Вера Алексеевна. — А затем со спокойной совестью начнем переговоры о капитуляции.

— Если только Кондратенко не помешает, добавьте, Вера Алексеевна, — проговорил Фок.

— Его можно и обезвредить в случае чего. Он часто нарушает мои приказания. К этому можно придраться и отстранить его от дел, — сказал Стессель.

— Это делать надо осторожно, так как Кондратенко весьма популярен среди офицеров и солдат, — заметил Фок.

— С солдатней считаться не придется. Их дело маленькое: исполнять приказание начальства. А из офицеров нужно подобрать наиболее подходящих для такого дела — кто в бой не рвется, многосемеен и вообще обременен заботами о родственниках, — заключила свою мысль Вера Алексеевна.

Так и порешили.

Разгуливая теперь по набережной в ожидании приезда Смирнова, Стессель вновь повторял себе основной мотив сегодняшних своих выступлений на предстоящем заседании — возможно скорее выгнать моряков из Артура любыми средствами, чтобы затем развязать себе руки для дальнейших действий в Артуре.

В это время показалась коляска, в которой приехал Смирнов и его начальник штаба полковник Хвостов.

— Теперь все в сборе, можно и трогаться на "Севастополь", — проговорил Стессель.

Щеголеватый адмиральский катер быстро наполнился офицерами.

— Разрешите и мне с вами, ваше превосходительство, — попросил Сахаров у Стесселя.

— Садитесь, — пригласил Стессель.

Капитан поспешно прыгнул в катер.

— Отваливай, — скомандовал специально высланный для встречи Стесселя флаг-офицер адмирала Витгефта мичман Эллис.

Катер, разворачиваясь, отошел от пристани и направился к стоящему в западном бассейне под Тигровой горой "Севастополю". По пути он проходил мимо стоящих у входа миноносцев. Стессель вместе с Никитиным критически осматривали их. На некоторых судах было развешано для сушки матросское белье. Матросы не обращали никакого внимания на катер, прохаживались по палубе.

— Не эскадра, а богоугодное заведение, — возмущался Стессель. — Честь отдавать! — заорал он на спокойно глядевших на него с миноносцев матросов и погрозил им кулаком. — Пристать к этому миноносцу, — приказал он Эллису, — Вы что, мерзавцы, не видите, что едет генерал! — гаркнул он на матросов. — Кто здесь за старшего?

К борту подошел широкогрудый боцман и вытянулся перед генералом.

Стессель вскочил на банку и заорал:

— Фамилия твоя, сволочь? Название миноносца?

— Боцман Сизов, миноносец "Грозовой", — едва прошептал разбитыми губами матрос.

На шум выбежал из каюты лейтенант.

— Что у вас, плавучий "абак или военный корабль, лейтенант? — накинулся на него Стессель. — Я вас арестую! Марш сюда, я вас доставлю прямо к вашему Витгефту, пусть полюбуется на своих офицеров.

Опешивший лейтенант не сразу стал спускаться в катер.

— Живей, черт бы вас побрал! — прикрикнул Стессель.

— Я, ваше превосходительство, не привык... — начал было лейтенант.

— Он не привык, — передразнил Стессель, — я тоже не привык, чтобы мои приказания выполнялись не сразу, лейтенант. Можете возражать вашему адмиралу, а не мне.

— Правильно, почаще бы эту рвань так пробирали, смотришь, и толк бы был из них, — поддержал Стесселя Никитин.

— Вам так волноваться вредно, ваше превосходительство, — вмешался Кондратенко. — Надо сохранить спокойствие духа для предстоящего трудного совещания

— Эта сволочь хоть кого выведет из себя, — пробурчал Стессель, но тон все же сбавил.

Белый усиленно хмыкал и разглаживал свои пышные волосы, не одобряя Стесселя, он все же не вмешался в происходящее. Когда наконец катер подошел к "Севастополю", все облегченно вздохнули, радуясь окончанию неприятного переезда. По парадному трапу, у которого стояли фалрепные, Стессель поднялся на палубу броненосца, где был встречен командующим эскадрой адмиралом Витгефтом. На шкафуте был выстроен почетный караул с оркестром. При появлении Стесселя матросы вскинули винтовки на караул, музыка заиграла марш, и под грохот салюта генерал обошел фронт матросов Как ни хотел генерал к чему-либо придраться, но все было в безукоризненном порядке. Матросы, все как на подбор, рослые, крепкие и прекрасно державшиеся, изо всех сил "ели глазами начальство".

— И с такими молодцами сидеть в здешней луже? — обратился Стессель к Витгефту, показывая на матросов. — Да от одного их взгляда японцы побегут к себе в Нагасаки. Спасибо, орлы, за службу молодецкую!

Отпустив караул, Стессель подошел к офицерам, выстроившимся на шканцах. Витгефт представил каждого из них генералу. После этого все направились вниз в апартаменты адмирала, где должно было происходить совещание.

Звонарев, находившийся в хвосте стессельской свиты, с удивлением узнал в начальнике почетного караула Андрюшу Акинфиева и еще больше удивился, когда увидел на его плечах лейтенантокие эполеты, а на груди новенький Георгиевский крест. Когда и за что успел Андрюша получить эти награды, Звонарев не знал.

"То-то Рива оставила его при себе, — подумал прапорщик, — лейтенант и кавалер и влюблен в нее по уши, есть за что ухватиться".

Спускаясь вниз, он подошел к Андрюше и поспешил его поздравить.

— Когда же ты успел все это получить?

— Сегодня утром. Сам адмирал пришел ко мне в каюту и принес мне крест. Поскорей бы кончилось ваше заседание, тогда можно будет и на берег съехать, спрыснуть. Вот Рива удивится!

— Она еще не знает?

— И не подозревает. А ты с кем?

— С Кондратенко.

— Адъютантом у него?

— Нет, нечто вроде инженера для поручений.

— Освободишься, заходи за мной, вместе съедем на пристань. Вечером, когда вернется Рива, ждем тебя с Борейко. Будут Сойманов, Вася Витгефт, Эллис, — приглашал Андрюша.

Звонарев поблагодарил, обещая зайти, и побежал на заседание.

В просторной адмиральской каюте, отделанной мореным дубом, был поставлен длинный стол, покрытый красным сукном. Посредине одно против другого стояли два больших кресла, дальше — кресла поменьше, а по концам были расставлены простые стулья. Витгефт с моряками расположились по одну сторону стола, а на другой поместился Стессель со своей свитой.

— Ваше превосходительство и господа офицеры, — первым выступил Витгефт, — позвольте мне приветствовать от лица флота наших дорогих гостей, генерала Стесселя и его сподвижников. Надо надеяться, что мы сегодня благополучно разрешим все интересующие нас вопросы и уладим все имеющиеся недоразумения.

Вдруг поднялся, сердито откашлявшись, Никитин.

— Меня удивляет выступление адмирала Витгефта. Во-первых, мы — совсем не гости и приехали сюда по делам службы, а не для дружеских бесед. Во-вторых, когда собираются вместе воинские чины по служебным делам, то открывает собрание старший из присутствующих, каковым является генерал Стессель, а не адмирал Витгефт. Поэтому я полагаю, что начальник Квантунского укрепленного района и должен руководить нашим сегодняшним совещанием, — закончил генерал.

Стессель и Рейс одобрительно закивали, Витгефт же покраснел и, нервно одергивая китель, вскочил на ноги.

— Я думал... я полагал, что долг вежливости обязывает меня приветствовать вас, господа, но не возражаю... то есть прошу... генерала Стесселя руководить, — запутался адмирал в словах.

Стессель милостиво кивнул головой и поднялся.

— Вполне соглашаюсь с мнением генерала Никитина и удивляюсь... как бы оказать помягче... недогадливости, что ли, адмирала Витгефта. Я приехал сегодня на "Севастополь", как правильно заметил Владимир Николаевич, совсем не в гости. В гости ездят для развлечения и удовольствия. Какое же удовольствие может доставить мне, старому солдату, лицезрение бездействующей в напряженное военное время, хотя и вполне боеспособной эскадры? Кроме того, исключительный беспорядок, царящий на боевых кораблях, как я лично сегодня убедился на примере хотя бы того же миноносца "Грозового", не может доставить удовольствия никому, кроме наших врагов. Я приехал по делу и прежде всего для того, чтобы получить наконец от моряков членораздельный ответ: что дальше собирается делать эскадра? Попрежнему ли она будет соблюдать строгий "нейтралитет" в происходящей войне или нет? — Стессель остановился и победоносно оглядел собрание.

Никитин шумно одобрил его, моряки, покрасневшие от возмущения, опустили головы. Кондратенко и Белый подавали какие-то сигналы Стесселю, видимо желая его остановить.

Витгефт опять быстро вскочил с кресла.

— Слова вашего превосходительства я могу принять лишь за плохую, оскорбительную для нас, моряков, шутку, — начал он. — Ответить же на поставленный вами вопрос очень просто: вверенная мне эскадра до конца выполнит свой долг перед царем я родиной...

— ...и будет по-прежнему стоять в порту, прячась от японцев? — спросил Никитин.

— Более чем двойное превосходство в силах японской эскадры лишает нас возможности вступить с ней в открытый бой. Поэтому мы должны стремиться к уничтожению ее по частям, возможность чего представляется далеко не всегда.

— Поэтому вы и собираетесь ждать у моря погоды? — вставил Стессель.

— Ваше превосходительство знает, что эскадра отдала на сухопутный фронт около ста орудий, чем способствовала укреплению обороны крепости, — заметил с места, командир порта адмирал Григорович.

— Было бы лучше, если бы моряки позаботились об уничтожении японской эскадры, — буркнул Никитин.

— Мы делаем все, что в наших силах, чтобы нанести наибольший вред неприятелю... — начал было снова Витгефт.

— Поэтому-то и сидите в этой артурской луже и предпочитаете плавать не в Желтом море, а на берегу в море шампанского, — иронизировал Никитин.

— Как только поврежденные корабли будут исправлены и войдут в строй, с помощью бога и покровителя моряков Николая-угодника попытаем свое счастье в ратном подвиге с японцами.

— Пока что Николай-угодник, по-видимому, помогает больше япошкам, чем вам, — заметил Рейс.

— Довольно разговаривать, господа, — оборвал пререкания Стессель. — Наша эскадра еще не выполнила своего долга перед царем и родиной. Тринадцатого мая во время Цзинджоуского боя командиры "Отважного" и "Гремящего" — Лебедев и Цвигман — приказали разобрать свои машины и не вышли в море. Я считаю это прямой изменой. Оба эти преступника мною арестованы и будут судимы по законам военного времени, как бы против этого ни протестовал адмирал Витгефт. Обоих повешу на казачьем плацу! — неистовствовал Стессель. — Всех, кто за них будет заступаться, я тоже сочту за изменников со всеми вытекающими — отсюда последствиями. Я заставлю флот служить России и русскому царю, а не японскому микадо! — потрясал кулаками генерал.

— Это слишком! Я не считаю здесь больше возможным присутствовать, — совсем растерялся Витгефт.

— Вношу предложение сделать перерыв, — спокойно проговорил Кондратенко.

Все его поддержали и с шумом поднялись с мест. Кондратенко и Белый обратились к Стесселю с просьбой быть в дальнейшем сдержанней.

— Не следует забывать, Анатолий Михайлович, что ход сегодняшнего совещания будет известен и наместнику, — предупреждал Белый. — Он же, как ты знаешь, души не чает в моряках.

— Адмирал Витгефт лишь строго проводит в жизнь указания наместника о необходимости, елико возможно, беречь нашу эскадру, — вторил ему Кондратенко.

— А вы как смотрите на это, Виктор Александрович? — обратился Стессель к Рейсу.

— По-моему, ваше превосходительство, пусть сперва моряки ответят на поставленные — вами вопросы, — посоветовал Рейс. — А затем" будет уже видно, что говорить дальше.

— Прошу занять места, заседание продолжается, — зычным командирским голосом предложил Стессель. — Кто желает высказаться? — спросил он, когда все заняли свои места.

Выступил адмирал Григорович. Поглаживая свои длинные "штабс-капитаиские" усы, адмирал спокойным ровным голосом, как будто ничего не произошло, начал свою речь.

— Начальник Квантунского укрепленного района генерал Стессель является старшим лицом в Артуре, — по своему чину и первым ответчиком перед царем и Россией за все происходящее в Артуре. Вполне понятны ввиду этого и его повышенная нервозность, и известная резкость, которую он проявил на нашем заседании при обсуждении вопроса о дальнейшей судьбе Артура. На этих днях вступают в строй "Цесаревич" и "Ретвизан", неделю тому назад вышла из дока "Паллада". Теперь, несмотря на явное превосходство сил противника, особенно в отношении миноносцев, все же можно попытать счастье в бою.

— Когда, вы считаете, эскадра сможет выйти в море? — спросил Стессель.

— Около первого июня: к этому времени весь ремонт на судах будет закончен и, кроме того, будут погружены на эскадру все необходимые запасы.

За Григоровичем выступил младший флагман эскадры адмирал князь Ухтомский.

— Эскадре нечего и думать о выходе в море. Там ее ждет неизбежная гибель или от японских мин, во множестве разбросанных на внешнем рейде, или в бою с превосходящими силами противника. Поэтому единственное разумное решение-это отсиживаться в Артуре, ожидая, когда он будет деблокирован Маньчжурской армией или когда к нам на помощь подойдет вторая эскадра из России. Мы, моряки, должны свою судьбу, но примеру Севастополя, связать с крепостью. Свезти на берег свои орудия, списать в десант возможно большее число людей, образовав из него подвижный резерв крепости и этим усилить оборону Артура, а там что бог и Николай-угодник дадут, то и будет.

— Что ваше сиятельство предполагает делать с флотом, если Артур будет вплотную обложен с суши и эскадре будет угрожать опасность быть потопленной на внутреннем рейде Артура? — спросил Рейс.

— Оставаться в нем до последней возможности...

— ...а затем затонуть в этой луже... — перебил Стессель.

— ...и вновь воскреснуть под японским флагом, — вставил Никитин.

— Мы, моряки, считаем, что Артур никогда сдан не будет. Следовательно, если даже допустить возможность потопления кораблей на внутреннем рейде, то воскреснут они после войны опять под русским, а не под японским флагом, — возразил Никитину Витгефт. — Поэтому предложение князя, по-моему, является наиболее целесообразным.

— Флот всю осаду камнем будет висеть на нашей шее! — кипятился Никитин. — Пусть-ка он лучше убирается поскорее на все четыре стороны из Артура, а свое продовольствие оставит для нужд гарнизона.

— Помимо продовольствия, нам нужно получить от моряков еще орудия и снаряды к, ним, — вставил Белый.

— С чем же мы тогда выйдем в море, где нас ждет бой с японцами? — спросил Витгефт.

— Я лично думаю, что мнение князя Ухтомского о необходимости флоту остаться в Артуре в наших условиях самое правильное, — ответил Белый.

— Вопрос ясен, — резюмировал Стессель. — Моряки в море выходить не хотят, а мы, сухопутные, считаем, что они должны возможно скорее оставить Артур и выполнить свое прямое назначение — попытаться с боем овладеть морем или с честью погибнуть.

В дальнейшем все сухопутные генералы, за исключением Белого, высказались за выход эскадры в море, а моряки, кроме Григоровича, Эссена и командира "Баяна" Вирена, за ее оставление в Артуре.

Стессель презрительно усмехнулся.

— Из опроса мнений господ моряков ясно, что они забывают о своей прямой обязанности — помогать не только Артуру, но и Маньчжурской армии. Без победы на море победа на сухопутном фронте будет крайне затруднительна. И, наоборот, при нашем господстве или даже простом равенстве сил на море быстрая победа на суше обеспечена. Поэтому я еще раз от лица армии категорически требую выхода эскадры в море для уничтожения японского флота. Отказ от выполнения этой задачи буду рассматривать как измену долгу присяги и своей родине! — стуча кулаком по столу, угрожал генерал.

— Вы забываете, что флот вам не подчинен, — выкрикнул в ответ тонким фальцетом Витгефт, — и вы не имеете права отдавать флоту никаких приказов!

— Если эскадра не выйдет в море, я запрещу морякам появляться на территории укрепленного района. Рассыплю стрелковые цепи по берегу и обнесу порт колючей проволокой. Варитесь тогда в собственном соку! — кричал Стессель.

По знаку Рейса Стессель опять объявил перерыв и, выйдя из-за стола, стал громко выговаривать Белому.

— Тебе бы, Василий Федорович, во флоте служить. Ты всегда руку моряков держишь, — упрекал он начальника артиллерии.

— Я ответствен за артиллерийскую оборону крепости, а без пушек и снарядов защищать Артур не могу, — возразил Белый и отошел к морякам.

Никитин, окруженный младшими морскими офицерами, обвинял адмиралов в трусости.

— Будь моя воля, — бубнил он, — всех бы ваших адмиралов и капитанов первого ранга разогнал, а вас, лейтенантов и мичманов, поставил бы командовать броненосцами. Поди вы с ними справились бы не хуже адмиралов?

— Справились бы, ваше превосходительство. Мигом бы японцам нос утерли, — хором отвечали мичманы и лейтенанты.

— Где бы у вас тут малость горло промочить, а то больно пересохло оно от всей этой болтовни.

— Сельтерской прикажете, ваше превосходительство?

— Я не дама в положении и не кисейная барышня, — обиделся генерал.

— Коньяку, рому, виски? — продолжали предлагать моряки.

— Наконец-то догадались! Чего хотите, но чтобы было покрепче.

Через четверть часа воинственный генерал уже пил брудершафт со всеми мичманами и лейтенантами. На заседание он больше не пошел, а вместо этого прочно окопался в кают-компании, откуда затем был переправлен в одну из офицерских кают, где мирно опочил.

После вторичного перерыва прения приняли наконец более спокойный характер. Моряки признали, что эскадре все же необходимо попробовать выйти в море и попытаться, не ввязываясь в бой, прорваться во Владивосток. Хотя Вирен и Эссен настойчиво указывали на абсурдность этого предложения при наличии чуть ли не всего японского флота под Артуром, большинство все же не согласилось с ними. Затем договорились о возвращении из крепости некоторой части орудий среднего калибра, наметили время выхода в море примерно на пятое июня, и на этом окончилось заседание. Стессель отказался от предложенного Витгефтом обеда и уехал вместе "в Рейсом, Водягой и Сахаровым, а Смирнов, Кондратенко и Белый остались у адмирала.

После отъезда Стесселя атмосфера сразу резко изменилась. Исчезла натянутость, все оживились и весело заговорили друг с другом.

За длительным обедом, сопровождавшимся обильной выпивкой, все участники окончательно настроились на мирный лад, многократно лобызались и уверяли друг друга во взаимной любви.

Вернувшись домой, Стессель начал было хвастливо повествовать супруге о своих победах над моряками, но Вера Алексеевна, разделявшая с мужем нелюбовь к морякам, на этот раз, против обыкновения, слушала его довольно равнодушно. Это обстоятельство заставило генерала насторожиться: за многолетнюю супружескую жизнь он хорошо усвоил, что после столь холодного приема ему предстоит выдержать хорошую головомойку. Он не ошибся в своих предложениях и на этот раз. Едва кончился обед и генерал удалился в свой кабинет, как к нему вошла Вера Алексеевна. Предвкушая неприятный разговор, генерал нервно заерзал на своем диване.

— Что у тебя, Анатоль, произошло вчера на "Этажерке" с Варей Белой? — сразу задала вопрос Вера Алексеевна.

— Когда я проезжал мимо "Этажерки", она напялила на себя фуражку этого прапора, что всегда с ней бывает, и начала отдавать мне честь, в то время как он стоял с ней рядом болван болваном. Я указал ей на недопустимость такого отношения к офицерскому головному убору, — вот и все.

— Почему же она со слезами жаловалась на тебя своей матери, что ты ее публично оскорбил?

— Я, кажется, ничего особенного не сказал, только напомнил, для чего служит женский пол.

— И это, по-твоему, ничего? Порядочной девушке публично сказать, что она существует для деторождения! Ты, Анатоль, забыл, что "Этажерка" не казарма, а Варя не солдат, и твои солдатские шуточки с ней совершенно неуместны. Мария Фоминична, конечно, в обиде на тебя за дочку. Надо тебе будет перед ней хорошенько извиниться и Варе подарить что-нибудь.

— Чего ради я стану еще извиняться, коль я ничего обидного не сказал? И не подумаю.

— Если ты сам не понимаешь своей грубости, то я прекрасно это сознаю. Нечего тебе думать или не думать. Раз я тебе говорю, значит, так и надо. Ты пойдешь к Белым и извинишься за свою грубость перед Марией Фоминичной, а не пойдешь, я вместо тебя отправлюсь с извинениями, — пригрозила генеральша.

— Ладно уж! Так и быть, съезжу к Белым завтра, что ли. У них бывают такие вкусные блинчики к кофе, что пальчики оближешь, да и узнать надо, до чего же договорился Белый с самотопами, — сдался генерал.

— Потом ты до сих пор не утвердил награждение артиллеристов за Цзинджоуский бой.

— И не утвержу! Пусть на будущее время знают, что за потерю пушек я наград не даю.

— Но в этом списке есть и Варя Белая. Она-то не виновата в том, что были оставлены пушки.

— Неудобно наградить ее одну, а других не награждать.

— Пустяки ты говоришь. Варя прежде всего генеральская дочь, поехала туда по своей охоте, чуть не погибла там, а ты ее равняешь со всеми остальными.

— Там была еще какая-то другая, такая же сумасшедшая девчонка. Надо и ее тогда наградить.

— Отчего же не наградить, если она этого заслужила?

— По-моему, бабы не могут совершать никаких подвигов, разве что родят сразу тройню или четверню.

— Бабы! Грубиян! Ты-то сам, герой, как и за что свой "Георгий" получил и к нему генеральский чин в придачу?

— Мне подвезло...

— Ты прекрасно знаешь, что, не будь меня, и везения этого бы не было. Лучше без разговоров утверди-ка эти награды. Я приказала писарям принести нужные наградные листы и на них зачеркнула твою резолюцию об отказе.

— Но в нем ведь что-то около ста человек.

— Я отобрала только те листы, где есть Варя Белая. В них всего десять человек с Утеса. Они с начала войны не получали ни одной награды!

— Утесовцам еще куда ни шло! — И генерал лениво подписал поданную ему женою бумагу.

— Я сегодня получила письмо от Лилье. Бедняжка под арестом. Его посадил за какие-то пустяки Кондрателко.

— Раз Кондратенко посадил, значит, за дело: Лилье твой большой жулик.

— Я думаю, что Лилье можно отпустить с гауптвахты, посидел он денек, и хватит с него.

— Маловато больно. Его на сколько посадил Кондратенко?

— На две недели. Я от твоего имени написала Роману Исидоровичу письмо с просьбой, если можно, освободить Лилье и поручить ему постройку хотя бы нашего блиндажа, а я за ним сама присмотрю.

— Много ты в этом понимаешь!

— Попрошу Сахарова помочь мне — недаром же он целый Дальний выстроил.

— Причем половину денег украл.

— Не пойман — не вор! Все инженеры — воры. Подпиши-ка письмо к Кондратенко. В нем ты не настаиваешь на освобождении Лилье, а только просишь, если он найдет это возможным. Понял?

Генерал махнул рукой и кряхтя черкнул какую-то закорючку на бумаге.

— Еще что? — спросил он.

— Еще тут нужна твоя подпись, — ткнула генеральша пальцем в бумагу.

— О чем она?

— Об отсрочке до конца войны платежей по налогам с имущества Тифонтая.

— Это меля не касается. Пусть обращаются к градоначальнику, он этими делами ведает.

— Он отказал, поэтому обращаются к тебе.

— Где сам Тифонтай? Поди к японцам обежал?

— Что ты, Анатоль! Он из Дальнего успел уехать на север в штаб наместника, а Сахарову выдал доверенность на ведение всех своих артурских дел.

Стессель подписал и эту бумагу.

— Теперь можешь спокойно спать. — И генеральша ласково поцеловала мужа в лоб.

Стессель сладко зевнул и повернулся на бок. Вера Алексеевна вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собою дверь.

В столовой ее ждал Сахаров.

— Все подписано; Василий Васильевич, — обратилась к нему генеральша, протягивая бумагу.

— Не знаю, как мне вас и благодарить, Вера Алексеевна, — расшаркался капитан, целуя руку превосходительной хозяйки.

— У меня к вам будет небольшая просьба. Мне нужны хорошие золотые серьги, желательно с бриллиантами, хотя можно и с рубинами, не особенно дорогие — рублей на пятьдесят, — проговорила Вера Алексеевна.

— Приложу все свои усилия, чтобы достать их. У меня осталось еще несколько старых знакомых среди ювелиров-китайцев. Они большие знатоки в таких вещах и, конечно, не откажут мне, — уверил капитан. — Как только найду что-либо подходящее, тотчас же доставлю вам.

— Буду вам крайне признательна. Серьги мне нужны для свадебного подарка дочери Белого, — пояснила генеральша, прощаясь с Сахаровым.

Через час, сидя в своем небольшом, но очень уютном особняке в Новом городе, Сахаров бесцветными чернилами условным шифром писал письмо Тифонтаю. В нем он подробно сообщал об окончании ремонта поврежденных судов, о предстоящем выходе эскадры для прорыва во Владивосток, о розни между флотом и армией, о ходе работ по укреплению сухопутного фронта. В заключение он уведомлял об освобождении до конца войны от налоговых платежей всех его предприятий в Артуре и просил выслать просимые генеральшей серьги. "Цена по вашему усмотрению, — заканчивал Сахаров свое послание. — Налогов сложено на сумму около 50 000 рублей. Полагаю, что серьги могут стоить от 3 до 5 тысяч, так как в них очень заинтересована артурская Юнона".

Окончив письмо, Сахаров еще раз проверил шифр, скатал послание в тонкую трубочку и хлопнул в ладоши. Вошел старый нищий. Сахаров выслал денщика и с удивлением взглянул на нищего, который сразу распрямился и насмешливо взглянул на Сахарова.

— Мистер Сахаров, по-видимому, не ожидал меня видеть здесь и в таком виде? — спросил он.

— Вы очень сильно рискуете, ваше превосходительство, появляясь в Артуре.

— Война является сплошным риском. Мы, военные, к нему привыкли. Я буду изредка, когда найду нужным, появляться у вас. О моем здесь пребывании, конечно, никому не должно быть известно.

Сахаров только почтительно слушал своего собеседника и кивал головой в знак полного согласия. Затем японец взял письмо, ознакомился с его содержанием, униженно кланяясь капитану, бесшумно вышел из комнаты. Оставшись один, Сахаров разразился целым потоком брани по адресу Томлинсона, Смита и Танаки.

"Мертвой хваткой держат меня за горло, и я бессилен перед ними. Выдать их невыгодно и крайне опасно. И я и моя семья могут погибнуть от руки наемных убийц", — с горечью думал капитан, шагая по своему кабинету.

В этот же вечер у Ривы собралась не очень многочисленная, но дружная компания. Праздновались сразу два события: свадьба Андрея с Ривой и получение им наград за свои боевые подвиги.

Еще засветло пришли Желтова с Олей Селениной и Леля Лобина со Стахом Енджеевским. Они поднесли Риве большой столовый сервиз из китайского фарфора. Самый характер этого подарка говорил о том, что связь Ривы с Андрюшей они рассматривали как настоящее супружество.

— Мне даже неловко принимать от вас такие подарки, — сконфуженно протестовала Рива.

— Берите, дарим от чистого сердца, — ответила Желтова, целуя девушку. — Вам в семье он очень пригодится.

Моряки поднесли Риве цветы, а Андрюше — кортик в позолоченной оправе. Прибывшие позже Борейко и Звонарев с трудом втащили в комнату огромную, чуть ли не в сажень высотой, бутылку, наполненную водкой. На ней честь честью красовалась этикетка Петра Смирнова с указанием емкости — десять ведер сорокаградусного хлебного вина. Головка бутылки была опечатана казенным белым сургучом, толстым слоем покрывавшим дюймовую пробку. В отличие от бутылок обычного типа в нижней части был устроен небольшой краник, через который можно было цедить водку.

— Наше с Сережей тебе искреннее пожелание, Андрюша, — чтобы у тебя было столько же счастья в жизни, сколько водки в этой бутылке, и чтобы жизнь твоя всегда была полна любви и счастья, как эта бутыль водкой, — сказал Борейко прочувствованным голосом.

— Откуда вы достали это чудище? — спросила его Рива.

— Осталась в качестве сувенира о пребывании в Артуре великих князей Кирилла и Бориса. Она была приготовлена специально по их заказу, но мартовская катастрофа помешала ее использовать по назначению. Я узнал о ней случайно, и мы решили преподнести ее вам с Андрюшей в знак нашей любви.

— Надеюсь, вы не собираетесь выпить водку в один присест? — осведомилась Рива не без тревоги.

— Не беспокойтесь, мы ее будем пить долго-долго.

Чтобы не раздавить обеденный стол гигантской бутылью, ее поместили на специальной дубовой подставке. Борейко в качестве виночерпия сел возле нее, разливая водку по рюмкам. К удивлению всех, сам он ограничился только тремя небольшими рюмками.

— Решил отвыкать от водки, — пояснил он удивленной Риве.

— Не иначе как вы собрались жениться, — догадалась Оля.

— Дело не плохое, да кто за меня пойдет?

— Поищем, авось и найдем, — загадочно сказала Рива.

Борейко в ответ только оглушительно прокашлялся и поспешил перевести разговор на другие темы.

— Слыхал я, что микадо вашего Витгефта наградил орденом Восходящего Солнца за блестящее выполнение десантной операции армии Оку, — обратился он к Акинфиеву.

— На его месте я наградил бы еще многих других, помимо адмирала, — вмешался Эллис, — прежде всего Ухтомского, Рейценштейна, Шенсновича: все они дружно поддерживали адмирала сегодня на совещании.

— Наши, Стессель с Фоком, тоже от них не отстали Допустили беспрепятственную высадку армии Оку. Зря сдали японцам Цзинджоу, подарили им Дальний, сейчас делают вид, что собираются защищать Артур, — продолжал Борейко. — На укреплениях казематы и блиндажи строятся не столько из бетона, сколько из глины, пушки установлены на позициях открыто — одним словом, все делается, чтобы ускорить падение Артура.

— К Стесселю надо прибавить еще и нашего Савицкого, и командира Пятнадцатого полка Грязнова, Гандурина и еще многих других, — заговорил до этого молчавший Енджеевскнй. — После Цзинджоу все они сперва решили бежать прямо в Артур и только по настоянию Кондратенко задержались на Юпилазском перевале. Моим донесениям, что японцы уходят на север, никто из них не поверил, а мне "за неточное выполнение приказания о прикрытии отхода после Цзинджоуского боя" закатили строгий выговор в приказе.

— Меня интересует, — опросила Желтова, — в Манчьжурской армии дела обстоят так же, как у нас, или лучше?

— Здесь Стессель и компания, там Алексеев и компания, хотя люди и разные, но сущность их совершенно одинакова. Следовательно, и дела обстоят тоже одинаково: у нас Цзинджоу, у них Тюренчен, тоже поражение беспорядочный отход, — ответил ей Евджеевский.

— Там хотя единоначалие есть, а у нас в АртуреСтессель одно, Смирнов — другое, Витгефт — третье, — заметил Звонарев, молчаливо сидевший в стороне.

— Григорович — четвертое, так как он не подчинен Витгефту, — пояснил Сойманов. — А, как известно, у семи нянек дитя всегда бывает без глаза.

— При таком положении вещей трудно рассчитывать на успех в войне, — с грустью проговорила Мария Петровна.

— Главный вопрос войны — обладание морем — пока что нами не решен в свою пользу. Правда, и японцы тоже не могут считать себя полными хозяевами в Желтом море, но бездеятельность нашего флота фактически передала инициативу в борьбе за обладание морем в руки японцев, — проговорил Стах.

— Да, наш Витгефт палец о палец не ударил, чтобы воспрепятствовать высадке японцев у Бидзиво, затем не помог армии в борьбе за цзинджоуские позиции, а сейчас спокойно наблюдает за тем, как японцы устраивают свою военно-морскую базу в Дальнем. Он является объективно предателем наших интересов в этой войне, — проговорил Эллис.

— Нельзя нас, молодежь, смешивать с Внтгефтом и капитанами первого и второго ранга! Они прежде всего не знают современной техники, ибо как командиры выросли при парусном флоте. Наши корабли по своей конструкции отнюдь не хуже японских, особенно построенные за границей. Но плохо подготовленный командный состав не умеет их использовать как надо. Из морского корпуса нас выпускают плохо подготовленными к современной морской службе. Приходится дополнительно кончать потом артиллерийские, минные, штурманские классы, чтобы стать специалистом в одной из этих отраслей морского дела. Подготовка матросовспециалистов поставлена еще хуже. Выезжаем больше на русской смекалке. В общем, и нам и матросам не хватает культуры для полного освоения современной морской техники, — разглагольствовал Сойманов.

— Короче говоря, в тысяча восемьсот семидесятом году Францию победил немецкий учитель, а теперь нас побеждает японский, — резюмировала разговор Желтова.

— Вывод из этого может быть сделан только один: необходима скорейшая смена образа правления, — живо проговорила Оля Селенина.

— Мы все верноподданные сыны своей родины и ради ее блага готовы на все, — заметил Сойманов.

— Кто как понимает это благо, — заметила Желтова.

— По-нашему, все, что может помочь нашей победе над японцами, то благо, — заметил Борейко.

— С таким определением мы все согласимся, — вмешалась Оля Селенина.

— С чем вас всех и поздравляем, — закончил Борейко. — Завтра же все вместе открутим головы Стесселю, Витгефту и всей их компании. Это, несомненно, будет очень полезно для нашей победы.

— Иногда бывают полезны и поражения, — заметила Оля. — Севастопольский разгром способствовал обновлению нашего государственного строя.

— Что не помешало, однако, нигилистам убить царяосвободителя, — заметил Сойманов.

— Не столько освободителя, сколько мучителя, — не сдавалась Оля.

— Вы, оказывается, довольно-таки зловредный комарик! — посмотрел на Олю с высоты своего саженного роста Борейко.

— Зато вы мне кажетесь довольно-таки ручным медведем.

— Ты не далека от истины, Оля, — заметила Рива. — Это предобрый медведище, хотя и хочет казаться страшным и сердитым.

— Ой, Андрюша, Сережа, Павлик — защитите! Меня при жизни собираются канонизировать, а я совсем не хочу превращаться в живые мощи, — с комическим ужасом воскликнул Борейко.

— Итак, эскадра все же на днях уходит в море, — сообщил Звонарев.

— Слава создателю! — в один голос воскликнули Борейко, Енджеевский и Сойманов. — Когда точно?

— На рассвете девятого июня, — сказал Эллис.

Куинсан, подававшая на стол, бросила на него быстрый взгляд и отвернулась. Андрюша заметил это и нахмурился.

— Принеси-ка мне чаю, — приказал он девушке, — и не толкись понапрасну здесь.

Служанка поспешила выйти из столовой.

— Выйдет вся эскадра или только ее часть? — полюбопытствовал Борейко.

— Выйдут все броненосцы, крейсера и оба отряда миноносцев. Если встретим лишь часть японской эскадры, то попытаемся ее разбить, — ответил Эллис.

— А если всю?

— Тогда боя не примем и ворвемся в Артур.

— Не очень-то вы храбры! Под Синопом Нахимов не спрашивал, сколько перед ним турок, атаковал их и уничтожил. А вы рассчитываете: много или мало будет японцев и что в каком случае делать, — иронизировал Стах.

— Там было другое соотношение сил, — начал было Эллис.

— А главное... дух был боевой, и во главе стоял не растяпа Витгефт, а настоящий боевой адмирал, — перебил его Стах.

— За здоровье нашего героя Андрюши! Пусть тебе с Ривой живется, как в раю, — чокнулся Борейко. — Горько молодым!

Все, смеясь, подхватили этот тост. Рива и Андрюша церемонно поцеловались.

— Чей за нами черед? — спросила Рива.

— Стаха и Лели.

— А за ними?

— Вари и Сережи.

— А потом? — не унималась Рива.

— Оли и Бори! — в один голос воскликнули все присутствующие.

— Что-о-о? — одновременно взревел Борейко и запищала Оля.

— Это что-то новое! Наша Оля настоящая весталка и дала обет безбрачия, — улыбаясь, проговорила Мария Петровна.

— Выйти замуж за такого медведя, как он! С ума надо сойти, чтобы такое представить себе, — возмутилась Селенина.

— Напрасно ты так говоришь, Оля! Он очень хороший, этот медведь, — обратилась к учительнице Рива.

— Только пьяница беспробудный, — отрекомендовал себя Борейко.

— Оля вас быстро к рукам приберет. Хотя сама и маленькая, но характер у нее огромный. Живо забудете о водке, — подтвердила Желтова.

— Ничего не возражал бы против этого.

— Так за чем же дело стало? — под общий смех спросил Акинфиев.

Так, смеясь и дружески шутя, гости еще долго сидели в уютной квартирке.

Звонарев был очень удивлен, получив на свое имя телефонограмму за подписью Жуковского, в которой ему предлагалось к двум часам дня прибыть на Электрический Утес, причем многозначительно добавлялось: "Форма одежды парадная, при оружии".

Когда Звонарев подъехал к батарее, то увидел, что рота выстроена во фронт На правом фланге расположился оркестр. Во главе взводов находились офицеры, на левом фланге, вооруженный японской винтовкой, стоял Блохин, рядом с ним фельдшер Мельников, Шура Назаренко и Варя Белая

Наскоро поздоровавшись с Звонаревым, Жуковский приказал ему стать в четвертый взвод и тревожно ткнул пальцем в приближающуюся кавалькаду. Заняв свое место в строю, Звонарев увидел, что к батарее приближались верхом сразу четыре генерала. Стессель, Смирнов, Белый и Никитин, за ними двигалось человек двадцать свиты и конвоя.

Как только превосходительные гости спешились, Жуковский подал команду, музыка заиграла, солдаты вскинули винтовки на караул.

Генералы по очереди, начиная со Стесселя, поздоровались с ротой. Затем, став против середины фронта, Стессель громким голосом начал вызывать награжденных солдат.

Поздравив награжденных и поблагодарив их за службу, Стессель обратил внимание на Блохина.

— Откуда у тебя эта винтовка? — спросил он у солдата.

— Взял в бою под Цзинджоу, ваше превосходительство.

— Больно рожа у тебя похабная, бандитом смотришь. Под судом был?

— Он и сейчас в разряде штрафованных состоит, — доложил Жуковский.

— Напрасно представляли его к кресту, надо было сперва штраф с него снять. Что ты сделал под Цзинджоу?

— Винтовку японскую забрал, ваше превосходительство.

— Ты бы лучше живого японца взял.

— Я приколол его, ваше превосходительство, а винтовку взял.

— Какой же ты подвиг совершил?

— Сбил японскую пушку прямой наводкой при атаке города Цзинджоу, — доложил Жуковский.

— Что же ты об этом молчишь, дурак! — рассвирепел Стессель. — Герой, а морда арестантская. Вы за ним присматривайте, как бы снимать крест потом не пришлось. Ба! Жиденка вижу, — удивился генерал, увидев перед собой Зайца. — Ты-то что геройского мог совершить?

— "Под ураганным огнем артиллерии доставил обед на позицию, за убылью номеров стал за наводчика к орудию и до конца боя отражал атаки японцев", — по наградному листу прочитал личный адъютант Стесселя князь Гантимуров.

— Первый жид в Артуре, которому я даю крест, и, надеюсь, последний, — брюзжал Стессель.

Последними были вызваны Варя Белая и Шура Назаренко. Дойдя до Шуры Назаренко и увидев на ней медаль, Стессель спросил, от кого она ее получила, и, узнав, что от Макарова, поморщился.

— Он не имел права награждать тебя, раз ты работала в береговой части, а не в морской, ну да все равно — И генерал милостиво нацепил ей еще одну медаль.

— А тебе, стрекоза, — обратился Стессель к Варе Белой, — не следовало бы давать медали за твою дерзость, но...

— Без всяких "но", генерал! Оставьте медаль себе на память о вашей тогдашней грубости. Мне она не нужна, — выпалила Варя и, обойдя остолбеневшего от удивления генерала, сбежала вниз к своей лошади, вскочила на нее и вихрем понеслась от батареи.

— Варвара, вернись! — крикнул было ей вдогонку отец, но девушка только махнула в ответ рукой.

— Придется тебе, Василий Федорович, вместо медали наградить ее березовой кашей: совсем девка от рук отбилась! — сердито обернулся Стессель к Белому. — За новых георгиевских кавалеров, ура! — закончил он.

Выходка Вари расстроила весь ритуал награждения. Пропустив роту мимо себя торжественным маршем, Стессель отказался от предложенной закуски и вместе со свитой тотчас же уехал. Солдаты вернулись в казарму, обсуждая происшедшее.

После завтрака Звонарев заторопился в город: ему хотелось повидать Варю и переговорить о случившемся. Девушку он застал за чтением.

— Изумительно интересная вещь! Почему нам в институте не давали таких книг? — встретила она Звонарева.

— Что за роман?

— Роман! Учебник физиологии для фельдшерских школ. Ну, что сделал Стессель после моего отъезда? Воображаю, как он обозлился! Папе я боюсь на глаза попасться. Представьте, этот дурак Гантимуров звонил мне по телефону, что завтра лично привезет мне злосчастную медаль. Я сказала, что немедленно выброшу ее в море. А жаль! — вздохнула Варя. — Так красиво — сестра с Георгиевской медалью.

— Ха-ха-ха-ха! — расхохотался Звонарев. — Зачем же вы от нее отказались?

— Принципиально! Чтобы не думали, что меня можно безнаказанно оскорблять.

В передней раздался звонок, и послышался голос Белого, спрашивающего о Варе.

— Она с Звонаревым, — ответила Мария Фоминична.

— Эта дрянная девчонка скандал сегодня устроила Стесселю на Электрическом Утесе — отказалась от награды.

— Как так? Она ведь сама ездила к Стесселю хлопотать о ней!

— Ничего подобного, — вылетела Варя в переднюю, — я хлопотала за Звон... за солдат, а не за себя. А Стессель не смеет меня при всех называть стрекозой, как будто я маленькая, и говорить, что я не заслужила медали, — затараторила Варя и вдруг громко всхлипнула и залилась слезами.

— Имей после этого дело с бабами! — возмутился Белый и ушел в свой кабинет, сердито хлопнув дверью.

Звонарев, оставшись один, принялся рассматривать валявшиеся на столе старые журналы. Подождав, когда Варя с матерью ушли из передней, он хотел тихонько уйти.

— Вы уже уходите, прапорщик? — неожиданно окликнул его генерал из кабинета.

— Так точно. Разрешите откланяться.

— До свидания. И мой совет вам — никогда не женитесь на сумасшедших девчонках, которые и сами не знают, чего они хотят, — неожиданно добавил Белый, пожимая руку Звонареву.