Глава пятая

Утром седьмого июня, когда Звонарев приехал в штаб, Кондратенко протянул ему свежий, еще пахнущий типографской краской, номер местной порт-артурской газеты "Новый край".

— Наши морячки наконец-то раскачались и рискнули выйти в море, — указал генерал на одно из сообщений газеты:

ПРИКАЗ N 177 г.

Порт-Артур 7 июня 1904 г.

Эскадра, окончив исправление судов, поврежденных коварным врагом еще до объявления войны, теперь выходит, по приказанию наместника, в море, чтобы помочь сухопутным боевым силам защищать Артур. С помощью бога и святого Николая-чудотворца, покровителя моряков, постараемся выполнить наш долг совести и присяги перед государем и разбить неприятеля, ослабленного гибелью на наших минах части его судов. Маленькая лодка "Бобр" показала 13 мая (во время Цзинджоуского боя) пример, что можно сделать даже при самых тяжелых обстоятельствах. Да поможет нам бог.

Контр-адмирал Витгефт

— Но ведь все корабли еще в гавани, — удивился прапорщик. — И потом, что за странная манера печатать в газетах оперативные приказы?

— Газетчики народ шустрый, везде сумеют пролезть и все пронюхать, — улыбнулся генерал, — но все же надо будет указать редактору на недопустимость такого отношения к боевым приказам.

— Кто редактирует газету?

— Полковник Артемьев. Газета ведь официальная, казенная, — пояснил Кондратенко.

— Как офицер, он сам должен понимать недопустимость таких заметок, — удивлялся Звонарен.

— Кроме того, газета проходит через две цензуры: штаба Стесселя и штаба крепости — и все же, как видите...

— Ваше превосходительство, — обратился в это время один из писарей к генералу, — из редакции пришел рассыльный, просит газету вернуть обратно. Ошибка какаято с ней вышла.

— Что за чепуха? Позови его сюда, — распорядился Кондратенко.

Через минуту в кабинет вошел молодой человек и учтиво поклонился.

— Вы меня звали, ваше превосходительство?

— Да, объясните, пожалуйста, почему вы обратно отбираете разосланные номера газет?

— По ошибке напечатали, что эскадра сегодня выходит в море, а она не выходит. Поэтому и приказано отобрать газету обратно, — словоохотливо пояснил посланец.

— Час от часу не легче! Не хотите вводить в заблуждение своих подписчиков, заодно и японцев, которые, конечно, очень исправно получают вашу газету? — усмехнулся генерал. — Я сейчас пару слов напишу редактору. Вот, передайте ему эту записку и больше никому не рассказывайте, что эскадра не выйдет: это военный секрет.

— Весь Артур об этом знает, — оправдывался газетчик.

— Тем хуже, незачем было отбирать газету. Пусть бы все думали, что эскадра вечером, что ли, выйдет в море, — пояснил генерал. — Ну, Сергей Владимирович, поедем по фортам.

Около третьего укрепления Кондратенко и Звонарев нагнали Стесселя с его свитой — Никитиным, Водягой и Гантимуровым.

— Самотопы-то наши и впрямь вылезть из гавани собрались, — улыбнулся Стессель, здороваясь с Кондратенко. — Поддали мы им жару тогда на заседании.

— Не верь им, Анатолий Михайлович, — отозвался Никитин. — Подымят, подымят в гавани и успокоятся. На большее у них смелости не хватит.

Кондратенко рассказал об инциденте с газетой.

— Изменники, предатели! — возмущался Стессель. -

Сегодня же займусь этим.

Строящиеся укрепления издали были похожи на муравейник. Солдаты смешались с сотнями китайцев и растерянно толкались на тесном пространстве. Офицеров не было видно. Кто-то из солдат, увидя генералов, скомандовал "смирно". Стессель, приподнявшись на стременах, зычно поздоровался. Ему отвечали все сразу — и солдаты и китайцы.

— Где господа офицеры? — спросил Стессель.

— Еще не пришедши, — ответили — из толпы.

— Зачтите их фамилии, — обернулся Стессель к своим адъютантам, — всем опоздавшим офицерам — по десять суток на гауптвахте!

Генералы поежгись и начали обходить работы.

Работы по сооружению укрепления заканчивались. Назначением его являлось закрытие доступа в долину реки Лунхе. Укрепление имело вид пятиугольника с хвостиком в задней, горжевой части, было окружено рвом шириною в четырнадцать метров и глубиною в девять. По углам рва находились бетонные капониры, соединенные подземной галереей с тыловой казармой, где должен был размещаться гарнизон форта. Валы имели высоту в две с половиною сажени и толщину в двенадцать саженей. Сверху они обкладывались мешками с землею, среди которых были сделаны бойницы для стрелков, но никаких козырьков для прикрытия не было.

Посредине внутреннего двора укрепления была расположена батарея из четырех шестидюймовых пушек. Орудия стояли совершенно не защищенные, лишь спереди едва прикрытые невысоким бруствером из мешков. В бетонных траверсах между орудиями были устроены снарядные и пороховые погреба и блиндажи для орудийной прислуги. Слева виднелась броневая башня морского тина для командира батареи, тут же, несколько позади, под правым бруствером форта, была устроена прочная бетонная казарма для полуроты артиллеристов. Но ни вентиляции, ни электрического освещения в казармах не было, равно как отхожих мест и кухни. Боеприпасы предполагалось размещать тут же в казарме, так как никаких специальных складов для них не существовали.

Звонарев указал Кондратенко на все эти дефекты.

— Чушь! — услышав его, отозвался Стессель. — Это боевое укрепление, а не дворец, обойдутся и без вентиляции, не будет света, больше будут спать и набираться сил. В уборную могут ходить прямо в ров, авось до краев его не заполнят за время осады. Пищу надо подвозить с тыла. Я считаю, что форт закончен постройкой, — решил генерал.

— Нужно еще с неделю на окончательное приведение его в порядок, — возразил Кондратенко.

— Даю три дня. Сам приеду принимать укрепление. — И генерал направился к своей лошади.

В это время появился капитан Шевцов.

— Где вы были до сих пор? — накинулся на него Стессель.

— На соседнем укреплении, ваше превосходительство.

— Как только слез с лошади, вы должны были немедленно прибыть сюда! Арестовать на двадцать суток! — орал Стессель.

— Я поручил капитану в срочном порядке закончить работу на соседнем укреплении. Он уже двое суток находится там, — вступился Кондратенко.

— И все же капитан должен строго соблюдать правила воинского чинопочитания, — уже спокойно проговорил Стессель.

— В десятидневный срок окончим все работы, — доложил капитан.

— Перебросьте всех освобождающихся здесь рабочих на укрепление, чтобы окончить его в недельный срок, — распорядился Стессель. — Ну, я, Роман Исидорович, поеду к себе в штаб, — проговорил генерал.

Когда он уехал, Кондратенко ласково потрепал по плечу Шевцова.

— Не принимайте близко к сердцу, Алексей Владимирович, стессельокой выходки. Ведь вы знаете, он бранчлив, но отходчив. Не вы первый, не вы последний.

— Все это так, ваше превосходительство, но всему есть предел. На войне нервы иногда сдают, и тогда в ответ на брань он может подвергнуться также оскорблению, — взволнованно отвечал Шевцов.

— Твердо убежден, что ваши нервы не сдадут и вы сохраните свою всегдашнюю выдержку и спокойствие.

— Постараюсь, ваше превосходительство! Я хотел у вас просить на сегодняшний день прапорщика Звонарева, чтобы с ним посоветоваться по вопросам укрытия наших орудий.

— Если вы ничего не имеете против, я тоже приму участие в этом совете, — любезно проговорил генерал.

— Мы будем весьма польщены, — начал было Шевцов.

— Тогда пойдем сперва на форт номер три, а потом на ваше укрепление, — решил Кондратенко, и все трое двинулись.

Уже поздно вечером, усталый и голодный, Звонарев распрощался с Кондратенко и Шевцовым и заехал на Залитерную батарею. Работы там шли полным ходом при свете прожектора. Около батареи был разведен костер, возле, которого стояла походная кухня. Тут же возились Заяц и Белоногов. Поздоровавшись и отдав им свою лошадь, прапорщик спросил:

— Поручик где?

— На батарее. Ни днем, ни ночью сам не спит и другим не дает, — жаловались солдаты.

Подойдя к месту работы, Звонарев тотчас услышал зычный голос Борейко.

— Трамбуй, черти, веселей, крепче бетон будет! Добавь тут еще два вершка. Куда, голова елова, прешь, правей бери! — доносились крики с батареи.

— Здорово, Сережа! Что давно к нам не заглядывал? Возле Вари все сидишь? Надоест это потом, когда на всю жизнь пришит к ней будешь.

— Новое придумай, Боря, да что-нибудь поинтереснее, — обиделся прапорщик.

— Ладно. Вот что, друг, мои ребята надумали тут одну штукенцию, а только я не знаю — можно это делать или нельзя. Хохлы наши, Денисенко и Гайдай, предложили в бетон класть для большей прочности железные балки и рельсы. Меня же сомнение берет — не проржавеют ли они в мокром бетоне. Денисенко, поди-ка сюда! — окликнул он проходившего мимо матроса. — Расскажи-ка прапорщику, как ты хочешь связать между собой рельсы.

— Просверлить их подошвы и взять на болты. Лебедкин первую партию уже собрал, получается вроде железной плетенки, — объяснил матрос. — И проржаветь рельса не должна, — дюже она толстая, не скоро ее ржа проест.

— Посоветуюсь с инженерами, что они скажут, — осторожно ответил прапорщик.

К ним подошел Жуковский.

— Опять наш Борис Дмитриевич по-своему хочет делать. По-моему, эти рельсы только ослабят бетон. Он будет не монолитным, а весь пронизан железом и при первом попадании станет отваливаться по кускам. Как вы считаете, Сергей Владимирович? — обратился капитан к Звонареву.

— По-моему, выдумка не дурна, но все же я спрошу инженеров. Не плохо было бы и вам так же свою батарею переделать.

— Ой, что вы! Мы и так по вашему приказанию без малого всю батарею перестроили, а тут еще новая переделка. Бог не без милости, и на этих батареях выдержим осаду, если только японцы сюда доберутся. У вас там в высших сферах ничего не слышно о Маньчжурской армии? Что Куропаткин делает? Скоро ли нас освободят от японцев? — спросил Жуковский.

— Насчет Куропаткина пока ничего не слышно.

Звонарев справился, как обстоит дело с освещением, вентиляцией и другим оборудованием.

— Все сделаем. На батареях у нас будет не хуже, чем на Электрическом Утесе. Водопровод и тот проведем. Нашли небольшой родничок, расчистили, завели его в трубу, получилось чисто и хорошо. Днем жарища, солнце палит немилосердно, а у нас под руками всегда свежая вода, и работать веселее, — хвастался Борейко. — Если бы все батареи были такие, как моя Залитерная, никогда японец не взял бы Артура; строю я ее вместе с солдатами, с ними обо всем советуюсь, и они из кожи лезут, чтобы все было покрепче да получше.

Звонарев пообещал исполнить все данные ему поручения и, сев на лошадь, тронулся в Артиллерийский городок.

На квартире он застал обед, присланный от Белых.

— Мария Фоминична предлагает нас с вами взять к себе в нахлебники, — пояснил ему Гобято. — Вернее, конечно, — вас, а меня только из приличия к вам пристегивает.

— Поэтому я решительно отказываюсь.

— Увы, я уже дал согласие и за себя и за вас и даже внес сто рублей, — улыбнулся Гобято, который заранее договорился обо всем с Варей.

Звонарев сердито вздохнул, но больше не протестовал.

Через день, когда Звонарев днем проезжал по Новому городу мимо домика Ривы, она окликнула его в окно.

— Сережа, поверните хотя бы голову в мою сторону, а то я на вас обижусь. Загордились, сил нет. Еще бы, не сегодня-завтра станете генеральским зятем! — смеялась она.

— Ривочка, хоть вы пощадите меня. Мне и так нигде не дают проходу, — взмолился Звонарев, останавливаясь у окошка.

— Слезайте-ка с лошади, поставьте ее во дворе и заходите к нам, — пригласила Рива.

Прапорщик въехал во двор, спешился, отпустил подпруги и, привязав лошадь чумбуром около сарая, весь пропыленный и пахнущий конским потом, развалистой походкой кавалериста, с плеткой в руках, вошел в комнату.

— Андрюша вас зовет, — сказала Рива из-за двери спальни.

Звонарев вошел в спальню. Акинфиев лежал на кровати.

— Что это ты валяешься среди дня? — удивился Звонарев.

— Собираюсь с силами перед походом.

— Каким походом?

— Завтра с рассветом выползаем наконец из Артура.

— Опять надуете?

— Нет, теперь уже без обмана. Вылезли бы на свет божий еще сегодня, да Зацаренный, командир "Победы", заболел желтой лихорадкой. Вместо него с ". Паллады" назначили временно Сарнавского, а на "Палладу" — с "Амура" Иванова. Пока командиры приняли свои новые корабли, прилив прошел и пришлось ждать новой высокой воды до завтрашнего утра, — пояснил Андрюша.

— Как же это так? — изумился Звонарев. — Перед самым выходом корабля в бой на него назначают нового командира? Не проще ли было заболевшего командира заменить его старшим офицером?

— Что ты! Этого никак нельзя. Вышло бы, что броненосцем командует капитан второго ранга Рухлов, а капитан первого ранга Сарнавекий — всего только крейсером. Им было бы очень обидно, — совершенно серьезно возражал Акинфиев.

— В боевой обстановке не приходится считаться с личными обидами. Старшие офицеры знают всех и вся на корабле, и их все знают, поэтому было бы рациональнее им и поручить командование кораблем в бою, раз заболел командир.

— Ты рассуждаешь по-сухопутному. У нас, моряков, такой порядок не принят.

— И очень жаль. Завтра заболеет лихорадкой или просто медвежьей болезнью еще какой-нибудь командир, и опять начнется перетасовка всех командиров на эскадре.

— У нас иначе нельзя, — пытался было еще возражать Андрюша, но сам понял несостоятельность своих возражений и замолк.

— Думаете вернуться назад в Артур или попытаетесь прорываться во Владивосток или нейтральные порты?

— Как наш Виля решит, а решит он в зависимости — какая из мозолей у него будет больше болеть: правая или левая. Я думаю, что даже сам бог не знает, что ему взбредет в голову.

— Интересно знать, кому же взбрело в голову назначить его командующим эскадрой?

— Наместнику. Но мы ждем приезда в Артур нового командующего флотом, адмирала Скрыдлова, да он застрял где-то по дороге. Совсем было уже садился в поезд, да в это время какому-то матросу в Николаеве приснилась чудотворная икона божьей матери, которая будто бы должна спасти Артур. Сообщили об этом в Питер Победоносцеву. Тот решил, что прежде чем эта икона не будет написана, освящена и поднесена Скрыдлову, ему ехать сюда нельзя. Теперь не то икону эту пишут со слов сновидца-матроса, не то возят ее по каким-то мощам для освящения, а Скрыдлов в ожидании прохлаждается в Питере.

— Витгефту, может быть, тоже что-нибудь привидится во сне, и он опять не захочет выйти в море, — усмехнулся Звонарев. — Откуда ты узнал эту историю с иконой?

— Китайцы привезли на джонках несколько номеров газеты "Чифу-Пресс", там все это рассказано. Это столь невероятная чушь, что едва ли правда.

— Раз чушь, значит, — будь спокоен, — наверное, правда. Что-что, а всякая такая галиматья у нас очень в ходу.

Вскоре Звонарев распрощался и ушел.

Пора было идти на пристань, где Андрюшу ждала шлюпка с "Севастополя". Он и Рива крепко обнялись и вместе вышли из дому. Спотыкаясь в темноте, поддерживая друг друга, они кое-как добрались до пристани. Здесь уже расхаживал по набережной, поджидая их, сам командир "Севастополя" Николай Оттович Эссен.

— Прошу извинить меня за опоздание, господин капитан первого ранга, — подошел к нему Акинфиев.

— Я сам тоже только что подгреб сюда, Андрей Михайлович, — успокоил его Эссен. — Имею честь кланяться, сударыня! — поздоровался он с Ривой.

— Так вы, Николай Оттович, думаете, что эскадра вернется обратно в Артур? — спросила Рива.

— Пути начальства неисповедимы, но угольные ямы ни на одном корабле не загружены полностью. Очевидно, во Владивосток мы не пойдем. Значит, или будем прорываться в нейтральные порты, или вернемся обратно, — ответил Эссен.

Отвалив от пристани, шлюпка исчезла в темноте.

Стессель был вне себя. Он ходил большими шагами по кабинету и потрясал только что полученной телеграммой о своем отзыве из Артура в Маньчжурскую армию.

— Вы все расшифровали верно, Виктор Александрович? — уже не в первый раз спрашивал он у Рейса.

— Ошибки быть не может, ваше превосходительство, — ответил полковник с невозмутимым видом. В противоположность своему генералу он был, как всегда, сдержан и спокоен. Его румяное, гладко выбритое лицо не выражало ни тени волнения. Серо-голубые проницательные глаза холодно смотрели на взбешенного генерала.

— "Ввиду отхода войск вверенного вам района на передовые позиции крепости, предлагается вам немедленно по получении этой телеграммы сдать командование войсками генералу Смирнову, а самому, при первой возможности, выехать из Артура, используя для этого, если понадобится, один из быстроходных крейсеров эскадры. Генерал-адъютант Куропаткин", — еще раз громко прочитал Стессель злополучную телеграмму. — Это все козни Смирнова и моряков. Они спят и во сне видят выжить меня из Артура! Но они просчитаются! Стессель без боя не сдастся! Я еще сумею свести с ними счеты. Кто, кроме вас и меня, знает содержание этой телеграммы?

— Никто, ваше превосходительство! Я лично ее расшифровал.

— Но тут ведь имеется указание, что в, копии она послана Витгефту и Смирнову.

— Обе эти копии попали тоже к нам в штаб.

— Надеюсь, вы их не отправили по назначению?

— Не считал возможным это сделать без ваших на то непосредственных указаний.

— И прекрасно. Пока задержите их, а я обдумаю, что мне следует предпринять. Через час прошу вас зайти ко мне за распоряжениями, — отпустил генерал своего начальника штаба.

Как только Рейс ушел, Стессель с телеграммой в руках направился к жене. По хмурому, расстроенному виду мужа Вера Алексеевна поняла, что произошло нечто весьма важное, и поспешила увести его в спальню, где у них всегда происходили секретные совещания.

— Что случилось? Фок отступает? Тебя подчинили морякам? Умер Куропаткин? В России беспорядки? — засыпала мужа вопросами Вера Алексеевна.

Генерал молча протянул ей телеграмму. Нацепив на нос пенсне, генеральша медленно вслух прочитала ее два раза.

— Кто о ней знает, кроме тебя, в Артуре?

— Только Рейс.

Вера Алексеевна на минуту мрачно задумалась, а потом сразу расцвела.

— А зачем тебе ее получать, Анатоль? — уже весело спросила она.

— То есть как зачем получать, коль она уже получена? — не понял генерал.

— Но она ведь могла и пропасть. Ее мог выбросить за борт по дороге лодочник, когда его начали преследовать японцы, наконец, он просто мог погибнуть сам по дороге и не доставить этой телеграммы, — пояснила генеральша.

— Ничего не понимаю. Посланец благополучно добрался до Артура и передал почту по назначению. Он вернется в Чифу к консулу Тидеману и представит ему нашу расписку в получении почты.

— Вы слишком поторопились дать ему расписку.

— Может быть. Рейс еще не рассчитался с ним?

— Надо это узнать, а затем помешать лодочнику вернуться обратно в Чифу.

— Это не в моих силах. Да и какой в этом смысл?

— Какой ты непонятливый, Анатоль: вернувшись в Чифу, он сообщит Тидеману, что телеграмма тебе доставлена, а тот — г. Куропаткину... Если же он не вернется в Чифу, то Тидеман сочтет его погибшим...

— ...и пошлет другого.

— Ну, пока что — пройдет довольно много времени, и мы что-нибудь придумаем.

— Значит, лодочника, по-твоему, надо арестовать? — с трудом соображал Стессель.

— Особенно церемониться с ним не следует. Арестованный может быть потом освобожден и начнет рассказывать о своих приключениях.

— Так ты думаешь...

— Я не только думаю, но и твердо знаю, что глупее тебя в Артуре нет человека, — обозлилась Вера Алексеевна. — С посланцем я сама улажу дело, а ты вели Рейсу сейчас же уничтожить все копии с телеграммы и забыть, что он ее когда-либо получал. Понял?

— Значит, ты находишь, что ее следует скрыть?

— Слава тебе господи, сообразил-таки наконец.

— Но если Рейс разболтает?

— Он совсем не такой дурак, как ты, и прекрасно понимает, что, пока ты находишься в Артуре, ему обеспечено спокойное место начальника твоего штаба, а если власть перейдет к Смирнову, то ему немедленно придется вернуться в свой полк.

Стессель стал постепенно понимать план своей жены: телеграмму скрыть, приказать Рейсу молчать, обезвредить лодочника и ждать, что будет дальше.

— Ты задумала рискованное дело, — обернулся он к жене.

— Во-первых, если все хорошенько заранее обдумать и предусмотреть, риска нет, а во-вторых, на войне без риска не обойдешься. Вызови сегодня же в Артур Фода и устрой совещание с ним и Рейсом, я тоже на него приду, — распорядилась Вера Алексеевна.

— Хотя я и не совсем понимаю, зачем это надо сделать, но раз ты так хочешь, будь по-твоему, — смирился Стессель и направился к двери.

— Прикажи Познанскому арестовать лодочника, якобы за утерю секретных бумаг, и обвини его в том, что он их передал японцам.

— Так его за это надо будет повесить? — удивился генерал.

— Одним человеком больше или меньше — все равно, но мы избавимся от нежелательного свидетеля.

— Так бы ты мне сразу и сказала, что лодочника надо вздернуть.

— Когда ты, Анатоль, поумнеешь? — сокрушенно вздохнула генеральша.

Генерал решительными шагами направился к себе в кабинет.

Лодочник был в тот же вечер арестован и, по приговору военно-полевого суда, повешен как японский шпион.

Рейс заверил генерала в своей скромности, и Стессель несколько успокоился Полученное от моряков сообщение о выходе эскадры завтра в море окончательно вернуло начальнику укрепленного района утраченное было им душевное равновесие. А Вера Алексеевна включила в свой поминальный список новопреставленного раба божьего "имя же его ты, господи, веси".

Было еще совсем темно, когда суда эскадры поодиночке начали вытягиваться на внешний рейд. Сперва вышел караван тральщиков, за ним тронулись крейсера "Ночик" и миноносцы, позже вышли крейсера "Диана", "Аскольд" и броненосцы "Севастополь", "Полтава", "Цесаревич", "Пересвет", "Победа" и "Ретвизан". В хвосте шли крейсера "Баян" и "Паллада". К восьми часам утра выход судов, продолжавшийся больше четырех часов, был закончен, и только около полудня эскадра двинулась с внешнего рейда в море. На правом траверзе ее, равняясь по головному броненосцу, шел отряд из семи миноносцев и двух минных крейсеров.

Видимость все время была отличная, море оставалось совершенно спокойным. Японцы маячили на горизонте, не решаясь подойти к эскадре.

Лейтенант Акинфиев находился рядом с Эссеном на переднем мостике броненосца "Севастополь" и в бинокль наблюдал за происходящим в море.

Около шести часов вечера, уже перед закатом солнца, на горизонте появился японский флот, шедший на пересечение русской эскадре. На всех судах пробили боевую тревогу, подняли стеньговые флаги и, приготовившись к бою, пошли на сближение с неприятелем.

Тихоходный "Севастополь" едва поспевал за идущим впереди "Пересветом". Эссен нервничал, ругался и требовал от механиков увеличения числа оборотов.

— Не броненосец, а старая калоша, — ворчал он. — Андрей Михайлович, я попрошу вас следить за сигналами адмирала, — обернулся он к Акинфиеву.

— Есть следить за сигналами адмирала, — вытянулся лейтенант. — Разрешите отправиться на фок-марс, так как отсюда за дымом сигналы плохо видны.

Эссен разрешил, и Акинфиев с одним из сигнальщиков поспешил туда забраться. Здесь уже находился артиллерийский офицер лейтенант Диков с дальномером.

Андрюша огляделся. Солнце, близкое к закату, четко освещало безграничную водную равнину чуть взволнованного моря. На светлом фоне неба вырисовывались силуэты идущих в кильватер судов. Дым из многочисленных труб стлался по поверхности моря, вправо от эскадры, закрывая весь горизонт. Слева, на расстоянии около семидесяти кабельтовых, на параллельном курсе шла японская эскадра из восемнадцати вымпелов. Впереди виднелись крейсера "Якумо", "Асама", "Касаги", "Читосе", "Такасико" и "Ниитака", за ними двигались главные силы: броненосцы "Микаса" под флагом адмирала Того, "Асахи", "Фуджи", "Шикишима" и броненосные крейсера "Ниссин" и "Кассуга"; шествие замыкали шесть легких крейсеров. Вдали на горизонте маячили десятка два миноносцев. В это же время справа показались идущие контркурсом четыре старых броненосных крейсера с броненосцем береговой обороны "Чин-Иен" во главе и еще около десятка миноносцев. Было очевидно, что Того успел собрать к Артуру все свои силы.

— Вот так неожиданный выход в море, — возмущался Андрюша. — Три дня собирались да полдня выходили из гавани — за это время японцы из-под Владивостока могли подтянуть сюда все свои силы.

— Да, почти шестьдесят вымпелов против двадцати наших, — отозвался Диков. — Правда, у нас шесть броненосцев против их четырех, но этим и исчерпывается все наше преимущество.

— Какая у тебя дистанция? — крикнул Диков в мегафон дальномерщику в боевой рубке.

— Шестьдесят два кабельтовых.

— А у нас? — спросил он у своего дальномерщика.

— Пятьдесят девять кабельтовых.

— Что за черт! Какой же из них врет? — недоумевал артиллерийский офицер.

— Это нужно было выяснить в Артуре до выхода в море, а не сейчас! — возмутился Акинфиев. — Идем в бой и даже не знаем, какой из дальномеров испорчен, а какой нет!

— Прошу без замечаний, господин Акинфиев, — окрысился Диков.

— Ваше благородие, — доложил в это время сигнальщик. — "Цесаревич" ложится на обратный курс.

Акинфиев взглянул на головной корабль. "Цесаревич" повернул на шестнадцать румбов и лег на обратный курс. За ним последовали "Ретвизан", "Победа" и все остальные. Проходя мимо "Севастополя", "Цесаревич" поднял сигнал: "Идти за мной в Артур".

Акинфиев плюнул с досады и поспешил с докладом к Эссену. Командир ответил на сообщение бранью по адресу Витгефта.

— Завтра же отправлюсь к Стесселю и попрошу мне дать хотя бы роту в стрелковом полку, — сердито кричал он. — Быть сейчас моряком просто позорно! Отступать без единого выстрела, без малейшей попытки завязать бой! Нет, эго свыше моих сил.

Как ни возмущался Эссен, все же ему пришлось подчиниться и вместе с эскадрой возвращаться назад в Артур.

Быстро темнело. Большие неприятельские суда, без выстрела заставив вернуться русскую эскадру в Артур, стали отставать и скоро скрылись в ночной темноте. Вместо них со всех сторон появились японские миноносцы, явно готовящиеся к атаке.

С "Цесаревича" был поднят сигнал: "Крейсерам держаться на правом траверзе, миноносцам — на левом". Прибавив ход, "Аскольд", "Баян", "Паллада" и "Диана" вышли вправо от броненосцев, а "Новик" влево от них и приготовились прикрыть главные силы от минных атак с флангов.

С "Цесаревича" опять засигналили уже по-ночному — фонарями.

— Приготовиться к отбитию минной атаки, — доложил Эссену сигнальщик.

— Бить дробь-тревогу! — приказал командир.

Матросы бросились к своим местам по боевому расписанию. Акинфиев направился в кормовую башню, где он должен был находиться во время боя. Там два комендора с матросами при свете слабых электрических лампочек возились у орудий, то и дело вглядываясь в ночную тьму. Оба орудия были заряжены, в беседках лежали приготовленные к следующему выстрелу снаряды.

— Ночью, братцы, японец нам покою не даст, — обратился к матросам Акинфиев. — Придется вам находиться при орудиях, поэтому запаситесь провиантом.

— Так точно, ваше благородие. Матросский дух через еду поднимается, — ответил лейтенанту артиллерийский квартирмейстер. — Башкин и Гриценко, живо летите в камбуз, к баталеру за харчами!

Где-то впереди показался луч прожектора, и тотчас по морю пронесся гул орудийного выстрела, за ним другой, третий, и загрохотала сразу вся эскадра.

Акинфиев вышел из башни. По морю бегали многочисленные лучи прожекторов. Впереди, на левом крамболе, смутно темнел Ляотешань. С берега, навстречу эскадре, тянулись тонкие светлые ленточки крепостных прожекторов. Крейсера опять вступили в, кильватер главным силам, и только "Баян", развивая ход до предельного, обгонял эскадру, чтобы идти форзейлем, миноносцы и "Новик" составляли арьергард.

— Любуетесь боевой картиной? — подошел к Акинфиеву один из офицеров. — Не правда ли, красиво?

— Не столько любуюсь, сколько негодую, — сердито ответил Андрюша.

— Еще неизвестно, что дальше будет. Быть может, переночуем у Артура, а наутро поплывем прямо во Владивосток.

— Зачем же тогда делали сегодняшнюю прогулку?

— Чтобы поразмять и командиров и команды, а то ведь мы совсем замшели в артурской луже. Кроме того, японские миноносцы за сегодняшний день сожгут уголь, израсходуют воду и расстреляют свои мины, и им будет необходимо зайти в свои порты для пополнения. Следовательно, выдержав дневной бой с японцами, которые особенного преимущества в броненосных кораблях перед нами не имеют, мы за ночь проскочим Корейский пролив, а в Японском море нас встретят владивостокские крейсера.

— Угля у нас хватит на переход во Владивосток?

— Если понадобится, завтра с утра догрузим.

— Все это, конечно, вполне возможно, очень разумно и выполнимо, но при одном условии: чтобы эскадрой командовал не Витгефт.

— Миноносцы на левом траверзе! — крикнул один из комендоров в башне, и тотчас же оба орудия дали залп.

— Кто разрешил стрелять? Какой прицел? — кинулся Акинфиев к комендорам и, не дожидаясь ответа, побежал на командирский мостик. С броненосца раздалось еще несколько беспорядочных выстрелов.

— Прекратить огонь! Не сметь стрелять без команды! — ревел в мегафон Эссен.

Офицеры набросились на матросов и в первую голову на унтеров.

— За чем, сука, смотришь? — орал Диков в соседней башне на артиллерийского кондуктора. — Нашивки сорву!

Унтеры и кондукторы, в свою очередь, полушепотом злобно ругали матросов и угрожали им пиками и зуботычинами. Нарушенный было порядок постепенно восстановился.

Между тем эскадра, отбиваясь от наседавших на нее миноносцев, подошла уже к самому Артуру и стала вдоль берега в две линии, головой за Электрическим Утесом, а хвостом у Белого Волка. Крейсера расположились мористее броненосцев.

Мощные крепостные прожектора, расположенные на Крестовой горе и у Белого Волка, освещая эскадру с флангов, своими лучами образовали столь сильную световую преграду, что сквозь нее не мог проскочить незамеченным ни один японский миноносец. Каждый раз, когда они целыми отрядами бросались в атаку на русскую эскадру, их тотчас замечали и они попадали под сосредоточенный огонь береговых батарей и кораблей эскадры, Опасаясь потерь, японские миноносцы выпускали торпеды с большой дистанции и поспешно удалялись в море. В результате ни одна выпущенная торпеда не достигла цели, а несколько японских миноносцев выбыло из строя.

Так совместными усилиями берега и флота все вражеские атаки были полностью отбиты.

Белый всю ночь находился на сигнальной станции у моряков и отсюда руководил огнем береговых батарей. На этот раз даже Стессель, наблюдавший за боем с Золотой горы, не мог не признать пользы взаимодействия берега и флота.

Около самого места стоянки "Севастополь" чуть не Протаранил впереди идущий "Пересвет" и, избегая столкновения, выкатился из строя влево. Под ним произошел взрыв мины. Броненосец сильно вздрогнул и повалился на левый борт. Огромный столб воды обрушился на палубу.

Андрюша Акинфиев в момент взрыва был в башне, которая тотчас же наполнилась тяжелым черным дымом и острым запахом. Из патронного элеватора тоже выбросило, огонь и дым. Лейтенант потерял сознание. Увидя падающего офицера, матросы бросились было к нему на помощь, но броненосец продолжал угрожающе крениться на левый борт, и они поспешно выскочили из башни.

В это время на палубе под командой Эссена энергично развертывались работы по спасению корабля. Повреждения оказались незначительными. Спустив на воду гребные суда, матросы быстро подвели пластырь, и "Севастополь" полным ходом двинулся к берегу в бухту Белого Волна на мелководье.

Старший офицер доложил, что пробоина ниже броневого пояса, между двадцать третьим и тридцатым шпангоутами, и что, "роме того, пришлось затопить вследствие Начавшегося от взрыва пожара патронный погреб и первую угольную яму, а заодно и прилегающие коридоры.

— Водонепроницаемые переборки выдерживают напор воды? — справился Эссен.

— Их сильно выпучило, но пока что они держат.

— Все же немедленно пошлите их укрепить.

— Лейтенант Акинфиев при взрыве отравлен газами, — доложил подошедший матрос, — их унесли в каюту.

— А — Сейчас же послать туда врача, — забеспокоился Эссен. — Как это его угораздило? Никто, кроме него, кажется, не пострадал?

— Еще два матроса блюют за борт, тоже газу наглотались, но те, должно, скоро очухаются, — добавил матрос. — Лейтенант Акинфиев еще слабый после ранения на "Страшном", они поэтому и сомлели.

Затем Эссен приказал затопить для выравнивания крена три коридора с правого борта и наблюдать за состоянием переборки у порохового погреба.

Через минуту загрохотала цепь отданного якоря, и броненосец, слегка вздрогнув, остановился.

Пока "Севастополь" справлялся с починкой своей пробоины, остальная эскадра была занята отбитием минных атак японцев.

Когда в четвертом часу утра на востоке начало светать, японцы поспешили уйти в море. Лучи прожекторов постепенно поблекли и растаяли в наступающей заре. На всех кораблях усиленно засемафорили, донося флагману о своих потерях и повреждениях. Вскоре к подорванному "Севастополю" подошло несколько портовых пароходов с мощными спасательными средствами. Прибыл и главный инженер порта Кутейников с бригадой рабочих. Водолазы немедленно осмотрели пробоину, которая оказалась площадью около четырех квадратных саженей.

— Счастливо вы отделались, Николай Оттович, — обратился Кутейников к Эссену. — Во тьме кромешной подвести пластырь под такую пробоину дело далеко не легкое. Кроме того, вы приняли на левый борт около тысячи тонн воды и легко бы могли совершить сальто-мортале килем вверх.

— Мы его избежали, затопив отсеки противоположного борта. Когда можно рассчитывать на окончательный ремонт корабля? — спросил Эссен у инженера.

— Минимум месяц, если не больше, так как вы в док не влезете, работы придется вести при помощи кессона, что требует больше времени.

— Для Витгефта и его компании это будет подходящим предлогом, чтобы еще месяц сидеть сложа руки в Артуре, — мрачно проговорил Эссен.

Около семи часов утра "Севастополь" на буксире был введен в гавань, где и ошвартовался у набережной.

Акинфиев едва добрался до квартиры Ривы и сразу слег. Врачи определили у него воспаление легких и признали положение тяжелым.

Утром десятого июня Звонарев с удивлением увидел, что эскадра почти вся вышла на внешний рейд, в гавани осталось всего два-три корабля, и те подтягивались к проходу. Сев на лошадь, он широкой рысью направился к укреплению, носившему название Большого Орлиного Гнезда. Расположено было оно на второй линии сухопутной обороны, между вторым и третьим фортами, и считалось одним из основных узлов обороны. Вздыбленная в небо, отдельно стоящая скалистая гора была увенчана сильным редутом и батареей дальнобойных шестидюймовых пушек Канэ. Естественная крепость этой позиции была так велика, что оборонительные сооружения здесь сводились лишь к постройке в скале казематов для гарнизона и пороховых погребов и насыпке стрелковых валов.

Со скалы открывался широкий вид как в сторону суши, так и на море, поэтому Орлиное Гнездо имело исключительно важное значение как передовой артиллерийский наблюдательный пункт. Учитывая это, Кондратенко уделял ему весьма большое внимание и часто бывал там. Сегодня Звонарев также должен был встретиться здесь с генералом. Подъехав к укреплению, прапорщик спешился и стал карабкаться по узенькой крутой тропинке вверх.

На Орлином Гнезде он застал много народу: кроме обычных рабочих, солдат и китайцев, занятых на работах по укреплению, сюда собралось много офицеров, служащих различных учреждений города, нортовых рабочих, внимательно наблюдавших за действиями эскадры и старавшихся угадать ее дальнейшие намерения.

— Сегодня наши морячки настоящие именинники, — проговорил Кондратенко, здороваясь с Звонаревым. — Весь Артур высыпал, чтобы поглядеть на эскадру. Сам Стессель поскакал на Золотую гору с Белым и Никитиным.

— Я, откровенно говоря, не верил, что моряки выйдут из Артура, — признался Звонарев.

— И теперь приятно разочарованы? Дай бог им встретить не всю эскадру Того, а только ее часть. Со всей вашим, конечно, не справиться, частями же, быть может, как-нибудь и одолеют.

К ним подошли несколько человек инженеров и офицеров, и начался общий разговор.

— Наши адмиралы слишком трусливы, чтобы осмелиться принять бой; поверьте, как только они увидят эскадру Того, то обменяются с ним парой выстрелов и побегут до дому. Готов пари держать! — горячился Рашевский.

— Вы, Сергей Александрович, несправедливы, — возражал Кондратенко. — Громадное превосходство японцев на море заставляет Витгефта быть осторожным и не рисковать зря, поэтому-то он и не выходит в море.

Был уже полдень, когда эскадра наконец тронулась с внешнего рейда, провожаемая тысячами самых разнообразных напутствий. Кондратенко с Звонаревым поехали на Золотую гору для свидания со Стесселем.

— Выпроводили наконец-то самотопов в море, — радостно обратился Стессель к Кондратенко. — С самого утра жду здесь, когда они наконец уйдут.

Как только эскадра скрылась за горизонтом, Стессель двинулся домой" захватив с собой и Кондратенко.

Усталый Звонарев пошел к себе отдохнуть и лег спать.

Проснувшись поздно вечером, он подошел к открытому окну.

На него пахнуло ночной прохладой и запахом гниющих морских водорослей. Весь Артур был погружен в вечернюю мглу, улицы слабо освещались молодым месяцем. Из порта доносился стук молотов и тяжелое дыхание паровых машин.

— Сергей Владимирович, ау! — окликнула Звонарева с улицы Варя. — Я уже с полчаса ожидаю, когда вы наконец проснетесь. Заходила два раза, и ваш денщик все время докладывает: "спять". Что вы ночью-то будете делать?

— Гулять, — ответил Звонарев.

— Я хочу вам показать заграничный журнал, где изображен Утес и Борейко. Закройте окно и зажгите лампу, — распоряжалась девушка.

Звонарев повиновался.

Девушка вошла, держа в руках стоику иностранных газет и иллюстрированных журналов. Тут были "Норд Чайна дейли ньюс", "Шанхай пресс", "Джапан тайме" и, кроме того, несколько американских журналов.

Варя раскрыла один из них и показала снимок Электрического Утеса. Рядом в овале был помещен портрет смеющегося Борейко.

— "Электрейшен рок энд хер коммодор кептэн Борейко", — прочитала Варя. — Видите, как вашего Медведя возвеличили: сразу и в капитаны произвели, и сделали командиром Электрического Утеса. А здесь помещены и вы. — И Варя показала группу инженеров во главе с Кондратенко, среди которых Звонарев увидел и себя.

— Так это всего неделю назад нас снимал германский военно-морской атташе капитан Гопман. — удивился прапорщик.

— Есть снимки и поновее, — лукаво улыбнулась Варя.

Перелистывая журналы, они наткнулись на фотографию Стесселя, снятого во время раздачи наград на Электрическом Утесе.

— Кто же это снимал? — недоумевал Звонарев. — Я не видел ни одного фотографа.

— Да этот противный Гантимуров. Он разъезжает по Артуру да все и всех фотографирует. И потом свои снимки за приличную цену продает иностранным журналам, — мрачно проговорил подошедший к ним Гобято. — Мало того, что у нас тут кишмя кишит японскими шпионами, им, оказывается, еще помогают личные адъютанты Стесселя.

— Если только сам Стессель не состоит на содержании у них, — добавил Звонарев.

Внезапно покой тихого артурского вечера был нарушен глухими раскатами отдаленного грома.

— Надвигается гроза, — заметила Варя. — Днем было слишком душно.

Гобято подошел к барометру и постучал по стеклу.

— Едва ли это гроза, вернее, с моря доносится гром орудийной стрельбы, — оказал он.

— В такой темноте ничего не увидишь и, во всяком случае, перепутаешь свои корабли с чужими. Нет, это, конечно, отдаленная гроза, — настаивала Варя.

— Выйдем во двор, там должны быть видны зарницы, — предложил Звонарев.

Все трое спустились на улицу и пошли к набережной в порту. В юго-восточной части неба беспрерывно сверкали не то зарницы, не то отблески выстрелов.

— Видите, я права, — указала на них Варя.

Но гулко раздавшиеся один за другим четыре выстрела тут же рассеяли всякое сомнение.

— Эскадра с боем возвращается в Артур, — догадался Гобято. — Надо сообщить сейчас же об этом Василию Федоровичу. — И они поспешили к квартире Белых. Но генерала они застали уже садившимся верхом на лошадь.

— Папа, я с тобой, — попросилась Варя.

— Только живо, — ответил Белый. — Присоединяйтесь ко мне, господа, я еду на Золотую гору, — заторопился генерал и, не дожидаясь, рысью тронул свою лошадь.

— Пойдем-ка по прохладе, Сергей Владимирович, пешком, — предложил Гобято.

Они по крутой тропинке стали напрямик подниматься на Золотую гору. Эскадры еще не было видно, но свет ее прожекторов уже ясно проступал на горизонте. По мере ее приближения канонада усиливалась. Было очевидно, что эскадра идет под защиту береговых батарей, отбиваясь от японских миноносцев.

Белый хриповатым баском громко отдавал нужные распоряжения:

— Стрелять только Белому Волку. Стрелковой батарее и Утесу на предельных прицелах, чтобы не попасть в своих!

Солдаты-телефонисты и матросы-сигнальщики торопливо начали передавать это распоряжение на батареи.

Вскоре открыла огонь батарея Электрического Утеса, за нею загрохотала Стрелковая батарея и глуше отдаленная Двадцать вторая. Весь берег ожил, гремя то сразу целыми залпами, то одиночными гулкими выстрелами. Эскадра тем временем стала на якорь под берегом.

Никогда еще с самого начала войны Артур не слыхал такой сильной канонады. Выстрелы судов и батарей сливались в один сплошной гул. Стоявшие на рейде корабли казались большими факелами. Сухопутные батареи огненными полосами проступали на темном фоне берега.

Вскоре на Золотую гору подъехал Стессель. Едва успев слезть с лошади, он во всеуслышание разразился площадной бранью по адресу Витгефта и моряков.

— Если они с рассветом не уберутся обратно в море, прикажу береговым батареям перетопить всю эту сволочь! — кричал генерал.

— Мы не знаем еще, в каком состоянии эскадра, какие потери на судах. Быть может, она настолько сильно пострадала в бою, что ей необходимо было вернуться, — пытался урезонить его Белый.

— Запросите адмирала о потерях и доложите мне, — распорядился Стессель.

Вскоре ему доложили, — что на эскадре потерь нет и только "Севастополь" случайно подорвался на мине. Это сообщение вызвало у генерала новый припадок бешеной ругани по адресу флота.

— Трусы, подлые изменники! С рассветом я пошлю Витгефту ультиматум: или немедленно уходить в море, или я обстреляю их с берега. Пусть все батареи будут готовы к этому! — приказал генерал.

Все же к утру эскадра втянулась на внутренний рейд, и корабли снова мирно задымили в артурском рейде гавани.

Возвращаясь домой вместе с Никитиным, Стессель проезжал мимо Пресного озера. Русские и китайские ребята, громко смеясь, бросали с берега камни в воду. На воде плавали какие-то разноцветные пятна, в которые мальчишки старались попасть. Никитин удивленно всматривался и никак не мог понять, что собою представляют эти движущиеся желтые, красные, голубые предметы. Наконец он подозвал к себе одного из мальчиков.

— Что вы здесь делаете? — строго спросил у него генерал.

— Лягушек надуваем.

— То есть как это надуваете? — недоумевал Никитин.

— Ловим лягушку, вставляем ей в задний проход соломинку и через нее надуваем. Затея бросаем ее в воду, она хочет нырнуть, воздух ее не пускает. Мы в них бросаем камнями, а чтобы заметнее было, красим в разные цвета, — деловито пояснил мальчик.

Генерал громко расхохотался.

— Вот если бы ты, Анатолий Михайлович, мог так же надуть наших самотопов и затем выгнать бы их в море. Авось тогда бы Витгефт осмелился вступить в бой с японцами!

И оба генерала отъехали, громко смеясь.

Вечером одиннадцатого июня к Стесселю приехали с передовых позиций Фок и начальник штаба района полковник Рейс. Друзья сидели в кабинете генерала, тут же находилась и Вера Алексеевна с неизменным рукоделием.

Стессель показал телеграмму Куропаткина об отзыве из Артура и сообщил о принятых по этому поводу мерах. Выслушав его, Фок молча походил по комнате и затем своим неприятным скрипучим голосом проговорил:

— Одной телеграммой дело, конечно, не ограничится. Тидемап будет тебя бомбардировать ими, пока не добьется извещения, что ты их получил. Конечно, с ответом торопиться не следует; чем больше пройдет времени, тем труднее тебе будет уехать отсюда: японцы подойдут к суше, а море забросают минами. Надо все же составить ответ и, в случае повторения телеграммы, сразу же послать его. Ответ я заготовлю сегодня вместе с Виктором Александровичем.

— Надо как следует продумать каждую фразу, каждое слово, — заметила Вера Алексеевна.

— Мы, конечно, его внимательно обсудим на нашем, так сказать, полусемейном совете, — с улыбкой ответил Фок. — С кем-кем, а с вами, многоуважаемая Вера Алексеевна, посоветоваться всегда полезно.

Фок и Рейс стали прощаться.

Едва они успели выйти, как перед домом Стесселя остановилась коляска и из нее вышел Эссен. Он был в парадной форме, при орденах, в белых перчатках, с палашом, в треуголке.

— Весьма рад видеть вас, Николай Оттовнч, — приветливо встретил его генерал, высоко ценивший общеизвестную храбрость Эссена.

— В свою очередь, спешу засвидетельствовать вашему превосходительству глубочайшее уважение, — расшаркался моряк. — Прибыл я по личному и к тому же не совсем обычному делу.

— Всегда готов оказать вам, Николай Оттович, возможное содействие, — продолжал трясти руку Эссена генерал. — Прошу садиться.

Собеседники уселись друг против друга в мягкие кресла.

— Как известно, конечно, вашему превосходительству, эскадра после короткой прогулки в море вернулась в Артур. У адмирала Витгефта не хватило мужества и решимости, чтобы вступить в бой с японцами, — начал рассказывать Эссен. — Все это привело меня к решению покинуть флот и перейти в армию, которая по-настоящему ведет войну с врагом, а не бегает от него, как наша эскадра. Я приехал просить ваше превосходительство принять меня на службу в один из стрелковых полков хотя бы ротным командиром.

Стессель порывисто встал и горячо пожал руку Эссену.

— Вы благороднейший человек, Николай Оттович. Я вполне разделяю ваше возмущение действиями адмирала Витгефта и потрясен и взволнован честностью и благородством вашего порыва. Если бы все морские начальники держались таких же взглядов, то наш флот давно главенствовал бы на море. Я буду счастлив видеть вас в числе своих подчиненных. Как только вы освободитесь от обязанностей командира броненосца, вам будет предоставлена должность сперва помощника командира полка, чтобы, вы могли приобрести известный опыт командования, а затем вы получите первый освободившийся полк.

— Я не смею рассчитывать на столь быстрое повышение по службе, ваше превосходительство; ведь я моряк.

— Храбрость и находчивость, которыми вы заслужили себе общее уважение, являются лучшим залогом успешности вашей деятельности как командира любой войсковой части.

— Я до глубины души тронут таким отношением ко мне, ваше превосходительство, — прочувствованным тоном ответил капитан и стал прощаться, но тут появилась Вера Алексеевна.

— Я все слышала, Николай Оттович, — проговорила она, здороваясь с Эссеном, — и также восхищаюсь вашим благородным поведением. Прошу в столовую на чашку чая.

Когда через час Фок и Рейс пришли к Стесселю, они застали моряка, который с горечью все еще рассказывал о всех перипетиях минувших суток

После отъезда Эссена все перешли в кабинет. Фок достал из бокового кармана сложенную вчетверо бумагу.

— Мы набросали текст ответной телеграммы Куропаткину. "Ваше высокопревосходительство Алексей Николаевич..."

— Надо вставить "высокочтимый", — перебила Вера Алексеевна.

— Можно, — ответил Фок и карандашом вставил в текст нужное слово.

— "Ваше высокопревосходительство высокочтимый Алексей Николаевич, предписание номер — там видно будет какой — я получил вчера. Предписание это меня крайне поразило, и я решаюсь высказать вам все то, что сопряжено, по моему глубокому убеждению, с немедленным его осуществлением. Меня хорошо знают, все войска..."

— Тут надо добавить: "любят меня и верят мне", — опять вставила Вера Алексеевна.

— Справедливое замечание, — согласился Рейс.

— "... меня хорошо знают все войска, любят меня и верят мне, — продолжал Фок, — мой отъезд породит общее уныние..."

— Это как сказать: Смирнов, Витгефт и компания очень даже будут обрадованы, — бросил с места Стессель.

— Зато все честные люди будут огорчены, — возразила Вера Алексеевна.

— "... породит уныние, что теперь самое опасное, и упадок духа. Я неоднократно просил наместника разрешить мне выехать к корпусу, просил и в день его последнего отъезда..."

— Он уехал так быстро, что я даже не успел с ним повидаться, — проговорил Стессель.

— Это роли не играет, — ответил Фок, продолжая чтение: — "... но он категорически мне в этом отказал. Тогда, при обстоятельствах относительно спокойных, мне можно было выехать, теперь же, в такой острый период блокады, нельзя..."

— Хорошо, — одобрила генеральша.

— "Генералы Фок, Кондратенко, Белый, Никитин, Надеин дружно и от души работают со мной..."

— По-моему, Надеина можно вычеркнуть, — заметила Вера Алексеевна, — а надо включить Виктора Александровича, — кивнула она на Рейса.

— Я поместил только генералов, — пояснил Фок, — а то надо будет перечислять всех командиров полков.

— Тогда опять добавьте: "и верят мне", — настаивала генеральша.

— "... Генералы Фок, Кондратенко, Белый, Никитин дружно и от души работают со мной и верят мне". — Фок взглянул на Веру Алексеевну, которая одобрительно кивнула ему головой.

— "... Положение мое здесь, разумеется, гораздо труднее командования в поле. Повторяю, я просил разрешения уехать, когда это было возможно без ущерба для дела. Теперь же докладываю: будет большой ущерб делу, если я уеду отсюда. Если же мой отъезд из Артура все-таки будет признан необходимым, то сочту своим долгом принять все меры к выполнению вашего распоряжения, хотя в настоящее время сообщение Артура с внешним миром с каждым днем становится все затруднительнее вследствие усиления надзора со стороны японцев за всеми выходящими от нас судами. Да хранит вас господь на славу царю и родине", — кончил Фок.

— Конец надо переделать, — не согласилась Вера Алексеевна: — "Да хранит вас господь на славу обожаемого монарха и горячо любимой родины".

Фок тут же внес предложенные изменения.

— Теперь я, с вашего разрешения, ваше превосходительство, все это зашифрую, чтобы в любой момент, когда понадобится, телеграмму можно было отправить в Чифу, — проговорил Рейс.

— Хорошо, я надеюсь, господа, на вашу скромность, — обратился Стессель к гостям.

— Само собой разумеется, — поспешили заверить генерала Фок и Рейс.

От Стесселя Эссен отправился на "Цесаревич" к Витгефту. Адмирал принял его, как всегда, с добродушной любезностью.

— Не везет вам, Николай Оттович, — посочувствовал он. — Из всей эскадры вчера пострадал только один ваш "Севастополь".

— Зато вам, ваше превосходительство, очень везет, — в тон адмиралу ответил Эссен. — Ночью без тралов стали на внешнем рейде, и только один мой "Севастополь" пострадал, а могло быть много хуже.

— Царица небесная и Николай-угодник сохранили остальные корабли, — прочувствованно проговорил Витгефт и взглянул на висевший в каюте образ Николая-чудотворца — покровителя моряков.

— Угодники — угодниками, но надо и самому обдумывать свои решения. Я вот и сейчас в толк не возьму, почему вы бежали в Артур от японской эскадры? — зло сказал Эссен.

— Нельзя было рисковать вступать в бой при почти тройном превосходстве сил противника, — пояснил адмирал.

— Я хотел вас, ваше превосходительство, спросить: долго вы еще намереваетесь сидеть в Артуре?

— Во всяком случае; до починки "Севастополя" я в море не выйду.

— Боюсь, что и после починки его тоже не выйдете.

— Будь моя воля — я вообще бы в море не выходил. В Артуре флот будет целее.

— Я прибыл к вам, чтобы заявить, что я совершенно не одобряю вашего образа действий и считаю вчерашнее поведение эскадры позорным, — одним духом выпалил Эссен.

— Это дерзость с вашей стороны! — вскипел адмирал.

— А отступление в Артур без единого выстрела с вашей стороны, по-моему, является предательством!

— Я принужден буду списать вас с эскадры, капитан Эссен, — покраснел Витгефт.

— Вот мой рапорт об этом, — протянул Эссен бумагу адмиралу.

Тот взял его дрожащими от волнения руками и начал читать.

— "Не считаю возможным дальше служить на флоте... прошу списать... намерен перейти в армию..." Вы не "вполне здоровы, Николай Оттович! Вы и армия! Лучший командир в эскадре и вдруг командует пехотной ротой! Да вас и Стессель не возьмет к себе, вы ведь знаете, как он ненавидит моряков, — растерянно бормотал Витгефт.

— Я был у него, генерал принял меня с распростертыми объятиями и пообещал назначить сперва помощником командира полка, а затем дать полк.

— Вы были у Стесселя? — выпучил от удивления глаза Витгефт. — Просили у него перевода в армию?

— Так точно, ваше превосходительство! Армия хоть не убегает от одного вида японцев и решается вступать с ними в бой, — четко проговорил Эссен.

Адмирал сразу обмяк.

— Что вы наделали, Николай Оттович! — плаксивым тоном проговорил Витгефт. — Бог вам судья, но я не заслужил на старости лет такого позора, который вы обрушили на мою голову. Вы, лучший командир в эскадре, вы, моряк до мозга костей, уходите в армию; ведь за вами потянутся если не старые командиры, то, во всяком случае, вся молодежь, начнется повальное бегство с кораблей, на радость Стесселю и Того, — совсем растерялся адмирал. — Николай Оттович, голубчик, уважьте меня, старика, возьмите свой рапорт обратно и сообщите Стесселю, что вы раздумали, — взмолился Витгефт.

— Ваше превосходительство мне гарантирует, что эскадра при первой возможности выйдет в море? — поставил вопрос ребром Эссен.

— Ну, как я вам могу это обещать! Японцы нас перетопят, а сами при этом останутся целы, — истерически крикнул Витгефт. — Прикажут — пойду, но пойду не побеждать, а умирать. Возьмите обратно ваше прошение, Николай Оттович, а я постараюсь, как только "Севастополь" будет исправлен, при первой же возможности направить вас в море.

Эссен нехотя взял свой рапорт обратно.

— И Стесселю сообщите, что пока что раздумали переходить в армию и надеетесь еще повоевать с японцами в море, — упрашивал "а прощанье адмирал.

Вскоре после ухода Эссена к Витгефту, продолжавшему тяжело вздыхать и молчаливо ерошить свои стриженные ежиком полуседые волосы, пришел его начальник штаба Матусевич. Недавно произведенный в адмиралы, эпикуреец и жуир, он всегда находился в прекрасном расположении духа.

Матусевич сразу заметил расстроенный вид адмирала.

— О чем задумались, Вильгельм Карлович, чем опечалились?

— Совсем сейчас меня вывел из равновесия Эссен. Подал рапорт о списании в экипаж! Хочет из флота переходить в армию! Насилу уговорил подождать, пока его "Севастополь" починят.

— Только-то! Стоило из-за таких пустяков огорчаться. Не беспокойтесь, покипятится и остынет.

— Он сегодня к Стесселю ходил просить о переводе в армию.

— Ну, а тот что?

— Принял его с распростертыми объятиями...

— ...и стал еще сильнее ругать моряков вообще и вас в частности!

— Без этого, конечно, не обошлось. Опять кляузничать на нас начнет Куропаткину и наместнику.

— Не обращайте внимания на это, Вильгельм Карлович, брань на вороту не виснет. Помните, как в романсе: "Пускай бранят, пускай смеются, мне все равно, мне все-е-е-е ра-а-авно-о-о", — мягким баритоном пропел Матусевич. — Если бы вы слышали, как вчера этот романс пела княгиня Ливен. Чудно!

— Да вы, Николай Алексеевич, кажется, не на шутку ею увлечены? — уже начал улыбаться Витгефт.

— "Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны", — продекламировал Матусевич, лихо закручивая усы.

— Смотрю я на вас, Николай Алексеевич, и завидую вам: сколько в вас бодрости и жизнерадостности, никогда-то вы не унываете.

— И вам, дорогой Вильгельм Карлович, не советую.

— Чем вы меня сегодня огорчите? — ткнул Витгефт пальцем в папку с бумагами, которую принес с собой Матусевич.

— Я раз навсегда положил за правило — никакими бумажками не огорчаться и вас не огорчать: не стоят они этого. Сегодня только одна интересная бумажонка от наместника. Вот она! — Матусевич вытащил из папки коротенькую телеграмму и подал ее Витгефту.

— "Ввиду поступающих к нам сведений о недопустимом для военачальника упадке духа у генерала Стесселя, прошу сообщить ваше откровенное мнение о пригодности его к занимаемой должности. Алексеев".

— Вот так фунт! Что же мы ответим на эту телеграмму? — задумчиво спросил Витгефт.

— Ответ, по-моему, ясен: Стессель большая сволочь, и чем скорее его уберут из Артура, тем лучше.

— Нельзя, нельзя, так будет грубо.

— Я не говорю, чтобы дословно писать так, но...

— Как бы только Стессель не пронюхал об этом, а то совсем нам житья от него не станет!

— Бог не выдаст, Стессель не съест!

— Я подумаю, как ответить, — отодвинул бумаги Витгефт.

В это время вошедший вестовой доложил, что обед подан. Оба адмирала поспешили прервать свой разговор и направились к столу.

— Вы попробуйте это токайское, Вильгельм Карлович. Так и согревает желудок. А какой букет, только понюхайте! Нектар, а не вино! Специально вчера у Чурина старший приказчик для меня отыскал в подвалах, — перевел разговор Матусевич и, понюхав вино, с чувством выпил свой бокал. Витгефт последовал его примеру, мелкими глотками попивая вино. На лице его разлилась блаженная улыбка.

— Да, вы правы, Николай Алексеевич! Редкостное вино! — И оба адмирала валили себе еще.

После обеда адмиралы разошлись по обоим каютам, в одиночку выпить по чашечке черного кофе с ликером и всхрапнуть потом с полчаса в мягком кресле.

Уже совсем стемнело, когда Витгефт проснулся. Он сладко потянулся, разминая затекшие члены, взглянул в потемневшее по-вечернему стекло иллюминатора и встал на ноги. Было около девяти часов вечера.

"Однако заспался я сегодня", — подумал адмирал и позвонил.

— Попроси ко мне адмирала Матусевича, — приказал Витгефт явившемуся на звонок матросу.

— Есть! — ответил матрос и поспешил выйти.

Матусевич явился с проектом ответа наместнику на запрос о Стесселе.

— Мы можем очень насолить Стесселю, дав ему соответствующую характеристику на запрос наместника! — злорадно хихикал Матусевич.

Витгефт несколько раз внимательно прочел текст и задумался.

— По совести говоря, Стессель плохой генерал и плохой человек! — наконец задумчиво проговорил адмирал. — Но боюсь только, что сейчас во мае сильно чувство личной обиды. Нет, отложу дело до завтра! Там будет виднее.

— Надо отвечать немедленно! Ночью "Лейтенант Бураков" уходит в Инкоу, — напомнил Матусевич.

— Очень резко, Николай Алексеевич, у вас написано! Надо мягче и объективнее, чтобы не подумали, что я свожу со Стесселем личные счеты! — заволновался Витгефт. — Лучше ответим так: "По совести считаю, что у Стесселя нет твердой уверенности, что с помощью наличных средств он сумеет отстоять Артур, быстро меняет свои убеждения и настроения под влиянием обстановки и окружающих лиц. Авторитет имеет лишь в силу старшинства. Всю надежду защиты Артура возлагает только на флот, для личного командования крепостью не пригоден. Витгефт".