Глава восьмая

Двенадцатого июля около четырех часов дня в штаб начальника правого участка позиции на перевалах полковника Семенова прибыл генерал Кондратенко. Все радостно его встретили и всячески выражали свои симпатии опальному начальнику дивизии. Генерал, тронутый, крепко пожимал протянутые к нему руки.

— Как дела, Владимир Федорович? — обратился он к Семенову.

— Японцы молчат вот уже три недели, — ответил полковник.

Роман Исидорович вошел в фанзу, занимаемую штабом, отер лицо платком и попросил угостить его чаем а красным вином. Облокотившись на стол и помешивая ложечкой в стакана, Кондратенко чуть улыбался своей обычной, хитровато-ласковой улыбкой.

— Тринадцатое число для Артура стало роковым, — тихо говорил он. — Тринадцатого мая мы отдали Цзинджоу, тринадцатого июня потеряли Хунисан. Можно предполагать, что и грядущий день будет чреват событиями: ведь завтра у японцев начинается большой национальный праздник хризантем, длится он три дня. Наверное, они захотят порадовать своего микадо, преподнеся ему в подарок если не Артур, то его передовые позиции. Нам надо быть весьма и весьма начеку!

— Нет положения хуже оборонительного! Сиди и гадай, когда противнику вздумается наступать, — кипятился Семенов.

— Офицерский состав предупрежден о возможности завтрашнего наступления противника? — справился генерал.

— Как же, ваше превосходительство! Я приказал усилить сторожевое охранение и лично сообщил свои опасения господам офицерам. Необходимо также усилить и мои резервы.

— По моей просьбе комендант согласился дать несколько рот из запасного батальона. Но от Фока это секрет, иначе он тотчас заберет их себе.

— Не беспокойтесь, Роман Исидорович, мы умеем молчать.

Напившись чаю, Кондратенко отправился к частям, расположенным на передовых позициях и в резерве. Подъехав к ближайшему резерву, он спешился и приказал построить стрелков. Весть о прибытии "нашего" генерала, как называли его стрелки, мгновенно облетела всех, и через минуту батальон белой стеной уже вытянулся вдоль дороги. Поздоровавшись, Кондратенко стал медленно обходить фронт. Он внимательно вглядывался в загорелые, похудевшие лица солдат, которых не видел почти три недели, спрашивал, как их кормят, давно ли они мылись, много ли больных и чем больны. На все его вопросы стрелки отвечали весело и бодро.

Обойдя батальон, Кондратенко обратился к ним с речью:

— Мы отрезаны от Маньчжурской армии и России и едва ли можем надеяться на скорую помощь. За нами осталась лишь небольшая пядь земли с городом Порт-Артуром. Мы затратили миллионы народных денег и положили массу труда на его устройство. Вы работали над возведением крепостных фортов и батарей. Кроме того, в Артуре находится наша эскадра. Если японцы вплотную подойдут к крепости, то они сразу же разрушат город и крепость и попытаются захватить наш флот. Поэтому необходимо возможно дольше задержать противника здесь, на перевалах. Надо упорно оборонять свои позиции, вся родина с напряженным вниманием следит за ходом войны, за обороной Артура. Положим же все наши силы, а если понадобится, то и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие государя и достойно поддержать славу русского оружия на Дальнем Востоке. За вас, храбрецы и герои, за царя, за нашу дорогую родину, ура!

Солдаты дружно подхватили "ура", которое, долго не смолкая, перекатывалось по зеленым Квантунским сопкам. Кондратенко несколько раз пытался остановить стрелков, но они продолжали кричать, воодушевляясь собственным криком. Когда крики утихли, из строя раздался взволнованный голос: "За нашего любимого генерала Кондратенко, ура!" — и вновь вспыхнули мощные раскаты. Строй смешался, Кондратенко подхватили на руки и понесли к лошади. Освободившись от объятий, генерал долго еще не мог уехать, окруженный плотным кольцом стрелков.

В этот вечер он успел объехать всего лишь несколько частей, и везде стрелки восторженно встречали его. Потрясенный оказанным ему в полках приемом, Кондратенко только около полуночи смог уехать в Артур.

На другой день, едва солнце начало показываться и лагерь русских стал оживать, как со стороны японцев грянул отдаленный выстрел, за ним другой и третий. Высоко в воздухе засвистели летящие снаряды, и тотчас раздалось несколько взрывов, окутавших все вокруг черным, удушливым мелинитовым дымом. Русские батареи не замедлили ответить, и вскоре по всей линии загремела учащенная канонада. Праздник хризантем начался.

Японцы энергично приступили к артиллерийской подготовке атаки. Но у Семенова все было заранее предусмотрено: стрелки, за исключением наблюдателей, отведены в прочные блиндажи, батареи тщательно замаскированы в гаоляне, резервы подтянуты, весь отряд сжался в кулак, подготовляясь к ответному удару. После двухчасовой стрельбы густые цепи японцев двинулись на штурм. Японцы шли стройно, в полном порядке, как на маневрах, поддерживаемые огнем своих батарей и эскадры с моря. Хорошо пристрелявшиеся батареи русских сметали наступающие цепи противника, но на смену тотчас являлись новые, продолжавшие двигаться вперед. Стрелки встречали их ружейными залпами и пулеметным огнем. Скоро все поле, по которому двигались наступающие, было усеяно трупами японцев.

В полдень, подведя новые полки и приведя в порядок отхлынувшие назад части, противник с особой силой обрушился на русских. Ни ружейный, ни пулеметный, ни артиллерийский огонь не могли его остановить. Все выше и выше взбирались по горе темные линии японских цепей. Казалось, еще мгновение, и они вплотную доберутся до русских позиций. Но вот крики "банзай" смешались с русским "ура", стрелки выскочили на бруствер и с винтовками наперевес ринулись на японцев. Японцы дрогнули и обратились в бегство, теряя по дороге оружие и амуницию. Удар русских был так силен и стремителен, что большинство наступавших японцев погибло под их штыками.

Настало затишье. Артиллерия с обеих сторон почти совсем замолчала, лишь изредка обмениваясь одиночными выстрелами. В это время у берега показались русские суда отряда береговой обороны и начали обстреливать японцев во фланг из Лунвантаньской бухты.

— После ужина горчица, — возмутились стрелки. — Когда японец лез, моряки прохлаждались в Артуре, а теперь развоевались в пустой след.

Было начало шестого часа вечера. После дождя чувствовалась приятная прохлада, в долинах начинал клубиться вечерний туман. Длинные, но все еще яркие лучи теперь стали падать в лицо русским, затрудняя наблюдение за местностью. Японцы, оправившиеся после отбитых атак, решили еще раз в этот день попытать счастье. Подведя к берегу тяжелые крейсера, они начали методически обстреливать русские позиции с фланга и тыла. Одновременно крупные гаубицы начали громить окопы мелинитовыми бомбами. В прозрачном воздухе то и дело вырастали черные столбы дыма взрывов снарядов. Через полчаса почти все укрытия были разрушены этой бомбардировкой, и, лишенные защиты окопных блиндажей, стрелки отошли с хребта, укрывшись в складках тылового склона. Воспользовавшись этим, японцы вновь бросились на штурм, и на этот раз им удалось водрузить свои знамена над линией русских окопов.

Но тут взвод одной из батарей, пробравшись под прикрытием гаоляна во фланг, неожиданно обстрелял на картечь скопившиеся в узкой ложбине за хребтом японские резервы. Каждый снаряд вырывал из сомкнутого строя по нескольку десятков человек. Объятые паникой, забывая о своей самурайской доблести, сыны богини Аматерасу стремительно отступили. Увидев это, стрелки по собственной инициативе ринулись на врага, засевшего в окопах. После короткой рукопашной схватки японцы бежали, попадая по дороге под уничтожающую картечь русских пушек.

— Первый день праздника хризантем остался за нами, — доносил вечером того же дня генералу Кондратенко полковник Семенов. — Мы сохранили все свои позиции и нанесли огромный урон противнику. Наши потери достигают тысячи человек. Потери же японцев в три-четыре раза больше.

Тринадцатого июля генерал Фок, разбуженный утром усиленной канонадой на правом фланге, справился, в чем дело, и, узнав, что японцы атакуют части Седьмой дивизии, приказал полкам подтянуть свои резервы к передовым-позициям и все обозы и тыловые учреждения направить в Артур. Затем он сел верхом и отправился к расположенному в резерве Четырнадцатому полку. Подъехав к солдатам, он, как всегда с бранью, поздоровался с ними. Стрелки ответили хмуро, но четко.

— Японец дурак или нет? — обратился он к ним.

— Так точно, дурак, ваше превосходительство, — хором ответили солдаты.

— А почему японец дурак?

— Потому что ходит в атаку густыми цепями, — последовал ответ давно заученной фразой.

Генерал медленно проехал вдоль фронта, брезгливо поглядывая на запыленных, грязных солдат. Толстый полковник Савицкий, задыхаясь, вприпрыжку бежал за лошадью начальника дивизии, на, что Фок не обращал никакого внимания.

В этот день против Четвертой дивизии японцы развили лишь незначительные операции: потеснили казаков у деревни Ичензы на левом фланге; атаковали выдвинутые вперед высоты, занятые охотничьими командами, и обстреляли редким артиллерийским огнем основные позиции полков.

К полудню в штаб прибыл Сахаров.

— Как идет постройка тыловых позиций на Волчьих горах? — справился у него генерал.

— Работы развернуты по всему фронту согласно точным указаниям вашего превосходительства, — ответил капитан и провел рукой по карте, указывая линию укреплений. Фок с минуту посмотрел на Сахарова и затем спросил:

— Чем объяснить, что противник так сильно атакует части Седьмой дивизии и бездействует против меня?

— Ноги, очевидно, хорошо знает, кто такой генерал Фок, — двусмысленно ответил Сахаров.

— А генерал Фок еще лучше знает, кто такой капитан Сахаров, — не меняя ни голоса, ни позы, ответил начальник дивизии.

— Я всегда и всюду покорнейший слуга вашего превосходительства, — поспешил заверить инженер.

— Пока что я в этом не сомневаюсь, — смягчился генерал. — Долго еще Семенов, по-вашему, задержится на перевале?

— От вашего превосходительства зависит поторопить его.

— Так почему же японцы так пассивны на моем участке? Не могу же я в самом деле ни с того ни с сего сняться и уйти в Артур. Мне нужны для этого веские данные, и я попрошу вас озаботиться этим.

— В таком случае разрешите мне сейчас же уехать в Артур.

— Поезжайте!

Около пяти часов вечера Сахаров прибыл в город и тотчас же отправился в штаб Седьмой дивизии, где был встречен далеко не любезно. Науменко сухо осведомился, чему он обязан присутствием капитана. Роман Исидорович поморщился при виде его и поздоровался с ним только тогда, когда Сахаров начал громко восторгаться героизмом, проявленным частями Семенова.

— Что предпринял Фок, чтобы помочь Семенову? — задал Кондратенко вопрос капитану.

— Энергичная поддержка артиллерийским и ружейным огнем... — начал было капитан.

— То-то по приказанию начальника Четвертой дивизии с левого фланга Семенова был убран в самую трудную минуту взвод мортир поручика Дударева! — перебил его Науменко и спросил в упор капитана; — Вы зачем, собственно, приехали?

— Генерал Фок хотел бы получить точную карту артурских укреплений, так как он собирается отходить на крепостные верки.

— Когда отход будет решен начальником района, тогда ему и будут указаны батареи и форты, которые предназначены для занятия частями его дивизии. До тех пор ему необходимо заботиться не о том, куда отступать, а о том, как задержаться на занимаемой позиции, — резко ответил Кондратенко.

Прибывший от Семенова офицер-ординарец отвлек внимание генерала. Он сам принял пакет, быстро его разорвал и стал читать бумагу.

— Отбито четыре штурма! Передовые позиции все за нами.

— Молодцы пограничники, отстояли Семафорную гору, несмотря на сильный огонь с моря, — бросал короткие фразы Роман Исидорович, пробегая глазами донесение Семенова. — Нужна помощь людьми, артиллерией, главное — флотом. Я сейчас же отправлюсь к Стееселю и Витгефту. Звонарев здесь? Сергей Владимирович, идемте. — И генерал вышел из штаба.

— Ну и горячка же у нас начальник дивизии! Так весь огнем и пышет, как юноша! — сказал Сахаров, глядя вслед Кондратенко.

— Поневоле здесь запорешь горячку, когда окружен субъектами вроде Фока, Витгефта и других, — пробурчал Науменко, дипломатично умалчивая о Стесселе. — Надеюсь, я вам больше не нужен, капитан?

Сахарову ничего не оставалось, как откланяться. Вечером он укатил обратно в штаб Фока.

Кондратенко застал генерала Стесселя настроенным весьма благодушно. События на передовых позициях беспокоили его мало: ведь там орудовал его верный друг Фок, на которого он привык вполне полагаться.

— Фок придумает, Фок не выдаст, Фок устроит! — любил повторять генерал всем своим подчиненным и верил этому сам.

— Зря вы волнуетесь, Роман Исидорович, — лениво проговорил Стессель, выслушав нервный доклад Кондратенко. — Отбили сегодня за день четыре атаки японцев — честь и хвала! Отобьют завтра еще столько же, если японцы сунутся. У Фока почти тихо. Следовательно, Четвертая дивизия Фока в целости и сохранности. Не вижу причин к беспокойству.

— Зато у Семенова потери до тысячи человек, а всего у него около пяти тысяч, окопы разрушены, снарядов нет, части измотаны, необходимо пополнение из Артура людьми и боевыми припасами.

— Ни одного человека и ни одного снаряда из Артура я не дам! — отрезал Стессель. — Нам сейчас здесь дорог каждый солдат.

— Я хотел выехать к отряду Семенова, — просил Кондратенко. — Разрешите мне хотя бы на ночь съездить туда, чтобы с рассветом я был в крепости.

— Зря измотаетесь только. Роман Исидоровнч! Нам нужна ваша неукротимая энергия, — отказал все же Стессель.

Простившись со Стесселем, Кондратенко с Звонаревым отправились на "Цесаревич". Витгефт принял их с распростертыми объятиями, рассказал о гибели миноносца "Лейтенант Бураков" и других авариях во флоте. Оба превосходительства поохали и повздыхали. Затем адмирал мягко проехался насчет Стесселя. Кондратенко еще более осторожно поддакнул ему. Чокнулись поданной марсалой, пожелали друг другу многих лет и доброго здоровья и наконец перешли к делу.

Роман Исидорович похвалил флот и его всегдашнюю готовность помочь армии. Вильгельм Карлович рассыпался в комплиментах полкам Седьмой дивизии и назвал их своими неизменными друзьями.

— Так, значит, можно надеяться, что завтра суда с рассветом появятся у Лунвантаня и весь день будут поддерживать наш правый фланг своим огнем во фланг и тыл японцам? — спросил Кондратенко.

— Сейчас же отдам об этом распоряжение Лощинскому. Для охраны канонерок и миноносцев направлю "Баяна", "Аскольда", "Цесаревича", прикажу вывести на рейд "Ретвизана" и быть готовым прийти им на помощь в случае нужды, — согласился Витгефт. — Корабли до вас доберутся не раньше десяти часов утра, пока им протралят дорогу до Лунвантаня.

— И на этом спасибо, Вильгельм Карлович, — поблагодарил Кондратенко.

Как только вопрос о времени выхода судов был решен, он тотчас стал прощаться и уехал.

— Я через час выеду к Семенову и наутро постараюсь быть обратно, — сообщил генерал Звонареву. — Поставьте об этом в известность Науменко и никого больше. Даже от Смирнова это должно быть секретом. Поняли?

— Так точно, ваше превосходительство, — ответил прапорщик.

Было около полуночи, когда Кондратенко в сопровождении одного ординарца прибыл в штаб Семенова. После тяжелого боевого дня все уже спали, за исключением самого начальника отряда, бодрствовавшего в своей фанзе при тусклом свете коптящей свечи.

— Роман Исидорович, — обрадовался он при виде генерала, — какими судьбами?

— Я совершил самовольную отлучку и удрал из Артура, чтобы проведать вас. Рассказывайте все по порядку.

Полковник начал подробно излагать события минувшего дня. Генерал внимательно слушал его, снимая время от времени нагар с гаснущей свечи. Лицо его хмурилось, и он грустно вздыхал, когда назывались фамилии убитых и раненых.

— Вы думаете, что с рассветом атаки возобновятся? — спросил Роман Исидорович, выслушав доклад Семенова.

— Убежден, ваше превосходительство! Перед закатом наблюдалось большое движение в тылу противника. Боюсь, как бы они еще ночью не возобновили штурма. Резервы наши подтянуты почти вплотную к передовой линии. Артиллерия с вечера все подготовила к открытию заградительного огня на важнейших участках.

— Имейте в виду, что на помощь из Артура рассчитывать нельзя. Только моряки обещали выслать суда в Лунвантаньскую бухту, — предупредил Кондратенко.

— На генерала Фока я тоже совершенно не надеюсь: он пальцем не пошевелит для того, чтобы помочь нам в случае нужды.

— Я хочу сейчас объехать позиции. Вы не беспокойтесь меня сопровождать, Владимир Федорович. Вам предстоит еще завтра тяжелый день. Ложитесь отдыхать, — распорядился Кондратенко и вышел во двор. Окликнув своего ординарца, генерал выехал к передовым позициям.

На дворе стояла тихая лунная ночь. Изредка доносился сухой треск случайного выстрела, и опять наступала тишина, только цикады усиленно звенели в прохладном ночном воздухе. Лагерь, где были расположены резервы и тыловые учреждения, был погружен в глубокий сон, и одни часовые, борясь с усталостью, медленно бродили между палаток.

Генерал в глубокой задумчивости ехал по хорошо знакомой дороге. Его крепкий вороной конь, чуть подфыркивая на ходу, мягко ступал по пыли. Вскоре встретили длинную вереницу повозок, нагруженных ранеными. В тишине ночи особенно резко звучал скрип плохо смазанных колес и стоны страдающих людей.

— Спасибо, родные, за службу. Дай вам бог скорее поправиться! — приветствовал раненых Кондратенко, подъезжая к каждой повозке.

— Рады стараться! — оживились некоторые. — Поправимся, отомстим японцам.

— Много тяжелых? — спросил генерал у подъехавшего к нему врача.

— Огромное большинство, — не надеюсь до Артура довезти в живых и половины, — шепотом ответил тот. — Легкораненые почти все вернулись в строй, иных просто не удержишь на перевязочном пункте, так и рвутся в бой.

В это время с ними поравнялась запряженная лошадью китайская рикша, в которой везли двух раненых стрелков.

— Два пограничника, — указал на них врач, — едва добрели. У одного прострелены обе ноги и задета кость, другой ранен в грудь навылет. И, представьте себе, долго отказывались от перевязки на том основании, что "есть, мол, более тяжелые".

— Фамилии?

— Одного — Ядринцев, из двадцать первой роты пограничной стражи, а другого — Сухенко, рядовой той же роты.

Кондратенко подъехал к рикше, поблагодарил раненых за службу, справился, откуда родом, и поздравил с награждением крестами.

— Рады стараться, покорнейше благодарим, ваше превосходительство! Даве думали, осилит нас япошка, ан, дело-то у него не вышло. А теперь, коль вы сюда приехали, ему и подавно супротив нас не устоять, — ответил один из них

— Я один многого сделать не могу!

— Вы один, ваше превосходительство, стоите целого полка. Кто в бою сробеет, увидит вас и застыдится, а у другого сил прибавится. Знаем, — наш генерал с нами! — растроганно проговорил другой раненый, делая ударение на слове "наш".

Простившись с ними, Кондратенко широкой рысью поехал дальше. Миновав ближние резервы, он выехал на линию окопов. Здесь сотни людей в глубоком молчании при лунном свете спешно поправляли разрушенные днем блиндажи, насыпали брустверы, откапывали засыпанные ходы сообщения.

Заметив начальника дивизии, к нему поспешно подошел руководивший работами капитан Зедгенидзе и доложил о ходе работ на участке.

— К утру надеюсь восстановить все наши основные укрепления, благо японцы нам не мешают.

— Люди откуда?

— Полковник Семенов прислал сюда всех тыловиков, музыкантов, артельщиков, хлебопеков, обозников — весь нестроевой люд, а полки отвел для отдыха в резерв, оставив здесь лишь часовых из охотников. К утру японцы найдут перед собой вновь возведенные окопы и в них хорошо отдохнувших защитников.

Проехав по линии обороны, Кондратенко везде нашел ту же картину интенсивной ночной работы под руководством инженеров Зедгенидзе, Рашевского и других. Тепло поблагодарив их за проявленную инициативу и энергию, генерал вернулся в штаб Семенова и, разбудив полковника, дал указания на завтрашний день.

Ночь кончилась, восток начинал заметно сереть. Одна за другой гасли на небе звезды. Наступил второй день праздника хризантем. Кондратенко поспешил в Артур. Но не проехал он и нескольких верст, как сзади на позициях загремела артиллерийская канонада; сперва в утреннем воздухе отдавался каждый отдельный выстрел, многократно повторяемый эхом в сопках, затем они слились в один сплошной, все нарастающий гул. Генерал сразу же насторожился и замедлил ход своей лошади: беспокойство за судьбу полков росло в нем вместе с усилением артиллерийской стрельбы. Он начал оборачиваться, прислушиваясь к звукам сражения, затем остановил лошадь и задумался: с одной стороны, он должен был немедленно вернуться в Артур, откуда уехал вопреки запрещению Стесселя, а с другой — он всей душой рвался к своим полкам, где он знал почти всех офицеров и многих солдат.

— Поедем назад, — коротко приказал он наконец ординарцу и, преодолевая усталость бессонной ночи, галопом поскакал навстречу все усиливающемуся шуму боя.

За ночь японцы подвезли большое количество тяжелых орудий и с наступлением дня начали усиленно обстреливать окопы русских. Снаряды взрывались со страшным грохотом, снося козырьки и брустверы, заваливая окопы. Вначале стрелки, укрывшиеся в тыловых блиндажах, потерь почти не несли и ожидали атаки, но подошедший с моря японский флот открыл огонь по тылам русских позиций. Блиндажи вскоре оказались уничтоженными, и тогда стрелки отошли. Заметив это, японцы бросились в атаку и захватили вершины сопок. Кондратенко подъехал как раз в это время к месту боя. Момент был опасный. Под орудийным и ружейным огнем на тыловом склоне сопок быстро отходили цепи стрелков. Генерал подскакал к ним, не обращая внимания на рвущиеся вокруг снаряды.

— Стой! Куда вы? Где офицеры? Что случилось? — замахал он руками на солдат, загораживая им дорогу.

К нему подбежал еле дышавший офицер.

— Ва... ва... ваше превосходительство! Там ужас, ужас! Держаться нельзя в этом аду! — доложил он, прикладывая дрожащую руку к козырьку.

— Вам уже послана поддержка, идет подкрепление! Стрелки, ко мне! — сложив ладони рупором, во весь голос закричал генерал.

Солдаты остановились и, сбившись в кучу, не знали, что дальше им делать... Кое-кто из них кинулся обратно на гору и стал звать за собой других.

— Ребята, за мной! — скомандовал Кондратенко и с криком "ура" поскакал на сопку. Стрелки кинулись за ним.

— Рассыпься в цепь, прячься за камни и за кусты! Приготовиться к общей атаке! Господам офицерам следить за мной! — приказал генерал.

Японцы, заметив, что русские оправились, открыли беспорядочный ружейный огонь. Пули целыми роями запели в воздухе. То там, то тут вскрикивали раненые и валились на землю убитые.

— Стрелки, умрем за родину, за нашего царя! С богом! Ура-а! — И, выхватив шашку из ножен. Кондратенко дал шпоры коню.

Воодушевленные примером, горнисты нескольких рот принялись трубить атаку и бросились за генералом. Стрелки лавиной двинулись за ним, и не прошло и нескольких минут, как японский флаг был сорван, японцы сброшены с вершины, а уцелевшие остатки их беспорядочно бежали вниз.

— Спасибо, орлы, за службу геройскую! — благодарил генерал, обходя вновь занятые окопы.

Фуражка на нем была прострелена в двух местах, лицо залито кровью. Зажимая платком рану, генерал бодро обошел всю боевую линию.

Назначив одного из офицеров комендантом горы, Кондратенко спустился вниз, где его встретил обрадованный Семенов.

— Роман Исидорович, как вы сюда попали? — попросту подошел он к генералу. — Зачем вы так рискуете собой?

— Плюнул на Артур и с дороги повернул обратно. Все равно не смогу ничего делать в крепости, пока здесь идет бой!

Вскоре Кондратенко с перевязанной головой сидел в штабе и отдавал приказания полкам своей дивизии. Стесселю была послана короткая телефонограмма, извещающая, что Кондратенко находится в отряде Семенова.

Японцам потребовалось несколько часов, чтобы привести свои части в порядок и подготовиться к новому штурму.

День выдался необычайно жаркий и томительно душный.

К полудню с моря подошли суда порт-артурской эскадры и, отогнав японцев, принялись обстреливать противника. Хотя огонь этот и не приносил особенно большого ущерба врагу, но все же весьма затруднял японцам подготовку к новым атакам.

Обозленный этими неудачами, командующий японской армией барон Ноги потребовал от адмирала Того немедленного принятия решительных мер против русских, после чего японская эскадра в составе четырех броненосцев, двух броненосных крейсеров и нескольких канонерок появилась перед Лунвантаньской бухтой. "Ретвизан" и крейсера "Диана", "Паллада", "Баян" и "Новик" вступили с ними в неравный бой, прикрывая отходящий в Артур отряд канонерок и миноносцев. С уходом русских кораблей немедленно возобновилась подготовка нового штурма.

Около пяти часов вечера, вслед за сильным артиллерийским обстрелом, японцы двинулись на штурм. Рассыпавшись в цепь, они быстро начали наступать одиннадцатью последовательными волнами на горы Высокую и Семафорную, являвшиеся ключом к позиции отряда Семенова.

— Рота, пли! — ежеминутно осипшим от команды голосом командовал подпоручик солдатам, прикрывающим доступ на вершину одной из гор. И залп следовал за залпом. Видно, как раненые японцы падали, ползли, вскакивали, пробовали бежать, опять падали и корчились в агонии. Цепь быстро растаяла, но за ней тотчас же появилась другая. В, пылу боя никто не замечал ни шрапнели, ни раненых и убитых. Залпы сменялись огнем пачками, за которым опять следовали залпы. Кругом стоял невероятный грохот и треск. Подпоручика уже никто не слушал, стрелки вели огонь сами. Махнув рукой, офицер взял винтовку убитого, лег в цепь и сам начал, стрелять в японцев. И опять японцы не выдержали и начали отступать, только несколько человек добежало до самого гребня. Один из них, совершенно ошалелый, с пылающим лицом и горящими глазами, вскочил на бруствер, крикнул:

— Здравствуй, русски!

— Прощай, японец! — ответил стрелок и пырнул его штыком.

Бсаумец опрокинулся навзничь и полетел с крутизны. Четвертая за день атака была отбита. Но число защитников таяло с каждой минутой, — осталось не больше одной трети, подпоручик давно был убит, никто и не видел, когда это произошло. Офицеров больше нет, кто командует ротой, никто не знает, но зато стрелки помнили, что где-то близко находится Кондратенко, который велел им держаться до последней крайности, и они держались, День клонился к вечеру. Солнце почти спряталось за горы. Сквозь насыщенный дымом и пылью воздух едва пробиваются слабые кроваво-красные лучи. Почти незаметные днем, взблески шрапнельных разрывов с каждой минутой становятся все ярче и ярче. На фоне темнеющего неба четко вырисовываются отливающие зеленью вершины покрытых гаоляном хребтов. На небе вспыхивают первые звездочки, предвестницы надвигающейся ночи. День догорает, но воинственный пыл японцев еще не остыл. Лишь только первые тени легли в долинах, как в них начали скопляться для новой атаки свежие, еще не бывшие в бою части. Стрелки поручили уходящим в тыл легкораненым доложить об этом самому Кондратенко. Вскоре двое из них, один с перевязанной окровавленной головой, другой с рукой на самодельной перевязи, предстали перед генералом.

— Кто у вас остался из офицеров? — справился Роман Исидорович, выслушав доклад.

— Почитай с полудня никого нет, всех побили!

— Кто же вами командует?

— Миром держимся, ваше превосходительство. Кто раненый, того с горы отпущаем. А которые целы, те сидят — подмоги ожидают. Беда только — патроны на исходе, — докладывали солдаты.

Кондратенко с нежностью смотрел на добродушные загорелые лица солдат, доверчиво глядевших на него, видимо не сознавая всего героизма совершаемого ими там, на горе, подвига.

— Я отправляюсь принять командование над теми, кто еще остался на горе, — объявил он окружающим. Дайте мне две роты из резерва.

Через минуту к штабу подошел резерв. Оба ротные командира явились за распоряжениями.

— Вы должны занять и упорно оборонять гору Высокую, — приказал генерал. — Нам надо удержать гору во что бы то ни стало, любой ценою!

— За вами, Роман Исидорович, мы пойдем в огонь и в воду, но вам нельзя рисковать собой! Правда ли, ребята? — обернулся ротный к солдатам.

— Так точно! Сами все обладим, не извольте беспокоиться, — зашумели в ответ солдаты.

— Тогда с богом! Я все же провожу вас, — решил генерал и двинулся во главе рот.

Доведя отряд до половины горы, он пропустил солдат мимо себя, напутствуя их теплыми, ласковыми словами. Гора Высокая опять была занята стрелками.

С наступлением темноты японцы подкрались и забросали русских гранатами. То здесь, то там слышался негромкий звук их взрыва, сопровождавшийся душераздирающими криками раненых. Это нападение было неожиданно. Стрелки растерялись и не знали, как защищаться. Они пытались отстреливаться, но в темноте попасть в японцев было почти невозможно, а гранаты так и сыпались со стороны засевших поблизости японцев.

Когда же японцам удалось зайти с одного из флангов и с тыла забросать русских гранатами, стрелки дрогнули и очистили вершину, засев на половине горы.

Кондратенко направил к месту прорыва последнюю резервную полуроту с двумя пулеметами и решил до утра контратаки не предпринимать.

Утомленные боем, японцы тоже не стали развивать свой успех и остановились на вершине.

На фронте наступило затишье. Взошедший месяц осветил мягким светом примолкнувшие сопки. По артурской дороге потянулись транспорты раненых вперемешку с обозами, патронными двуколками и китайскими арбами с казенным имуществом.

Семенов отводил в тыл все, что было ненужно на позициях.

Кондратенко подсчитал потери сегодняшнего дня.

— Около полутора тысяч, — докладывал ему исполняющий должность начальника штаба отряда Семенова капитан.

— Сколько же у нас осталось в строю?

— Не больше трех тысяч, считая и моряков и пограничников. Двадцать шестой полк назавтра сводим в два трехротные батальона. Двадцать пятый тоже в два батальона, плюс рота моряков и рота пограничников. Всего шестнадцать рот-полк нормального состава.

— Если нас не поддержат, то завтра мы не удержим своих позиций. Надо немедленно запросить резервы в штабе района.

— Генерал Стессель еще днем категорически отказал в этом.

— А Фок?

— Ответил бранью.

Кондратенко хотел было что-то ответить своему собеседнику, по запнулся на полуслове и, откинувшись на спинку стула, захрапел. Кликнув денщиков, Семенов бережно уложил генерала на походную койку.

Проснувшись довольно поздно, Фок по обыкновению отправился на прогулку в штаб расположенного поблизости Четырнадцатого полка. По дороге он встретил начальника штаба Дмитриевского и, выслушав его доклад о положении на фронте, справился о Сахарове и приказал отправить в Артур все обозы с ранеными, всех лишних людей, а саперов отослать к Волчьим горам.

— Разве намечается отступление? — удивился начальник штаба.

— На войне, да еще оборонительной, когда инициатива в руках противника, трудно что-либо намечать. Но необходимо обеспечить свободу действий себе заранее, а для этого нужно избавиться от всего лишнего, — объяснил Фок и отпустил Дмитриевского.

В штабе у Савицкого, справившись о потерях в полку, он обратился к полковнику с вопросом:

— Каково ваше мнение о продолжении обороны Зеленых гор?

Савицкий на минутку задумался, стараясь понять, какой ответ будет более приятен начальнику дивизии. Вспомнив часто высказываемое Фоком мнение о желательности скорейшего отхода в Артур, он после минутного раздумья ответил:

— Чем скорее отойдем, тем лучше, ваше превосходительство!.. Здесь полки только зря несут большие потери от артиллерийского огня, чем ослабляется будущий гарнизон крепости.

— Я тоже так думаю, — довольно проговорил генерал. — Я уже отдал приказ об отправке обозов и всей тыловой шушеры в крепость.

В голове Фока давно уже созрел план, который он тщательно обдумывал во всех деталях, шагая по комнате.

"Кондратенко, конечно, будет держаться до последнего, — думал Фок. — Я же отступлю, как только японцы меня атакуют. В результате отряд Семенова будет охвачен с фланга, а быть может, и с тыла, и едва ли от него много останется. Раз это случится, с Кондратенко будет покончено. Самовольно уехал из крепости да еще потерпел поражение! Такие вещи никому не прощаются! Тогда я — единственный кандидат в начальники сухопутной обороны, и все будет в моих руках",

При этой мысли Фок улыбнулся и весело потер руки.

В тот же день, четырнадцатого июля, около пяти часов вечера, японцы наконец рискнули атаковать Тринадцатый полк Четвертой дивизии, но были отбиты с громадным уроном. Узнав об этом, Фок пришел в неистовство и, изругав площадной бранью командира полка, приказал ему отвести полк с передовых позиций, оставив на них лишь охотничью команду. Затем был вызван Дмитриевский, которому генерал под строжайшим секретом сообщил, что отряд Семенова разбит и в беспорядке отступает к Артуру.

— Я только что говорил с его штабом. Там все на месте, — возразил было подполковник, но тотчас замолчал под гневным взглядом своего начальника.

— Сведения у меня от конного ординарца. Разошлите немедленно во все части приказ об отходе.

Дмитриевский послушно откозырял и вышел. Вызвав по телефону всех командиров полков, он не замедлил им сообщить о разгроме правого фланга и предстоящем спешном отступлении дивизии на Волчьи горы. В полках поднялся переполох, еще более усилившийся, когда японцы снова атаковали некоторые участки фронта. В воздухе стало попахивать новым Цзинджоу, но тут неожиданно в дело вмешался Ирман, огнем своих батарей буквально сметавший противника, как только он показывался на хребте.

Узнав об этом, Сахаров опрометью бросился в штаб к Фоку и просил его обуздать расходившегося начальника артиллерии. Генерал разразился самой непечатной бранью по адресу идиотов, которые не понимают военной обстановки, затем не в меру ретивому начальнику артиллерии было послано категорическое приказание беречь снаряды.

Это распоряжение и приказ об отступлении Ирман принял с негодованием и немедленно поехал объясняться в штаб.

— Как отступаем? — накинулся он на Дмитриевского. — Японцы везде отбиты, снарядов осталось еще по двести выстрелов на орудие, с ними я задержу противника, по крайней мере, сутки.

— Семенов отступает, вернее, даже бежит в Артур, — начал было Дмитриевский.

— Вас кто-то ввел в заблуждение! Командир второй батареи Лаперов доносит мне с правого фланга, что там все атаки отбиты и никто не отходит...

— Приказ Стесселя...

— Почему же вы не объясните ему, что нет никаких оснований для отхода с позиций?

— Обратитесь тогда к начальнику дивизии, он вам разъяснит.

Но Фок ничего разъяснять не стал, он просто приказал немедленно отходить.

— Через полчаса жду от вас, Владимир Александрович, донесений о выполнении моего приказа, — оборвал он Ирмана.

— Кроме того, я не согласен с намеченной диспозицией расположения батарей на Волчьих горах. Мои правофланговые батареи почему-то становятся за левым флангом, и наоборот. Из-за этого они сделают лишних двадцать верст и вовремя не смогут поддержать стрелковые части, — продолжал возражать Ирман.

— Я вашего мнения не спрашиваю, полковник! Вы свободны! — кивнул головой Фок на дверь.

Взбешенный Ирман полетел на телефонную станцию и пытался связаться со Стесселем в Артуре, но связь уже была прервана, и, ничего не добившись, он отправился к своим батареям Не успело еще зайти солнце, как полки Четвертой дивизии начали отход по всему фронту, прикрываясь охотничьими командами. Заметив клубы пыли над всеми дорогами, японцы открыли по ним яростный шрапнельный огонь. Отступление все больше принимало характер бегства, и, воспользовавшись этим, японцы прорвались во фланг и тыл Двадцать пятого и Двадцать шестого полков, сразу поставив их в критическое положение.

Кондратенко был разбужен своим вестовым как раз в тот момент, когда прорвавшиеся в тыл японцы с криками "банзай" атаковали небольшую китайскою деревушку, где помещался штаб Семенова. При первых выстрелах полковник, собрав в штаб знаменитый взвод своего полка, конноохотничыо команду Двадцать пятого полка, две морских десантных пушки с десятком матросов, обозников, денщиков, наскоро организовал оборону. Противник был подпущен вплотную, а затем расстрелян в упор залпами сборного отряда. Кондратенко, выскочив из фанзы на двор, был оглушен ружейной трескотней, раздававшейся со всех сторон. Крики "банзай" смешивались с криками "ура" и перекрывались короткими выстрелами морских орудий. Пули роями летели в разные стороны. Разобрать, что происходит, в темноте было невозможно.

— Где? Что за стрельба? Где полковник Семенов? Почему меня так поздно разбудили? — забросал генерал вопросами своего вестового.

— Ховайтесь у погреб. Роман Исидорович, а то, не дай боже, еще зацепит какая пуля! — вместо ответа советовал тот, хватая Кондратенко за рукав.

За воротами на Кондратенко налетели два матроса. Генерал узнал их в темноте по белой одежде.

— Где начальник отряда? — справился он у них.

— У околицы за заборами, — ответил один из них. — Японец сразу навалился, чуть было не забрал нашего генерала, говорят, он сильно ранен.

— Кого?

— Генерала пехоцкого Кондратенкина. Стрелки страсть рассерчали за это. Насмерть бьют всех японцев и никого в плен не берут.

— Да я жив и здоров!..

Матрос недоверчиво приблизил в темноте свое лицо к Кондратенко и старательно стал разглядывать его погоны.

— Никак, и впрямь генерал! — радостно воскликнул он. — Вот солдаты-то обрадуются, что вы, ваше превосходительство, целы. Дозвольте, я вас провожу к ним. — И, не дожидаясь ответа, матрос пошел вперед. — Лети духом вперед, доложи полковнику: идет, мол, генерал целехонек, — приказал он другому матросу.

Через несколько шагов их встретил спешивший навстречу Семенов.

— Роман Исидорович, вы целы? — бросился к нему полковник. — Тут какая-то сука распустила слух, что вы ранены! Стрелки как узнали, так прямо ошалели от злости, погнали японцев, как овец.

— Что случилось-то? Почему могли попасть сюда японцы?

— Фок ушел, а нам ничего об этом не сообщил, нас и обошли. Вы бы все же побереглись, Роман Исидорович!

Но Кондратенко ничего не хотел слушать. Подойдя к цепям, он громко, во весь голос, поблагодарил солдат за заботу о нем.

— Рады стараться! Дай вам боже долгие дни! С вами мы не пропадем! — радостно понеслось ему в ответ.

Отбитые японцы быстро отступили, исчезнув в темноте. Кондратенко и Семенов вернулись в штаб. Там уже спешно наводил порядок адъютант.

— Где же Фок? — спросил генерал.

— Послан конный дозор выяснить местонахождение правого фланга Четвертой дивизии, — доложил Семенов.

— Что делается у нас на правом фланге в приморском районе?

— Начальник пограничников подполковник Бутусов доносит, что, кроме слабых атак с фронта, противник активности не проявляет.

— Конный ординарец из штаба Фока, — доложил адъютант, когда в фанзу вошел запыленный усталый стрелок и подал Кондратенко пакет.

— Почему так долго ехал? — сурово спросил его генерал.

— Ночью плутал, ваше превосходительство, и у нас в штабе мне сказали, что Седьмая дивизия идет в Артур, я думал вас по дороге перехватить, но никого не встретил, — оправдывался солдат.

— Фок с вечера еще начал отход на Волчьи горы, — сообщил Кондратенко, пробежав глазами бумагу. — Приказываю отступить в район крепости Порт-Артур, — твердо проговорил он после длительного раздумья.

Время шло, ночь была на исходе, надо было торопиться. Вскоре полки в полной тишине двинулись в дорогу, пользуясь ночным мраком.

Кондратенко со штабом выехал к одному из перекрестков, мимо которого должны были проходить все части. Здесь он в каждом полку и команде справлялся о потерях и благодарил стрелков.

Уже совсем рассветало, когда прошли последние подразделения.

— Прошу вас, Владимир Федорович, принять на себя общее начальство над походной колонной, — обернулся генерал к Семенову, — а я вернусь и объеду оставшиеся в арьергарде охотничьи команды и батарею. Они много перенесли за эти дни. Надо их особенно поблагодарить за боевую работу.

— Вас могут отрезать в темноте от главных сил, Роман Исидорович. Что я тогда доложу Стесселю? — запротестовал полковник, по Кондратенко только махнул рукой.

— Не велика будет потеря для Артура. Меня с радостью заменят кем-либо другим. Кстати, вас, Владимир Федорович, можно поздравить с наступающими именинами. Завтра пятнадцатое число. Желаю вам во всем полного успеха, — протянул руку Кондратенко.

Через минуту он уже скрылся в темноте ночи.

Объезд охотничьих команд занял довольно много времени. Особенно долго генерал задержался в охотничьей команде Двадцать шестого полка. За убылью офицеров ею временно командовал унтер-офицер Демьянов, перешедший с Енджеевским из Четырнадцатого полка. Инициативный и энергичный солдат, он всеми силами старался задержать наступающие японские части. С этой целью он предложил заложить ряд самодействующих фугасов под мостами, в дефиле на дорогах и других местах, где можно было ожидать прохождения крупных частей противника. Стрелки, в свою очередь, предложили заминировать оставляемые окопы и блиндажи.

— Где вы достанете нужное количество пироксилина? — усомнился Кондратенко, узнав об этой затее.

— В штабе бросили две двуколхи пироксилина, не на чем было их вывезти. А мы шашки разобрали по рукам и теперь хотим их использовать. Есть у нас один матросик с "Баяна — Бабушкин, минер по специальности. Он нас научит, как надо ставить мины, — доложил Демьянов.

— Где он? — справился генерал.

— Легок на помине! — кивнул Демьянов на подошедшего в этот момент матроса. Гигантского роста, косая сажень в плечах, он до военной службы был борцомтяжеловесом. Тяготясь бездействием артурской эскадры, он вызвался охотником в морской десант, приданный к дивизии Кондратенко.

Бабушкин подробно рассказал генералу, как он собирается устанавливать фугасы.

— Закопаем фугасы в землю так, чтобы не было их заметно. В темноте не больно разглядишь, где свежевыкопанная земля. Станет японец на фугас и взлетит на воздух. Нарвется рота на такое минное поле, никто целым не уйдет. Побоятся японцы дальше нас преследовать, а наши части тем временем устроятся на новых позициях, — развивал свою мысль Бабушкин.

Кондратенко сразу понял, какую пользу могут принести такие минные заграждения, и похвалил Бабушкина.

— Сами только будьте осторожны и не подорвитесь на фугасах раньше японцев, — предостерег он солдат.

— На море мы привычны к минам! Там, куда ни повернешься, сразу на нее наскочишь. Теперь на сухом пути мы устроим японцу такую же каверзу, — ответил матрос. — Если все ко правилам сделать, не поздоровится ему.

Поблагодарив солдат и матросов за проявленную инициативу, генерал пожелал им успеха и отправился догонять отряд Семенова.

Наступил третий день праздника хризантем, а русские части продолжали еще находиться на перевальных позициях. Помня упорное сопротивление русских в предыдущие дни, японцы с рассветом открыли ураганный артиллерийский огонь по их позициям. Одновременно японская эскадра начала обстреливать с моря Лунвантаньскую долину. Как ни силен был огонь японцев, но редкие цепи охотников почти не несли от него потерь. Беспрестанно перебегая с места на место и временами открывая сильный ружейный огонь, стрелки сумели ввести в заблуждение японцев, которые не заметили отхода главных сил русских. Четыре скорострельные пушки тоже, то и дело меняя позиции, временами открывали по врагу беглый огонь, что еще более путало японцев.

Только после полудня они рискнули броситься на штурм. Велико было их удивление, когда они увидели пустые окопы. Они бросились искать врага по блиндажам, и тут начали действовать заложенные ночью фугасы. То тут, то там к небу взлетали огромные столбы дыма, земли и камней, гибли десятки людей. Японцы в ужасе бросились назад. Прошло довольно много времени, пока они решились снова занять покинутые русскими окопы.

Поняв наконец, что перед ними нет противника, японцы сомкнутыми колоннами двинулись по артурской дороге. Но только головная рота вступила на первый мост, как он с грохотом взлетел на воздух, перекалечив не один десяток японских солдат. Испуганные японцы бросились в стороны и опять попадали на мины. Ежесекундно с разных сторон доносился грохот взрывов, и десятки незадачливых потомков богини АматерасуАмиками, как любили называть себя японцы, пачками отправлялись к праотцам. Совершенно обезумевшие перед невидимой опасностью, японцы поспешили отойти в исходное положение. Выдвинув затем вперед небольшие разведывательные части, они до утра не решались двигаться по направлению к Артуру.

Между тем отряд Семенова остановился в восьми километрах от крепости и, никем не беспокоимый, простоял тут до следующего дня.

Осмотрев расположение отряда и отдав Семенову нужные распоряжения, Кондратенко поблагодарил полковника за службу и двинулся в Артур.

На Волчьих горах части Четвертой дивизии нашли позицию в виде неглубоких окопов, вырытых у подошвы хребта, без всяких блиндажей и с очень незначительным числом легких козырьков. Возможности обстрела с этой позиции были ограничены густыми зарослями гаоляна, росшего в двадцати-тридцати шагах кругом. Все это вызвало сомнение — туда ли пришли полки, куда нужно, но при тщательном обследовании окружающей местности нигде больше не было обнаружено никаких признаков укреплений. Сам строитель этого шедевра фортификационного искусства капитан Сахаров благоразумно, вместе с Фоком, заблаговременно уехал в Артур, предоставив самим частям разобраться на месте в расположении окопов. Утомленные ночным переходом, полки начали устраиваться на новом месте, поминая лихом и инженеров, строивших эти позиции, и начальство, заставившее занимать их.

После жаркого, утомительного, душного дня наступила прохладная, сырая ночь. На небе замерцали разноцветными огнями тысячи звезд. По всей линии расположения русских войск загорелись костры, которые четко указывали японцам линии обороны. Некоторые из офицеров запротестовали было, опасаясь демаскировки окопов. Но Савицкий не посчитался с этими возражениями и приказал "огней не гасить до утра", чтобы комары и мошкара не беспокоили солдат. Японцы прекрасно воспользовались этим ориентиром и, тихонько подкравшись по гаоляну почти вплотную к русским, неожиданно кинулись в штыки. Атакованная рота Четырнадцатого полка была вся переколота, соседние же, вместо того чтобы поддержать ее, сами бросились врассыпную. Вскоре весь полк в беспорядке отступил и частично разбежался по окрестным китайским деревням.

Толстый Савицкий в одном белье вскочил на лошадь и ускакал по дороге в Артур. Неизвестно, чем бы весь этот переполох кончился, если бы не подошел из резерва батальон Тринадцатого полка и, охватив японцев с флангов, не заставил их уйти, после чего остатки Четырнадцатого полка были — водворены на свое место.

Весь следующий день шестнадцатого июля, пользуясь тем, что заросли гаоляна подводили почти вплотную к русским окопам, японцы несколько раз бросались в штыки и местами успели прочно засесть в занятых окопах. Но главные силы их, а также артиллерия, подошли лишь к вечеру.

Перед закатом солнца в тылу ненадолго появился Фок и, выяснив у полковых командиров положение дел на участке, велел держаться до конца.

Тут не выдержал даже его любимец Савицкий и громко заявил, что он за свой полк ручаться не может.

— Окопы к утру будут или совершенно пусты, или в них останется ничтожное количество солдат при нескольких офицерах, — доложил он, делая плаксивую мину на своем полном лице.

— Медвежья, что ли, болезнь напала на ваш полк при виде японцев? — усмехнулся генерал.

— Общее переутомление, много случаев дизентерии и порядочное количество легкораненых-все это снижает боеспособность полка, — жаловался Савицкий.

Карьера любого другого командира полка после такого признания была бы спета, но сегодня Фок даже был доволен таким откровенно паническим докладом. Это давало ему право доложить Стесселю, что дивизия доведена до полного истощения и дальше держаться на Волчьих горах не в состоянии.

— Конечно, всегда должно иметь в виду необходимость сохранения людей для обороны крепости, ибо главнейшей нашей задачей является упорная защита Порт-Артура, — предупредил офицеров начальник дивизии в заключение.

Это было понято как прямое указание о ненужности упорного сопротивления на Волчьих горах, и командиры полков сразу повеселели.

Весь день против дивизии Фока шел ожесточенный артиллерийский бой, заставивший ее оставить занятую линию окопов и отойти на следующий хребет. Наступившая ночь на время прекратила бой, зато с рассветом семнадцатого июля японцы обрушились на русских с удвоенной силой, и поредевшие, измотавшиеся полки дрогнули и начали отходить к Артуру; стоявший в резерве Четырнадцатый полк, вместо того чтобы прикрыть отступление, первый ринулся под защиту крепостных батарей.

Видя стремительное отступление русских, командующий японской осадной армией барон Ноги бросил в преследование все свои резервы, надеясь на плечах отходящих частей ворваться в Артур, но тут он ошибся. Находившийся при дивизии генерал Надеин собрал остатки полков и вместе с артиллерией Ирмана оказал решительный отпор противнику. Батареи одна за другой вылетали в стрелковые цепи и в упор, на картечь, расстреливали наступавших японцев. Отдельные взводы и даже отделения стрелков, зацепившись за попутную вершинку, кустарник или грудку скал и камней, надолго задерживали значительно превосходящие силы врага. Но эти разрозненные усилия, лишенные общего руководства, не могли, конечно, остановить движение противника, и к десяти часам утра семнадцатого июля остатки Четвертой дивизии отошли к эспланаде крепости.

Стессель встретил вернувшегося в Артур Кондратенко весьма сухо. Им еще накануне был заготовлен приказ об отрешении строптивого генерала от всех занимаемых должностей "за самовольную отлучку из осажденной крепости".

Когда весть об этом дошла до штаба крепости, Смирнов, считавший Кондратенко своей опорой, всполошился и, не решаясь самостоятельно противоречить начальнику района, отправился за помощью и советом к адмиралу Витгефту. Последний предложил довести до сведения Стесселя через его начальника штаба, что в случае отстранения Кондратенко им будет отправлен специальный миноносец в нейтральный порт с донесением об этом непосредственно царю.

Перепуганный полковник Рейс поспешил к Стесселю и в весьма осторожных выражениях посвятил его а создавшееся положение.

— Плевать я хотел на всех моряков, а Смирнова завтра же смещу с должности коменданта крепости и назначу вместо нею Фока, — начал горячиться Стессель.

— Сейчас получено донесение от генерала Фока, что его дивизия сбита с перевала и, неся сильные потери, отступает к Волчьим горам.

— Во всем виноват Кондратенко. Он, наверное, вмешался в распоряжения Фока и вовремя не поддержал его! — запальчиво ответил Стессель. — Я был совершенно прав, отстраняя от командования этого хитроумного хохла, — упирался начальник района.

Видя, что генерал закусил удила и спорить с ним бесполезно, Рейс решил прибегнуть к помощи Веры Алексеевны. Он дипломатически изложил ей историю с Кондратенко и, выразил свое глубокое сожаление об излишней горячности ее супруга.

Узнав об отступлении Фока, генеральша встревожилась.

— В такие минуты отстранять от дел Кондратенко прежде всего глупо! Затем, кто же заменит его здесь? На Фока после Цзинджоу я не надеюсь. Смирнова пора посадить в сумасшедший дом за его чрезмерную ученость, Анатоль ничего в крепостях не понимает, Надеин стар, Горбатовский глуп, Церпицкий трус, — перечисляла по пальцам генералов Вера Алексеевна. — Роман же Исидорович — инженер, крепостное дело знает, ему и карты в руки! Хорошо, я переговорю об этом с мужем!

В результате бурной беседы в супружеской спальне приказ о Кондратенко был отменен, и Стессель ограничился лишь упреком по его адресу.

Получив сообщение о поспешном отходе полков Четвертой дивизии, Стессель приказал немедленно подтянуть к Артуру отряд Семенова и лично отправился ему навстречу, как всегда, в сопровождении большой свиты.

В трех верстах впереди линии фронта, на повороте старой артурской дороги, генерал остановился в ожидании подхода частей Седьмой дивизии. Среди генеральской свиты находились Никитин, Рейс, Сахаров, Гантимуров и еще человек десять штабных офицеров и просто прихлебателей, чающих получения различных благ. Кондратенко с Науменко и Звонаревым проехали навстречу отряду. Завидев своего начальника дивизии, который только что с ними провел несколько тяжелых дней на Зеленых горах, стрелки приободрились и подтянулись.

— Да здравствует наш генерал! Ура Кондратенко! — понеслось по стрелковым частям.

Роман Исидорович, весь сияющий, что-то кричал им в ответ и размахивал фуражкой.

Заняв затем место во главе колонны, Кондратенко сам повел полки мимо Стесселя. Поравнявшись с начальником района, генерал, салютуя шашкой, подъехал к нему и отдал рапорт. Звонарев и Науменко, присоединившись к свите Стесселя, наблюдали за прохождением частей отряда.

Впереди, с развернутым знаменем, дважды пробитым пулями в последних боях, шел под музыку Двадцать пятый стрелковый полк. Стройными рядами, строго выдерживая равнение, шли стрелки под бодрящие звуки оркестра. Многие из них были перевязаны, но, несмотря на это, имели бодрый вид. Взвод за взводом, рота за ротой, батальон за батальоном, выдерживая дистанцию, шли один за другим Двадцать пятый и Двадцать шестой полки, временно сведенные после боев в несколько рот. За ними двигалась артиллерия, тяжело громыхая орудиями. Впереди на вороном коне ехал заросший густейшей черной бородой, с перевязкой на голове, командир дивизиона полковник Мехмандаров. За ним тянулись длинной лентой орудийные запряжки, вороные — в первой батарее, гнедые — во второй и рыжие — в третьей. После дивизиона шла рота Квантунского флотского экипажа. Огромный матрос Бабушкин нес перед ротой большой развевающийся по ветру Андреевский флаг. Матросы двигались по-морскому — чуть вразвалку, с особой, только им присущей лихостью. Надетые набекрень фуражки с развевающимися сзади черными ленточками придавали им бравый, залихватский вид. Молоденький мичман, ведший роту, взмахнул своим палашом и подошел к Стесселю, который милостиво протянул ему руку и сказал несколько приветственных слов. Шествие замыкала сводная рота пограничников.

Стессель здоровался и благодарил части за их боевую работу. По мере того как проходили все новые ряды, он повернулся к Кондратенко и, крепко пожав ему руку, поблагодарил за блестящий вид вверенных ему стрелков и матросов.

— Можно подумать, что они идут не после боя, а с царского парада в Царском Селе! — восторгался он.

— Едва ли — их туда пустили бы с перевязанными головами и руками, — заметил в ответ Кондратенко.

— Да, там порохом пахнет только во время салюта, — согласился начальник района.

Когда весь отряд прошел, Кондратенко, официально взяв под козырек, обратился к Стесселю:

— Разрешите мне, ваше превосходительство, вместе с моими полками отправиться на помощь Четвертой дивизии.

— Прошу вас! Отныне она входит в ваше подчинение как начальника сухопутной обороны крепости — ответил Стессель.

На лицах Рейса, Сахарова и Гантимурова выразились недоумение, растерянность и досада.

— Подполковник Науменко, прапорщик Звонарев прошу вас следовать за мной, — обернулся генерал отыскивая их глазами среди свиты, и тронул свою лошадь широкой рысью.

В это время, как бы салютуя ему, с верков Артура раздался тяжелый грохот крепостных орудий.

Тесная блокада Артура началась.