Глава третья

После штурмовых дней на позициях настало затишье. Редко-редко в раскаленном, знойном воздухе летних артурских дней раздавался одиночный орудийный выстрел. Целыми днями солдаты лежали в тени блиндажей и козырьков, предаваясь отдыху. На батареях литеры Б и Залитерной жизнь шла размеренном чередом. Шесть дней каждый взвод проводил на позициях, а затем на двое суток шел на отдых на Утес. С солдатами менялись и офицеры.

Открытый на Утесе околоток для слабосильных был почти пуст. Рива и Шура вполне справлялись с работой. Гудима, опираясь на палочку, тихонько бродил по двору, наводя порядок среди артиллеристов и выздоравливающих.

Рассчитав, что Звонарев должен находиться на Утесе, Варя утром прискакала верхом. Подъехав к батарее, она, как всегда, оставила лошадь около кухни и отправилась в офицерский флигель. Там она прошла к комнате Звонарева и постучала в дверь. В ответ послышался женский голос, просивший немного обождать. Варя мгновенно насторожилась — голос показался ей знакомым. Кроме того, самый факт нахождения женщины в этот час в комнате Звонарева возбудил в ней ревнивые предположения. Варя нетерпеливо топала ногами, дверь наконец отворилась, и она оказалась лицом к лицу с Ривой. От неожиданности и удивления Варя несколько мгновений была совершенно неподвижна. Рива была тоже не менее удивлена и во все глаза смотрела на гостью. Она не понимала, зачем так рано Варя могла оказаться на Утесе.

— Войдите, пожалуйста, — первая опомнилась Рива.

Девушка вошла и быстрым взглядом окинула комнату. На вешалке у двери вперемешку висели женские платья и офицерские кителя, под ними красовались ботфорты со шпорами рядом с лакированными дамскими туфельками. На столе лежали крахмальные манжеты и приготовленная для починки мужская рубаха, но самого Звонарева не было.

— Где он? — глухо спросила Варя. Лицо ее запылало багровым румянцем.

— Сережа? Он на Залитерной.

То, что Рива назвала Звонарева просто по имени, окончательно нарушило душевное равновесие Вари.

— Вы зачем здесь? — резко спросила она.

— Я здесь живу, — ответила Рива, не понимая раздражения гостьи.

— Вы... Вы завлекли его, мерзкая тварь, вы хотите сделать его несчастным на всю жизнь, но... но это вам не удастся! — трясясь от ярости, закричала Варя и, хлопнув дверью, вылетела яаружу.

— Позвольте, вы не поняли!.. — кинулась было ей вслед Рива, но Варя, ничего не помня от горя и обиды, одним махом взлетела на свою Кубань и, огрев ее нагайкой, карьером понеслась с Утеса. Слезы градом катились по ее лицу, косынка съехала с головы, волосы растрепались. Она стремилась скорее повидать Звонарева и выяснить характер его отношений с Ривой. Ее самолюбие было больно уязвлено.

"Как мог этот низкий человек так долго обманывать меня, утверждая, что между ними ничего нет! Заставлю его публично сознаться в этой связи и порву с ним окончательно! — вихрем неслись мысли в голове девушки. — Я-то ему верила, я-то о нем заботилась..."

Затем с чисто женской логикой она начала подыскивать оправдание для Звонарева.

"Не столько виноват он, сколько эта подлая тварь.

Очевидно, она пренагло явилась к нему сама и стала с ним жить, а он... шляпа, тряпка, не мог устоять и забыл обо мне! — всхлипнула Варя при этой мысли. — Быть может, он и вообще обо мне не думает, — пришла она к совсем печальному выводу, но тотчас его отвергла. — Думал и будет думать, и никому я его не отдам".

Размышляя таким образом, она доскакала до города.

На Пушки-нской улице ее окликнули.

— Варя, что случилось? Куда ты мчишься в таком неприличном виде? Посмотри на себя! Как тебе не стыдно появляться на улицах такой растрепанной.

Девушка оглянулась и увидела на тротуаре Веру

Алексеевну.

— Ни-че-го! — все еще сквозь слезы отозвалась она.

— Сойди с лошади и пойдем к нам. Ты приведешь себя в порядок, — распорядилась генеральша.

Варя повиновалась.

Пока Варя приводила себя в порядок. Вера Алексеевна продолжала выспрашивать о том, что ее так огорчило. Девушка сперва отнекивалась, но затем все рассказала и при этом опять так расплакалась, что ее пришлось отпаивать водой.

— И охота тебе убиваться из-за какого-то Звонарева!

Да он твоего ногтя не стоит! Есть много более достойных, чем этот противный прапорщик... — уговаривала генеральша.

— Он совсем не противный...

— Что ты в нем нашла? Случайный человек на военной службе, наверное, из поповского рода, гол, как сокол, невоспитан и к тому же, оказывается, грязный развратник!

— Неправда! Это она во всем виновата.

— А почему, собственно, эта мерзкая тварь оказалась на Утесе? Что ей там делать? Тут что-то неспроста!

— Приехала к нему...

— Только ли поэтому? — подозрительно спросила Вера Алексеевна. — Не знаю!

— Я займусь ею сама сегодня же, и мы ее уберем оттуда на Ляотешань или Голубиную бухту. Туда твой красавчик не особенно разъездится.

Варя просияла.

— Эх, Варя! На тебя давно заглядывается наш Гаитимуров, а ты и не замечаешь!

— Отвратительный слизняк!

— Неправда! Молод, интересен, старинного княжеского рода, принят в высшем свете. Правда, за душой у нею ничего нет, но зато ты не бесприданница. Будешь княгиней, быть может, попадешь ко двору.

— Весь скользкий, мягкий, противный, — брезгливо ответила Варя.

— Ладно! Я с твоей матерью поговорю об этом. Она тебя наставит на путь истинный, а пока поезжай-ка ты домой. С такой заплаканной физиономией стыдно на людях показываться.

Варя взглянула в зеркало на свое распухшее от слез лицо, красные глаза и, попрощавшись, отправилась домой.

Как только она уехала. Вера Алексеевна приказала позвать к ней жандармского поручика Познанского.

— Честь имею явиться, ваше превосходительство! — вытянулся он перед генеральшей.

Она милостиво протянула ему руку, к которой поручик почтительно приложился.

— Садитесь, пожалуйста. Я пригласила вас к себе, чтобы попросить мне помочь в одном деле.

— Весь к вашим услугам, — расшаркался жандарм.

Генеральша рассказала о пребывании Ривы на Утесе.

— Эта жидовка наводит меня на подозрение. Что ей делать на Утесе, и почему она поселилась именно у Звонарева, который долгое время состоял при Кондратенко и досконально знает расположение и состояние всех укреплений Артура?

— Прикажете все расследовать?

— Не только расследовать, но и обезвредить эту тварь. — И генеральша состроила презрительную гримасу.

— Слушаюсь! Немедленно будет исполнено! Разрешите идти? — Познанский вскочил и мгновенно исчез за дверью. Затем он направился в штаб Стесселя. Зайдя к начальнику штаба полковнику Рейсу, он попросил у него приказа о производстве обыска в квартирах-Ривы в Новом городе и Звонарева на Электрическом Утесе и их аресте в случае обнаружения подозрительных материалов.

— Прапорщика Звонарева? — удивился Рейс. — Вы ведь знаете, что это протеже Кондратенко и почти зять Белого. Без ведома начальника района не могу, — отказал Рейс.

— Это распоряжение самой Веры Алексеевны.

Полковник испытующе посмотрел на Познанского.

— Хорошо! Я проверю потом ваше заявление.

Через четверть часа жандарм вышел с нужной бумажкой в кармане. По дороге к себе он мысленно набросал план действий. На Электрический Утес ему ехать не хотелось, так как он опасался столкновения с артиллерийскими офицерами, которые не переносили жандармов. В домике же Ривы можно было рассчитывать и на поживу при обыске. Поэтому, придя в жандармское управление, он предложил своему начальнику ротмистру князю Микеладзе отправиться на Утес. Ротмистр, не отличавшийся сообразительностью, согласился. Вскоре оба жандарма двинулись в путь.

На Утесе Микеладзе сперва зашел к Гудиме, предъявил свои полномочия и с ним отправился в комнату Звонарева. Появление жандармов повергло Риву в неописуемый ужас. Она совершенно растерялась, заплакала и бессвязно уверяла, что она ни в чем не виновата.

Ротмистр не замедлил счесть все это за косвенное доказательство своих подозрений и рьяно принялся за обыск. В результате были обнаружены завалявшийся старый план Артура, несколько неоконченных проектов батарей с объяснительной запиской к ним. Захватив все это, жандармы увезли с собой и Риву.

— Добрались-таки и сюда, сволочи, — выругался Лебедкин, издали наблюдавший с солдатами за происходящим.

— Нет нашего поручика. Он бы ее в обиду не дал.

Живо бы прогнал отсюда этих стервецов, — поддержали солдаты.

— Я сейчас поеду на Залитерную с обедом, — вмешался Заяц, — и сообщу все прапорщику.

— Только лети духом, чтобы они скорее тебя не добрались туда.

— Кухня-то сегодня полупустая, мигом доберемся.

Белоногов, запрягай, — скомандовал Заяц своему помощнику.

Доставив арестованную на гарнизонную гауптвахту,

Микеладзе отправился на Залитерную за Звонаревым.

Прапорщика там не оказалось. Предупрежденный Зайцем, он отправился на батарею литеры Б посоветоваться с Жуковским. Борейко же при виде жандарма не замедлил взъерошиться.

— Если бы прапорщик и был здесь, то все равно я не допустил бы его ареста. А пока что прошу освободить батарею от вашего присутствия, — отрезал он ошарашенному ротмистру.

— Вы забываете, что я прибыл по распоряжению штаба Стесселя.

— Прибыли вы не ко мне, нужного вам лица здесь нет. Поэюму ваше пребывание на Залитерной совершенно излишне. Эй, подать экипаж начальника жандармского управления! — приказал поручик.

— Но хоть укажите, где сейчас находится Звонарев.

— Мне это совершенно неизвестно.

Микеладзе нехотя направился к экипажу.

— Вашбродь, прапорщик Звонарев просят вас к телефону, — подбежал в это время денщик Борейко.

— Идиот, — зашипел на него поручик, но было уже поздно. Жандарм быстро обернулся.

— Вот и прекрасно. Я сейчас переговорю с ним и попрошу его приехать сюда, — проговорил он.

Но вместо прапорщика ротмистру пришлось говорить с Жуковским.

— Поскольку я не получил от своего начальника никаких распоряжений относительно Звонарева, я не считаю возможным выполнить ваше требование, — ответил кашпан. — Вам придется лично предъявить мне приказ об аресте.

— Не могу же я этого сделать по телефону.

— Остается одно-прибыть ко мне на лигеру Б.

На фронте было тихо, и это придало храбрости жандарму. Скрепя сердце он отправился к Жуковскому.

— Николай Васильевич, гоните эту сволочь в шею и без разрешения Белого Сереже не выдавайте, — тотчас же проинструктировал своего командира Борейко.

Увидев подпись Рейса, Жуковский заколебался и предложил Звонареву самому решить, что ему делать.

— Раз есть приказ, надо ему подчиниться, — со вздохом проговорил Звонарев.

— Я же немедленно обо всем сообщу в Управление артиллерии. Все, конечно, быстро выяснится, — обрадовался Жуковский.

Звонарев стал прощаться. Солдаты недоумевающе спрашивали друг у друга, почему забирают прапорщика.

— Донос на него был, что он японцу в руку играет, — сообщили наиболее осведомленные телефонисты.

— Чепуха все это! То-то он позавчера не менее батальона побил да покалечил, когда сам из пушки с Жигановым стрелял.

— Это, знать, он для отводу глаз!

— За такой отвод японец небось его не поблагодарит.

— Прощайте, братцы! Дай вам бог удачи! — обратился к ним Звонарев.

— Счастливо! Скорей до нас вертайтесь назад, — хором ответили артиллеристы.

Пока Микеладзе орудовал на Утесе и батарее литеры Б, Поз и а некий тоже не терял времени. Подойдя к домику Ривы в Новом городе, он предусмотрительно оцепил его, а затем, обойдя со двора, стал стучать в заднюю дверь.

Куинсан тихо беседовала со старым китайцем, почтительно выслушивая его указания, когда раздался стукв двери. Выглянув в окно, она увидела, что дом оцеплен жандармами. В страхе она сообщила об этом своему гостю.

— Что бы ни случилось, говори одно: не знаю, не знаю, не помню, все отрицай. Русские жандармы и власти особенной понягливостью не оглнчаются. Не думаю, чтобы они смогли разоблачить меня, а тем более тебя, — наставлял старик девушку.

— Может, постучат и уйдут? — предположила Куинсан.

— Это молодой жандарм, поручик Познанский, — разглядел в щелку старик. — Он обязательно ворвется в дом. Захочет отличиться. Будь с ним особенно осторожна...

Все окна были закрыты, внутри не было слышно ни малейшего движения, домик казался пустым. Поручик призадумался. Принадлежи дом только Риве, он без стеснения выломал бы двери и произвел обыск. Но ему прекрасно было известно, что дом находится в аренде у лейтенанта Акинфиева. Вломиться в квартиру морского офицера — значило иметь крупные неприятности с флотским начальством. Это не сулило Познанскому ничего хорошего.

— Постучи посильнее в последний раз, а там придется обождагь чьего-либо прихода, чтобы попасть внутрь, — распорядился он.

С энергией жандармы забарабанили во все окна и двери. От их чрезмерного усердия посыпались кое-где стекла.

— Осторожнее, косолапые идиоты! — прикрикнул поручик.

— Слыхать, ходют, вашескородие, — обрадованно доложил один из унтеров.

— Отворяй дверь живо, сволочь, — заорал Познанский, заметив в одном из окон Куинсан.

Девушка поспешила выполнить приказание..

— Ты оглохла, что ли, дура, — накинулся на нее жандарм.

— Моя сипи, сипи, ничего не слышай, — пробормотала, низко кланяясь, испуганная Куинсан.

Войдя в дом, жандармы бросились обшаривать все закоулки и вскоре извлекли из одной кладовушки старого нищего.

— Моя старая папа, — бросилась к нему Куинсан. Нищий казался страшно испуганным и усиленно кланялся.

— Шпион, сволочь! — проговорил Познанский, дергая его за косу.

— Моя чесни китайса, — со стоном проговорил старик, откидываюсь назад.

— Что ты тут делаешь, старый хрыч? — буркнул Познанский.

— Куш, куш мала-мала.

— Моя чифан ему дай, — вмешалась Куинсан.

— Недурна канашка, — взял ее за подбородок жандарм. — У такой обезьяны и такая дочка! Силин, нет ли там отдельной комнаты? Мне надо поговорить по секрету с ней, — обратился он к своему старшему унтер-офицеру.

— Спальня имеется, вашбродь, в ней кровать пуховая, — понимающе улыбнулся Силин.

— Вы тут присмотрите за стариком, чтобы не сбежал, — распорядился поручик.

— Не извольте беспокоиться — углядим, вашбродь, — успокоил Силин.

Старик сидел на табуретке, совершенно безучастный ко всему окружающему.

— Эх, старик! — обратился к нему один из жандармов, оставшихся на кухне. — Дело твое худое есгь, будет тебе кантами. — И он выразительно ударил себя ребром ладони по шее.

— Моя чесни китайса.

— А зачем долго не отпирал дверь?

— Шибко ломайло, шибко старашно. Ч и А а и — еда, обед.

Унтер закурил и стал поглядывать в двери комнат, другой перебирал кастрюли, выбирая себе по вкусу. Старик неожиданно метнул в сторону и исчез за дверью.

— Стой, куда? — бросились за ним жандармы.

Старику удалось бы убежать, но на его несчастье, выбегая во двор, он налетел на одного из расставленных снаружи унтеров. На крик сбежались остальные жандармы и сам Познанский, не успевший "допросить" Куинсан.

— Вяжи стервеца, да покрепче! — распорядился Силин. — Старый, а силы больше, чем у молодого.

Избитого, связанного по рукам и ногам нищего заперли в сарай и рядом с ним посадили караульного. Познанский больше не сомневался, что пойманный-шпион, и, обрадованный удачей, торопился закончить обыск. Ничего подозрительного найдено не было.

Через полчаса старика и Куинсан под конвоем отвели на гауптвахту, а Познанский поспешил с докладом к Микеладзе. Затем они отправились в штаб Стесселя. Ознакомившись с делом, генерал приказал весь материал отправить к председателю крепостного суда, генералу Костенко.

Вернувшись домой, Варя, чтобы отвлечься от своих грустных мыслей, усиленно занялась хозяйством, помогая матери.

Рива не выходила у нее из головы. Она ломала голову над тем, как разъединить ее с Звонаревым. В помощь Веры Алексеевны она не верила.

— Найду лейтенанта, который содержит ее, и все расскажу ему, — наконец решила она.

Но ни его фамилия, ни теперешнее местонахождение ей не были известны. Варя решила попытаться узнать фамилию Ривиного друга у старшего писаря Управления артиллерии Севастьянова, который был в курсе всех артурских дел.

— Петр Евдокимович, не знаете ли фамилию того моряка, который содержит эту... Риву? — спросила она его.

— Вы хотите сообщить ему о ее аресте?

— Как аресте?

— Разве вы не знаете, барышня? Ее забрали вместе с прапорщиком Звонаревым.

— Звонарев арестован? — побледнела Варя.

— По распоряжению полковника Рейса. Обвиняется чуть ли не в шпионаже.

— О господи! Да кому же могла прийти в голову такая нелепая мысль?

— Не знаю. Сейчас они на гауптвахте, а вечером их будут судить.

У Вари подкосились ноги, и она опустилась на табуретку, почти теряя сознание.

— Вам нехорошо, барышня? Я сейчас принесу воды, — засуетился Севастьянов. — Да вы не волнуйтесь. Их, наверное, генерал Костенко оправдают.

Преодолев минутную слабость, Варя поспешила домой.

— Папочка, Сереж... Сергей Владимирович арестован! — влетела она в кабинет отца.

— Да, знаю, какое-то недоразумение, — спокойно ответил Белый.

— Его сегодня судить будут! — с отчаянием проговорила Варя.

— Тем лучше. Костенко его знает по работе и, конечно, быстро разберется во всем.

Варя постояла несколько секунд в нерешительности.

— А его не повесят, папа?

— За что? Разве за то, что сбил тебя совсем с панталыку. Так за это надо прежде всего тебя драть, чтобы дури в голове было меньше.

— Все это неправда, папа! — смущенно проговорила девушка и поспешила выйти.

— Скорее к Костенко, — шептала она, выходя из дому.

Костенко по-прежнему жил на так называемых дачных местах, расположенных в седловине между отрогов Золотой и Крестовых гор.

Варя застала его отдыхающим после обеда.

— Не приказали до вечера будить, — сообщил девушке денщик.

— Он знает, что сегодня состоится заседание суда по делу о шпионстве?

— Нынче почти каждый день кого-нибудь судят, — равнодушно ответил солдат.

Подождав немного. Варя решительно вошла в дом и поскреблась в дверь кабинета, но ответа не последовало. Тогда она осторожно открыла дверь и тихонько ок ликнула генерала.

— Кто там? — спросонок не разобрался Костенко.

— Это я, — вошла девушка.

— А, попрыгунья-стрекоза! Входи, входи. Зачем ко мне залетела?

— Он совсем ни при чем, это все она! — заволновалась Варя.

Костенко протер глаза и удивленно уставился на свою гостью, которая, захлебываясь и глотая слова, довольно бестолково рассказала о цели своего посещения.

— Вы, Михаил Николаевич, обязательно должны его освободить, — закончила она.

— Так это о твоем дружке сердечном дело идет? Но ведь там замешана еще какая-то особа. Я сначала думал, что просто идет разговор о шпионах, и тут разговор короткий: вздернуть, и дело с концом. А тут, оказывается, целый роман с контрабасом, даже с двумя, — лукаво подмигнул он.

— Даю вам честное слово, что он ни при чем сложила на груди руки девушка.

— Было бы очень просто разрешать судебные дела на основе таких заявлений, — расхохотался Костенко. — Дайка я еще посмотрю присланный материал. — И он, оседлав очками свой нос, стал читать донесения жандармов.

— Интересно знать, что послужило началом дела. Тут имеется лишь предписание штаба Стессел-я о производстве ареста. Но почему было отдано такое распэряжение, неясно, — бормотал генерал. — Ну, тут все пустяки, а это посерьезнее. Так, так! Прямых улик нет, но косвенные имеются, и их придется проверить, — резюмировал прочитанное Костенко. — Я лично не думаю, чтобы этот, как его... Звоников...

— Звонарев, — поправила Варя.

— Ну, все равно, чтобы он был замешан! Простое стечение обстоятельств.

— Вы пригласите папу в свидетели?

— Зачем беспокоить Василия Федоровича?

— Это же его офицер, он может дать о нем отзыв, и Кондратенко тоже.

— Конечно, суд примет во внимание мнения таких почтенных людей.

— Тогда я приведу папу на суд. И мне можно будет присутствовать на заседании?

— Не полагается. Дело пойдет при закрытых дверях.

— Хоть одним глазком посмотреть, что там будет делаться...

— Там видно будет,

Варя распрощалась и упорхнула, а Костенко, охая и кряхтя, стал собираться на службу.

После долшх настояний Варе все же удалось уговорить отца побывать на суде, Кондратенко же она так и не нашла.

Было около шести часов вечера. Дневной жар понемногу начал спадать. С моря потянуло прохладой. На улицах города появились гуляющие. Японцы молчали. На "Этажерке" играла музыка. С кораблей съезжали моряки. Китайцы-лоточники расположились у входа на бульвар.

Варя с отцом, свернув с набережной, направились к гарнизонному собранию, где обычно заседал военный суд. По дороге их нагнал уже немолодой, полный адъютант крепостной артиллерии, призванный из запаса прокурор порт-артурского окружного суда, поручик Азаров.

— Вы куда торопитесь, Иван Иванович? — спросил его генерал.

— Я назначен сегодня выступать в качестве обвинителя на заседании суда.

— Так это вы будете доказывать, что Эвонарев виноват? — коршуном накинулась на него Варя.

— Зная ваши симпатии к нему, ограничусь требованием его расстрела, а не повешения.

— Как? Расстрелять? — не поняла шутки девушка и громко всхлипнула. — Он совсем невиновен, — сквозь слезы проговорила она.

— Не смей реветь на улице, — рассердился Белый, — иначе мы сейчас же отправимся домой! Вот уж действительно, "что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом"!

— Не волнуйтесь, Варя, все кончится пустяками, — успокаивал девушку Азаров. — Против нашего Сергея Владимировича обвинение очень слабое.

— А кто будет защитником?

— Капитан Вениаминов, командир Саперной батареи.

— Петр Ерофеич? — спросила Варя.

— Он самый.

— Где его можно видеть?

— До заседания суда едва ли поймаете. Он будет готовить защитительную речь.

— Я ему помогу.

— Он и без твоей помощи обойдется. Сядешь около меня, — остановил ее отец.

Гарнизонное собрание помещалось в одноэтажном кирпичном здании и имело снаружи казарменный неуютный вид. Внутри обстановка была тоже неказистой.

Одна из комнат служила залом заседания, а в соседней каморке происходили совещания суда. Перед зданием был разбит небольшой цветничок с несколькими аллеями. Сюда направился Белый с дочерью. К ним тотчас же стали подходить артиллеристы. Первым подошел, как всегда отдуваясь, Тахателов.

Появился Вениаминов. Варя бросилась к нему навстречу.

— Вы его защитите, Петр Ерофеич? Он-в чужом пиру похмелье.

— Вы имеете в виду мосье Звонарева?

— Ну конечно!

— Я надеюсь на его полное оправдание, что же касается остальных...

— Я интересуюсь только Сергеем Владимировичем.

Капитан улыбнулся и хотел что-то сказать, но его позвал Костенко.

Варя вышла из палисадника на улицу. К собранию подходила группа подсудимых. Впереди шел Звонарев, поддерживая бледную, едва стоящую на ногах Риву. Варя даже не поверила сразу, что это та самая интересная женщина, которую она видела сегодня утром. Прапорщик тоже имел растерянный, испуганный вид. Увидев девушку, он слабо ей улыбнулся.

— Все будет хорошо, Сергей Владимирович! — громко крикнула Варя, желая его подбодрить.

Конвойные совсем не обращали внимания на офицера, всецело занятые наблюдением за стариком нищим и Куинсан.

— Не отставай, — то и дело покрикивали на них солдаты. — Все равно убечь не дадим!

На небольшом расстоянии от арестованных тихонько шел Вен Фань-вей, внимательно вглядываясь в старого китайца, устало бредущего рядом с солдатами. Вен то равнялся с ним, то заходил вперед, стараясь возможно лучше разглядеть арестованного. Особенно привлекал внимание Вена глубокий шрам на шее старика. Сомнений не было-этого "старика" он хорошо знал... Увидев Варю с отцом. Вен подошел к ним и нерешительно остановился.

— Что тебе, Вен? — спросила Варя.

— Надо мало-мало говори, — ответил Вен, кланяясь.

— Я слушаю, Вен, — довольно рассеянно отозвалась Варя.

— Я знай старик. Он генерал Танака, — шепогом проговорил Вен.

— Что ты говоришь несуразицу! — удивилась девушка. — Откуда здесь взяться Танаке? Просто, быть может, переодетый шпион?

— Я говори правда-это Танака, — настаивал садовник. — С нима Куинсан. Тоже японса есть.

Взволнованная Варя поспешила передать это отцу.

— Чепуха, не может этого быть! — отмахнулся генерал.

— Послушай, папа, это надо проверить. Едва ли Вен стал бы говорить чепуху. Помнишь, у нас была карточка из Владивостока. Танака там был военным агентом. Та, что в большом альбоме. Пусть Вен ее быстренько принесет сюда. Я напишу маме записку, дай карандаш...

Черкнув несколько слов. Варя подозвала Вена.

— Вен, голубчик, сбегай домой, отдай маме эту записку, возьми карточку и быстро обратно.

Схватив записку. Вен бросился бежать.

Вскоре началось заседание суда. В небольшой комнате поставили накрытый красным сукном стол и с треугольной призмой зерцала. Около окна, за загородкой, поместились подсудимые, окруженные конвоем. На стульях расселись свидетели: Микеладзе с Позна неким и участвовавшие в обыске жандармы. В стороне от них сел Белый и другие артиллерийские офицеры. Варя проскользнула в комнату и забралась в оконную нишу, спрятавшись за портьерой.

Делопроизводитель суда по списку стал проверять наличных свидетелей и подсудимых. Затем из задней комнаты вышел Костенко в сопровождении членов суда, артиллерийских капитанов Страшникова и Вамензона. Варя поморщилась-оба офицера были известны как жестокие формалисты и педанты. Началась процедура привода к присяге свидетелей.

Вечернее солнце заглянуло в окно и ярко осветило старика. Тот зажмурился и огодвинулся в тень. Варе вдруг показалось знакомым его лицо.

Началась судебная процедура. Микеладзе и Познанский подробно изложили дело.

— Откуда получил полковник Рейс сведения о наличии шпионской организации? — спросил Вениаминов.

— Из секретных источников, не подлежащих оглашению, — без запинки ответил Познанский.

Солнце продолжало освещать подсудимых, и старик все сильнее ерзал на месте, укрываясь в тени. Костенко изредка посматривал в его сторону.

Члены суда тихонько переговаривались между собой.

— Эта куколка совсем недурна, — шепнул Страшников на ухо Костенко, кивнув на Куинсан, — жаль будет вешать!

— Старый греховодник! Смотрите, жена узнает, пропишет вам ижицу, — отозвался генерал.

— И жидовочка хороша, только уж очень испугана, — вставил Вамензон, происходивший сам из крещенных евреев-кантонистов.

Внимание Костенко все больше привлекало упорное нежелание старика быть освещенным солнцем. Генерал даже засопел от раздражения. Варя не сводила глаз с Звонарева.

Перешли к допросу подсудимых. Прапорщик чуть дрожащим голосом дал подробные объяснения по всем пунктам. Затем наступила очередь Ривы. Она сбивчиво начала говорить, что ничего не знает и ни в чем не виновата.

— А ее отец часто бывал у вас? — спросил Азаров, указывая на нищего.

— Не особенно, ему подавали милостыню, кормили и отпускали с миром, ничего плохой о нем сказать не могу.

— Кто чаще всего посещал вашу квартиру?

— Моряки с различных судов.

— Не вели ли они разговоров на служебные темы?

О положении эскадры, распоряжениях начальства?

— Говорили о своих делах, я в них мало разбираюсь.

— Кто из сухопутных офицеров бывал у вас?

— Поручик Борейко, прапорщик Звонарев... кажется, больше никого.

— Звонарев у вас не ночевал? — в упор спросил Вамензон, краем глаза поглядывая на Белого.

Варя, Рива и прапорщик одновременно вспыхнули.

— Ни разу!

— Это верно? — обернулся к Звонареву Костенко.

— Подтверждаю своим честным словом, — твердо ответил прапорщик, краснея еще пуще.

На все обращенные к Куинсан вопросы она односложно отвечала:

— Моя не знай.

Наконец перешли к допросу старика. Он встал и усиленно закланялся, бормоча что-то невнятное себе под нос. Костенко старался припомнить, где он видел это лицо.

Внимательно смотрел на старика и генерал Белый.

В руке он держал фотографию. На ней был изображен Танака в полной парадной форме военного консула.

— Не могу припомнить, где я пилел это лмио, — обратился к Белому Костенко.

— Сейчас мой садовник скажет дочери, что этот старик — старый генерал Танака. Я ему не поверил, а теперь и меня берет сомнение-вот фотография, — признался Белый.

Костенко, в свою очередь, стал разглядывать фотографию. Заметив это, арестованный отвернулся в сторону, как бы пряча лицо от падающих на него лучей солнца.

— Поверни-ка его мордой к свету, — приказал Костенко солдатам.

Те без церемонии повернули китайца. Костенко ясно увидел шрам на шее арестованного. Был этот шрам заметен и на фото.

На лице генерала появилось выражение величайшего изумления. Он даже привстал со стула и, пристально смотря на старика, заикаясь проговорил:

— Ва... ва... ваше превосходительство, неужели это вы?

Нищий сделал было непонимающее лицо.

— Он! Я тоже его узнала! — сорвалась с места Варя.

Старик мгновенно преобразился. Сразу выпрямившись, сн с приятнейшей улыбкой вежливо раскланялся с Костенко и Варей.

— Не буду отрицать, это я, — на чистейшем русском языке ответил он.

В комнате произошло движение. Белый вскочил со своего места и громко вскрикнул:

— Генерал Танака!

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — приветствовал его японец.

Коявойные, разинув рты, следили за происходящим. Рива и Звонарев, позабыв о своих горестях, с изумлением смотрели на своего соселп по скамье подсудимых. Только Куинсан по-прежнему продолжала сидеть, безучастно смотря себе под ноги.

— Подать генералу кресло, — первым опомнился Костенко.

Двое жандармских унтер-офицеров со всех ног кинулись исполнять это распоряжение. Танака, поклонившись, уселся в него с чувством собственного достоинства.

— В подсудимом мною и генералом Белым опознан генерал-майор императорской японской армии барон Танака, бывший военный агент во Владивостоке. Прошу это занести в протокол, — торжественно заявил Костенко, когда общее волнение в зале несколько улеглось. — Вы подтверждаете это, ваше превосходительство? — обратился он к японцу.

— Вполне, ваше превосходительство. — И оба генерала церемонно раскланялись.

— Приступим в таком случае к продолжению судебного заседания.

— Не сочтете ли возможным, ваше превосходительство, сообщить суду, с какого времени вы, находитесь в Артуре? — задал вопрос Азаров.

— С начала военных действий.

— Чем вы изволили заниматься?

— Выполнял поручения его величества императора

Японии.

— В чем же они состояли?

— В оказании посильной помощи императорской японской армии.

— В какой форме она выразилась?

— К своему великому сожалению, я лишен возможное ги ответить на этот вопрос.

— Признаете ли вы в таком случае себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Конечно, нет! Я как солдат обязан выполнять беспрекословно любые приказания своего божественного императора.

На этом допрос окончился. После речи Азарова и Вениаминова суд удалился на совещание. Присутствующие в зале офицеры гурьбой столпились около подсудимых. Белый дружески поздоровался с Танакой.

— Ваша дочь, Василий Федорович, так выросла, что совсем стала невестой, — проговорил японец, кланяясь издали приветствовавшей его Варе. Затем внимание Вари вновь перешло к Звонареву. Пробравшись к нему, она шепотом сообщила о своих переговорах с Костенко и Азаровым.

Суд совещался недолго. Костенко предложил оправдать Звонарева за недоказанностью обвинения, а остальных приговорить к смертной казни через повешение.

— Звонарева бы следовало все же для острастки подержать на гауптвахте: вольнодумен и в бога не верит, — заикнулся было Вамензон.

— Не следует забывать, что он почти родственник

Белого. Генерал по личному почину явился даже на суд, чтобы дать показания в его пользу, — напомнил Костенко.

— Из уважения к мнению вашего превосходительства, а также к моему командиру, я не буду возражать против оправдания прапорщика, — поспешил согласиться Вамензон.

На этом и порешили.

— Встать, суд идет! — скомандовал дежурный комендант.

Костенко в сопровождении членов суда вошел в помещение. В зале сразу заволновались.

— "По указу его императорского величества, — начал читать председатель суда, — порт-артурский военный суд и так далее... признал прапорщика Звонарева невиновным и постановил из-под стражи освободить".

У Вари вырвался вздох облегчения, и она чуть не запрыгала на месте от радости, дальнейшее чтение она слушала в пол-уха.

— "Повесить... повесить... повесить", — закончил чтение генерал.

Рива ахнула и потеряла сознание. Звонарев едва успел ее подхватить. Произошло замешательство.

Куинсан же и Танака сохранили присутствие духа.

— Приговор может быть обжалован генералу Стесселю, которому принадлежит право конфирмации, — разъяснил Костенко осужденным. — Объявляю заседание суда закрытым.

— Поздравляю вас, Сергей Владимирович, с освобождением, — с чувством проговорил Белый.

— И я тоже, — подскочила Варя. — Вы, кажется, и не рады.

— Надо спасти Риву во что бы то ни стало! — вместо ответа проговорил прапорщик.

— У нее и без вас найдется досгаточно спасителей, — не удержалась Варя.

— Надеюсь, ваше превосходительство не в претензии на нас за несколько своеобразное проявление гостеприимства, — подошел Костенко к японцу.

— Ни в какой мере, ваше превосходительство! Незваный гость хуже татарина, по вашей русской пословице, а я как раз и принадлежу к числу таковых.

— Не имеете ли каких-либо пожеланий? Все возможное мною будет исполнено с величайшей радостью!

— Я тронут любезностью вашего превосходительства!

Единственно, о чем я осмеливаюсь просить, — это о разрешении мне принять ванну и переодеться. Нельзя ли приобрести хотя бы плохонький костюм? Иначе боюсь, что в моем рубище я всех перепугаю, когда попаду в царство теней.

— Немедленно распоряжусь о том и другом.

Танака поблагодарил его поклоном.

— Увести подсудимых, за исключением его превосходительства, — распорядился Костенко.

Уже пришедшую в себя Риву и Куинсан вывели конвойные.

— Я сейчас разыщу Андрюшу и все сообщу ему, — успел предупредить Звонарев Риву.

Варя издали сердито наблюдала за происходящим.

— Не беспокойтесь. Петр Ерофеич сумеет защитить вашу... приятельницу лучше любого из ее многочисленных друзей. Прощайте, неблагодарный, — проговорила Варя и направилась к выходу.

— Ах, да! Я и забыл поблагодарить вас за хлопоты!

— Ваши благодарности можете оставить при себе.

В соседней с залом заседания комнате в ожидании выхода Танаки из ванной, где его мыл один из вестовых, сидели Костенко, Вамензон и Страшников.

— Танаку я знаю лет десять, с тех пор как он был еще майором во Владивостоке. Общительный, тактичный, он был принят во многих домах, особенно военных и морских. Считался ярым русофилом. Бывал в Питере и Москве. Незадолго до начала войны он был отозван в Японию. Перед отъездом его чествовали в военном собрании, поднесли даже на память альбом с фотографиями. И вдруг такая неожиданная и неприятная встреча! — развел руками Костенко.

— На суде он держался прекрасно, — заметил Вамензон.

Появление японца, чисто вымытого, выбритого, в хорошем суконном костюме, прервало их разговор.

— С легким паром, ваше превосходительство, — приветствовал его Костенко.

— Не знаю, как мне и благодарить ваше превосходительство за вашу любезность. Я столько месяцев был принужден вести скотский образ жизни, что испытал поистине райское блаженство, моясь в ванне.

— Разрешите предложить вам ужин в нашей скромной компании?

— Сочту для себя за высокую честь разделить вашу трапезу.

Страшников отправился отдать нужные распоряжения. Вскоре был накрыт стол на четыре персоны, появились закуски, хлопнули пробки, завязалась оживленная беседа, и только стоящий у входной двери часовой с винтовкой нарушал эту мирную картину.

После ужина Костенко лично отвез в экипаже японца на главную гауптвахту, при этом их сопровождал эскорт из конных жандармов, но трудно было понять, то ли ок конвоировал арестованных, то ли составлял почетную охрану.

Караульный начальник штабс-капитан Чиж, до которого уже дошли сведения о японском генерале, встретил осужденного весьма почтительно и отвел ему лучшее по мещение в офицерском отделении. Сдав Танаку, Костенко отправился с докладом на квартиру к Стесселю.

— Так это правда, что пойманный оказался японским генералом? — встретила его Вера Алексеевна.

— Совершенно верно! Я и прибыл, чтобы лично доложить обо всем происшедшем.

— Пройдемте в кабинет, там муж и Рейс.

Костенко подробно рассказал о заседании суда.

— Позвольте вам, ваше превосходительство, представить на конфирмацию приговор, — закончил он свою речь.

Стессель обмакнул было перо, чтобы наложить резолюцию, когда неожиданно вмешалась Вера Алексеевна:

— Как хочешь, Анатоль, а Танаку расстреливать, а тем более вешать нельзя!

— Это почему?

— Какой же ты непонятливый! Он хоть и японский, но асе же генерал. Что же получается — солдаты и вдруг станут казнить генерала! Это же прямой подрыв дисциплины. У них в мыслях не должно быть возможности поднять руку на генерала. А то сегодня они будут расстреливать Танаку, а завтра додумаются бог знает до чего.

— Не назначать же для его расстрела офицеров?

— И не надо.

— Что же, по-твоему, надо делать? Не могу же я его помиловать или выслать к японцам.

— Виктор Александрович, Михаил Николаевич, вы меня понимаете? — обратилась она к Рейсу и Костенко.

— Вполне! — в один голос ответили оба.

— Вот и прекрасно. А тебе, Анатоль, я потом все подробно объясню.

— Что же мне теперь-то делать? — спросил совсем сбитый с толку Стессель.

— Пиши: "Приговор утверждается. В отношении генерала Танаки смертная казнь через повешение заменяется расстрелом", — продиктовала Вера Алексеев"а.

В это время в передней раздался звонок, в дверях кабинета показалась робкая фигура худощавого священника.

— Мир дому сему! Разрешите войти, — несмело проговорил он.

— Отец Петр! — узнала Вера Алексеевна. — Милости просим.

Священник вошел, перекрестился на икону в углу и затем отвесил всем поясной поклон.

— Зачем пожаловали, батюшка? — справился Стессель.

— Был я сейчас на главной гауптвахте, хотел напутствовать в лучший мир осужденных. Двое язычников отвергли меня, третья же, иудеянка, не токмо просила отпустить грехи ее заблудшей души, но и выразила желание перейти перед смертью в православие. Поелику стало мне ведомо такое ее желание, решил я предстательствовать перед вами об отложении ее казни.

— Знаем мы этих жидовок! Когда приспичило, так готова любую веру принять, чтобы спастись, — злобно бросила генеральша.

— Я ходатайствую не о смягчении участи сей самаритянки, но об отложении казни на один-два дня, пока она успеет ознакомиться с правилами и догмами православной церкви.

— Мы допустили в суде и так некоторую натяжку, вынеся ей смертный приговор. Она, как несовершеннолетняя, казни не подлежит. Поэтому, я думаю, можно удовлетворить ходатайство его преподобия, — заметил Костенко.

— Это та самая жидовка, что живет в Новом городе, черненькая такая, хорошенькая? — спросил Стессель.

— Вы, ваше превосходительство, обладаете прекрасной памятью, — заметил Рейс.

— Особенно на молоденьких девиц, — сердито добавила Вера Алексеевна.

Наступило минутное молчание. Отец Петр в ожидании смотрел то на Стесселя, то на его жену.

— Вам, батюшка, довольно двух-трех дней? — спросил Рейс.

— Истинно так!

— Я думаю, можно отсрочить казнь. Повесить всегда успеем, — высказала свое мнение генеральша.

— Что же мне писать? — спросил Стессель.

— "Исполнение приговора в отношении осужденной

Блюм отложить до восприятия ею святого крещения, дабы она предстала перед престолом всевышнего озаренной светом истинной веры", — продиктовал Костенко.

— Теперь все? — И Стессель размашисто подписался.

— Анатоль, я хотела бы повидать этого Танаку.

— "Удобно ли это будет?

— Я председательница Порт-артурского благотворительного общества и член общества Красного Креста. На нашей обязанности лежит забота о пленных.

— Но Танака просто шпион.

— Генерал не может быть шпионом! Он прибыл в Артур с целью военной разведки. И тебя могли бы таким же образом отправить в Японию.

— Ну, положим, у нас до этого дело не доходит.

— Итак, я еду, а ты как хочешь. По-моему, и тебе следует съездить повидать его.

— Это будет похоже на визит с моей стороны.

— Я думаю, ваше превосходительство, вы можете побывать на гауптвахте под видом проверки караула и ознакомления с содержанием арестованных, — посоветовал Рейс.

— А вы как смотрите, Михаил Николаевич? — обратился Стессель к Костенко.

— С юридической точки зрения вы имеете полное право посетить Танаку.

— Раз так — едем! Эй, кто там! Прикажите заложить экипаж! — крикнул денщикам генерал.

Через полчаса коляска остановилась перед гауптвахтой. Караульный начальник Чиж отдал рапорт генералу и провел его в помещение для арестованных.

— Генерал Танака здесь, — подвел он чету Стессель к одному из карцеров.

Когда дверь отворилась, первой вошла Вера Алексеевна. Танака вскочил и почтительно приложился к протянутой ему руке.

— Я пришла, чтобы как представительница Красного Креста узнать, не могу ли я чем-либо облегчить ваши последние часы, — нараспев проговорила генеральша.

— Весьма тронут вашей любезностью, сударыня! Единственно, что бы я хотел, — это выкурить хорошую сигару и выпить бокал шампанского за ваше здоровье, — рассыпался японец, усиленно кланяясь.

— Вашу просьбу легко выполнить. Ты не будешь возражать? — обернулась она к Стесселю. — Мой муж, — представила она его Танаке.

— Я очень сожалею, что мне пришлось с вами познакомиться в такой обстановке. Но вы, конечно, как солдат понимаете, что война имеет свои законы, — извиняющимся тоном произнес Стессель. — Кроме того, я хотел бы знать ваше мнение, как военного, об обороне Артура.

— Меня все время поражала та энергия, с которой фактически заново создавалась под вашим мудрым руководством Порт-артурская крепость. Нам придется принести большие жертвы в борьбе за нее.

Стессель расплылся в приятной улыбке.

— Весьма польщен подобной оценкой своей скромной деятельности. Не имеете ли вы претензий?

— Конечно, нет. Прошу принять мою глубокую благодарность за тот прием, который я встретил на суде и после него, — чуть иронически ответил японец.

Затем генеральская чета отбыла.

Дома ее ожидал Рейс уже с готовым приказом о приведении приговора в исполнение и Сахаров, о чем-то оживленно беседовавший с полковником.

Капитан любезно вызвался доставить Танаке сигары и вино, обещанные Верой Алексеевной, к которым генеральша добавила еще и конфеты.

— Так вы, Виктор Александрович, озаботитесь, чтобы все было в порядке? — мимоходом бросила генеральша полковнику.

— Все будет сделано, ваше превосходительство, — почтительно наклонил голову Рейс.

Приехав на гауптвахту, Сахаров передал японцу привезенное. Танака пригласил его и Чижа составить ему компанию. Воспользовавшись тем, что штабс-капитан вышел, Сахаров вручил Танаке небольшой сверток и перекинулся с ним несколькими короткими фразами.

— Я попрошу вас, господин капитан, передать эти конфеты моей маленькой соотечественнице — Куинсан. Пусть она перед смертью полакомится, — попросил Танака.

— Немедленно исполню ваше пожелание. — И капитан скрылся.

Танака быстро развернул пакет и рассовал находящиеся в нем вещи по карманам.

Получив конфеты, задумавшаяся Куинсан оживилась. Она прежде всего тщательно пересмотрела все обертки конфет и в одной из них нашла крохотную шифрованную записку.

"Все будет хорошо. Мужайся. Завтра будем на воле".

Подписи не было, но Куинсан знала, кто это написал. За долгую совместную разведывательную работу Куинсан привыкла верить Танаке. Раз он говорил, что завтра она будет на воле, значит, это будет так. Танака прислал ее любимые конфеты. И успокоенная, ободренная доброй вестью девушка принялась за лакомства. Едва она проглотила последнюю конфету, как почувствовала себя плохо. На короткое мгновение мелькнула страшная догадка: "Он отравил меня, чтобы я не проговорилась". Но в следующее мгновение сознание покинуло Куинсан, и со слабым стоном она упала на пол.

В коридоре, куда выходили камеры арестованных, Сахароз задержал Чижа и начал что-то говорить ему на ухо.

— Таким образом, вам представляется едва ли не единственный в вашей жизни случай легко и быстро разбогатеть, — закончил он полушепотом.

Еще более понизив голоса, они быстро заговорили, затем в руки Чижа перешла пачка кредиток, и оба офицера вернулись к Танаке.

Японец уже разлил вино по бокалам и, посмотрев свое на свет, предложил собутыльникам чокнуться.

— Не заложить ли нам банчишку? — предложил Чиж.

— Увы, я не располагаю средствами, — отозвался генерал.

— Прошу принять от меня небольшой заем, — протянул Сахаров ему пачку кредиток.

— Но как же я их вам верну в случае проигрыша?

— На том свете угольками.

Все весело захохотали.

— Прощу делать игру, — провозгласил Чиж, — снимите, ваше превосходительство.

Все потянулись к картам.

В этот день в карауле был третий взвод утесовской роты. Взводный фейерверке? Жиганов, исполнявший обязанности рунда — помощника караульного начальника, сидел за маленьким столом и прислушивался к тому, что рассказывал бомбардир Ярцев. Монотонной, ритмической скороговоркой окающего волжанина он повествовал о Бове-королевиче и Василисе Прекрасной.

— Ну и мастер же ты брехать, сказочник, — лениво заметил взводный, — язык, видать, у тебя без костей.

— Выдался нам денек! То прапорщика нашего привели, то шпиенов. Стеречь их надо в оба глаза, не ровен час, сбегут, тогда от суда не отвертимся, — лениво проговорил разводящий.

— Кто сбежит-то? Девка в юбках запутается, японец с штабс-капитаном пьянствует, — отозвался Жиганов. — Увидишь, его с почетом в карете, как сюда, повезут прямо к японцам, — получите, мол, ваше японское превосходительство, а то у нас и своих генералов хватит, — продолжал шутить Жиганов.

— Небось ежели бы он оказался солдатом, так ему бы вместо кресла на суде в рыло заехали и на экипаже сюда не повезли, — заметил Ярцев.

— Я его по шеям прикладом двинул, когда он на суд уходил. Пришлось-таки мне, хотя и не нашего, а все же генерала стукнуть, — вмешался тихий веснушчатый солдат Грунин.

— И руки не отсохли?

— Какое, еще больше раззуделись...

— Тогда не знал, кто он такой. Небось сейчас не ты его, он тебя по роже хлестнет и в ответе не будет.

— Генерал, братуха, всегда генерал, а простой солдат всегда простым солдатом и останется, — вздохнул Жиганов.

— Скоро уже смена, надо людей будить, — поднялся

Булкин.

Вскоре смена ушла.

— Разрешите мне на минутку выйти по известной надобности, — обратился Танака к Чижу.

— Сию минуту, ваше превосходительство, — только позову караульного. Эй, Грунин, возьмешь винтовку и проводишь арестованного в уборную, — распорядился

Чиж.

В сопровождении солдата японец направился по коридору. Чиж и Сахаров остались одни в камере, продолжая игру в карты.

— Давайте перекинемся в штосе, — предложил Сахаров.

— Бита-дана, бита-дана! — начал раскладывать карты направо и налево Чиж. — Бита! Позвольте с вас получить, многоуважаемый Василий Васильевич.

Капитан протянул ему пятерку.

Прошло минут десять.

— Пора! — проговорил Чиж.

— Подождем еще минут пять.

— Время стоит денег, по американской пословице.

Сахаров протянул несколько бумажек.

Подождав еще, штабс-капитан поднялся.

— Грунин! Почему до сего времени арестованный не вышел? — обратился он к солдату.

— Оправляются еще.

— Постучи посильнее, пора ему выходить.

Солдат начал кулаком бить в дверь, но ответа не последовало.

— Выломать дверь! — не своим голосом заорал Чиж, — Выслать двоих для осмотра здания снаружи.

В караулке поднялась суматоха, Булкин и несколько человек выскочили наружу. В уборной было пусто, решетка в окне выломана.

— Под суд пойдешь, мерзавец! — накинулся на Грунина штабс-капитан с кулаками.

— Виноват, вашбродь, — едва смог прошептать солдат своими изуродованными губами.

— Марш под арест! Разводящий где? Ты что смотрел? Тоже под суд пойдешь! Я выучу вас, как нести службу его императорского величества! — бушевал Чиж.

— Надо сейчас же дать знать в штаб Стесселю о побеге, — напомнил Сахаров. — Я возьму это на себя.

— Буду вам очень признателен. А я пока организую розыски поблизости...

Капитан не торопясь дошел до штаба и, разбудив уже спавшего Рейса, сообщил ему о случившемся.

Полковник распорядился тотчас же вызвать Микеладзе, Познанского и полицмейстера Тауца. Когда те явились, начальник штаба предложил им немедленно принять самые энергичные меры к поимке бежавшего.

— Едва ли поиски увенчаются успехом: ночь темная, прошло порядочно времени, он легко мог скрыться среди китайцев, но поискать все же надо, — меланхолически закончил Рейс.

— Найду хоть на дне морском, даю честное слово жандарма! — пылко проговорил Микеладзе.

— Вы, князь, будете мне нужны утром! Полицмейстер и ваш помощник справятся и без вас, — ответил Рейс.

Тауц и Познанский понимающе переглянулись.

Поймать Танаку не удалось. Обо всем утром Рейс доложил Стесселю.

— Кроме того, женщина, приговоренная к виселице, была найдена мертвой у себя в камере. Вскрытием установлена смерть от отравления.

— Тем лучше, меньше хлопот. Караульного начальника, разводящего и конвойного, прозевавших Танаку, предать немедленно суду, — распорядился генерал.

Суд состоялся в тот же день. Чиж был приговорен к трехмесячному аресту после войны, Жиганов к разжалованию в рядовые, Грунин же, как главный виновник, к расстрелу. На этот раз Стессель, не читая, утвердил приговор. Ночью Грунин был казнен.

Когда весть об этом дошла до Залитерной батареи, то Борейко, не стесняясь присутствием солдат, разразился самой непечатной бранью по адресу Стесселя и всех генералов вообще.

— Сами, сволочи, японца выпустили, а Грунина под расстрел подвели! — возмущался поручик.

Не менее Барейко возмущен был и Вен Фань-вей. Он понимал, что и побег и укрывательство японского генерала-дело одних рук, порт-артурских властей. Перебирая в памяти всех знакомых ему русских начальников и тех, О которых ему рассказывали его соплеменники, он пришел к выводу, что это дело рук Сахарова.

В конторе Тифонтая, где сейчас распоряжался капитан, служило немало китайцев на самых разнообразных должностях. Танака мог всегда с ведома Сахарова и при его помощи скрыться среди них.

Вен не посмел поделиться своими подозрениями с Варей, зная, что это может стать известным через нее или ее знакомых самому Сахарову. Тогда ему грозила смерть из-за угла.

На улицах Артура часто подбирали убитых ночью разрывами снарядов или ружейными пулями китайцев. Расследования все велось — убитые считались жертвами войны.

Все это заставляло подумывать Вен Фань-вея о скорейшем отъезде из Артура. Но для выезда из Артура надо было получить разрешение штаба крепости. И Вен снова обратился к Варе с просьбой помочь ему вывезти семью из Артура. Белый был занят делами обороны, и ему некогда было думать о чем-либо другом. Приходилось ждать. Скрепя сердце китаец покорился этой необходимости.

Через несколько дней о бегстве Танаки стали забывать. Дело Ривы, по просьбе моряков, передали им. Звонарев вернулся на Залитерную, и счастливая Варя ежедневно появлялась там под каким-либо предлогом. Японцы возобновили бомбардировку фортов и города. Жизнь крепости опять наполнилась военными событиями. Кондратенко наметил целый ряд мер к улучшению обороны, в частности, решено было построить новые батарея. Но орудий больше в крепости не было, пришлось просить их у моряков.

Для переговоров с адмиралом Ухтомским и его начальником штаба Виреном отправились Бедый и Кондратенко. Разговор начался с взаимного ознакомления с положением крепости и флота.

— Эскадра через несколько дней закончит исправление всех повреждений и опять будет вполне боеспособна, — сообщил Ухтомский.

— Следовательно, вы повторите попытку уйти из Артура, — разочарованно проговорил Белый.

— Не собираемся, Василий Федорович. И я и Роберт Николаевич Вирен — оба мы противники выхода эскадры. Если прошлый раз дело случайно обошлось сравнительно благополучно, то теперь нам грозит неизбежная гибель всех судов вследствие колоссального превосходства японских сил.

— Но, очевидно, Того сейчас занят исправлением своих кораблей. Судя по рассказам, у него тоже выбыло из строя несколько судов, так что еще неизвестно, насколько он сильнее вас, — заметил Кондратенко.

— Если у него даже вдвое больше поврежденных кораблей, чем у нас, то и тогда японцы все же значительно сильнее. Поэтому мы больше об уходе из Артура не думаем. Пусть уж к нам приходит Рожественский, навстречу ему эскадра, конечно, выйдет. Для этого и держим все корабли в боевой готовности.

— Не слышно, чтобы вторая эскадра вышла из Кронштадта. Значит, раньше, чем через два с половиной — три месяца, то есть к ноябрю, ожидать ее в Артуре нельзя. За это время многое может измениться.

— Надеюсь, что до того времени крепость сдавать вы не собираетесь?

— Вообще сдавать Артура никто, не станет, разве возьмут его штурмом.

— Мы, конечно, поможем вам огнем своих орудий и десантом.

— Еще большую помощь флот может оказать своими орудиями и снарядами, — вмешался молчавший до того Белый. — Нам нужно около сотни орудий мелкого и среднего калибра с комплектов снарядов к ним.

Адмиралы, видимо, не ожидавшие такого оборота разговора, замялись.

— С судов нельзя снять ни одной пушки без ущерба для их боеспособности, — промямлил Вирен.

— Разоружите ваши мелкие суда — Забияку", "Гайдамака", транспорт "Ангару", стоящие в порту миноносцы, негодные для дальнейшей службы вследствие полученных повреждений, — предложил Кондратенко.

— Вы, Роман Исидорович, замечательно осведомлены о том, что и где у нас имеется, — удивился Ухтомский.

— Меня интересует все, что может усилить оборону крепости. Каюсь, на днях под вечер заглянул к вам в порт и собрал нужные мне сведения, — улыбнулся в усы генерал.

Немного поспорив, моряки уступили.

— Теперь поговорим об использовании судовой артиллерии крупного калибра для нужд сухопутной обороны, — предложил Белый. — Пока что стрельба судов является в значительной степени пустой тратой снарядов.

— Производимой по вашей же просьбе, — вставил

Вирен.

— Совершенно верно, но в боевой обстановке минувших дней было не до этого. Каждому кораблю необходимо иметь свой наблюдательный пункт на берегу, с которым он был бы связан телефоном. Кроме того, я укажу всем районы для обстрела. Тогда при проявлении цели сразу будет ясно, какому судну открывать огонь.

— Завтра же к вам будут направлены старшие артиллеристы со всех броненосцев и крейсеров, — заверил Ухтомский.

На этом деловой разговор и кончился. Гости и хозяева перешли в столовую. Вскоре подъехали все еще перевязанный после ранения 28 июля командир броненосца "Ретвизан" Шенснович и командир "Севастополя" Эссен. Шенснович попросил разрешения зачитать докладную записку о дальнейшей деятельности флота.

— Вопрос этот решен, — мы остаемся в Артуре, пока он будет держаться, и лишь в крайнем случае попытаемся уйти хотя бы в нейтральные порты, — сразу запротестовал Вирен.

— Я предлагаю прорываться из Артура поодиночке и прежде всего имею в виду "Баяна". Он обладает ходом в двадцать узлов. Выйдя с темнотой из Артура, к рассвету крейсер будет уже милях в ста-ста двадцати от Артура, то есть достигнет Циндао.

— Скоро наступит осень с ее длинными темными ночами и частыми туманами. При таких условиях вести тесную блокаду на море невозможно, — поддержал Шенсновича Эссен. — Я тоже готов попытать счастья на своем тихоходном броненосце.

— Вы забываете о бесчисленном количестве мин, которыми еженощно японцы забрасывают наш внешний рейд. Прежде чем прорвать блокаду, придется миновать винегрет из плавающих в море мин, — возразил Ухтомский.

— Их и вытралить можно.

— Это привлечет внимание японцев, и они будут начеку.

Простившись с моряками, генералы отправились с докладом к Стесселю.

У него они застали городского комиссара подполковника Вершинина. Выше среднего роста, с окладистой бородой, он был похож на нижегородского купца. Это сходство увеличивалось окающим говором Вершинина. Он был сильно взволнован.

— Поскольку вы являетесь артиллерийским офицером, в которых сейчас большой недостаток, вам надлежит сдать гражданские дела и принять батарею по указанию генерала Белого, — сердито говорил Стессель.

— Я назначен комиссаром высочайшим приказом и без повеления Петербурга своего поста не оставлю, — возразил подполковник.

— Я предам вас военно-полевому суду за отказ выполнить мое распоряжение в осажденной крепости. Чтобы завтра мой приказ был выполнен. Марш отсюда! — уже прикрикнул Стессель.

Вершинин неловко, совсем не по-уставному, повернулся и вышел.

— Зажирел и совсем распустился, — обернулся Стессель к входящим Кондратенко и Белому.

— Как артиллерийский офицер Вершинин никуда не годится: отстал и позабыл все, что раньше знал. Мне его и даром не надо, — взмолился Белый.

— Тогда поручу ему уборку трупов, пусть хоть этим будет полезен, — решил Стессель.

В это время Вершинин уже сидел в кабинете Рейса. Дрожащим от волнения голосом он умолял начальника штаба помочь ему избавиться от строевой службы.

— Виктор Александрович, будьте благодетелем, избавьте от строевой службы. За благодарностью не постою.

Полковник задумался.

— Боюсь, что генерал закусил узду. В таком случае ничего с ним не сделаешь. Будет рвать и метать, если не подчинитесь. Разве что сходите к Вере Алексеевне. Она одна может сладить с мужем в любое время.

— Недолюбливает меня генеральша. Отказал я ей в проведении налога на нужды благотворительного общества. Незаконно это, а она разгневалась.

— Внесите от себя тысчонку-другую на дела общества. Может, она и положит гнев на милость.

Откланявшись, Вершинин направился все же к Вере Алексеевне. Генеральша приняла его весьма сухо; хотя Дары и приняла, но помочь не обещала.

— Я в служебные дела мужа не вмешиваюсь. Придется к слову — спрошу, в чем дело.

С этим перепуганный комиссар и отбыл домой.

В ту же ночь Вершинин во главе команды жандармов и китайцев приступил к уборке трупов. Его все время тошнило. Он не мог переносить трупный запах. Чуть живой Вершинин вернулся поутру домой и, ругая на чем свет стоит Стесселя, приступил к сбору денег для нового подношения всесильной генеральше.

За столом Вера Алексеевна прислушивалась к разговору мужчин.

— Так, значит, моряки целиком пошли нам навстречу? — переспросил Стессель, выслушав Белого и Кондратенко.

— Вполне. Были очень любезны, — засвидетельствовал Белый.

— Что это с ними случилось? Чуют, видно, что в Артуре начинает пахнуть жареным и без нас им крышка. Того — в море, Ноги — на суше, а они — как мусор в проруби — посредине. Не знают, куда им податься, — проговорил Стессель.

— Вонь на позициях невозможная. Не знаю, как с ней и бороться. Жарко, трупов масса. Ужасающие миазмы, — заметил Кондратенко.

— Субботин рекомендует совать в нос паклю, смоченную в скипидаре. Я уже отдал об этом приказ.

— Едва ли это очень приятно, — усомнился Белый.

— С солдатней церемониться нечего.

Гости стали прощаться.

На другой же день на Залитерной батарее ротный фельдшер Мельников раздавал солдатам паклю.

— Закладай в нос, чтобы дохлым японцем не воняло, — пояснил он.

Блохин засунул, потянул в себя воздух и громко чихнул.

— Мусорное дело: щекотно, и все же слыхать.

— Обмакни в скипидар, тогда ничего не учуешь.

Солдат последовал его совету и тотчас выдернул паклю из носа.

— Кто такую глупость придумал? В носу свербит, аж слезы катятся, долго не вытерпишь, — возмутился он.

— Приказ генерала Стесселева!

— Пусть он тую паклю со скипидаром себе под хвост сунет, авось поумнеет! — под общий смех проговорил Блохин.

С наступлением темноты прибыли китайцы под командой жандармов для уборки трупов. На этот раз среди мобилизованных китайцев оказался и Вен Фань-вей. Вместе с другими он рыл длинные и глубокие ямы, в которые крюками стаскивали уже сильно разложившиеся и отравляющие воздух вонью трупы японцев. Особенно много убитых лежало между Залитерной батареей и Китайской стенкой. Убитых русских уже свезли на военное кладбище, на поле остались лишь тела японцев. Работа была трудная, и приходилось часто делать короткие перерывы. Выбившиеся из сил китайцы валились прямо на землю и старались уснуть, но это не всегда удавалось: мешал сильный ружейный и артиллерийский огонь. Работая, Вен заметил одного китайца, который не столько занимался уборкой трупов, сколько старался поближе пробраться к укреплениям, приглядывался к ним, видимо, изучая состояние русских батарей и валов. Китаец припадал к земле, чтобы на фоне неба отчетливее видеть, что происходит на русских укреплениях. Это показалось Веню подозрительным, он невольно вспомнил бежавшего после суда Танаку. Желая проверить свои подозрения, садовник подошел к незнакомцу и попросил у него закурить. Прян сеете спички Вен внимательно поглядел на своего собеседника в сразу узнал в нем Танаку, каким видел его на суде. Но шея у Танаки была забинтована платком; шрама не было видно. Танака тоже внимательно поглядел на Вева, но не узнал его. Глубоко надвинутая на голову шапка скрывала его обрезанное ухо.

— Зачем ты замотал шею? — спросил Вен.

— От грязи вскочил нарыв, — с некоторым акцентом ответил китаец.

Акцент окончательно убедил Вена в правоте его подозрений. Перед ним был его злейший враг. Вен пожалел, чю де захватил с собой нож. Оп мог бы затеять драку и попытаться убить японца.

Можно, конечно, было снова выдать Танаку русским властям, но теперь Вен твердо знал, что русское начальство" снова отпустит Танаку на свободу.

Убирать трупы приходилось около самой Залитерной батареи. Здесь у костра сидели солдаты-артиллеристы, среди которых Вен увидел и Блохина, — он его еще помнил по Цзинджоу. Подойдя к костру. Вен окликнул солдата.

— Ты ко мне, что ли, лао? — спросил солдат, вглядываясь в лицо китайца. — Да, никак, одноухий приятель? Здорово. Зачем припожаловал?

Вен поделился своими подозрениями относительно Танаки.

— Не может того быть, — изумился Блохин, но все же побежал с докладом к Борейко.

— Врет что-то твой китаец. Танака не окончательный дурак, чтобы оставаться в Артуре, — не поверил поручик, но все же разрешил трем солдатам с винтовками под командой Блохина отправиться на поимку "мифического", как он выразился, Танаки.

— Вали, Блоха, и душа из тебя вон, ежели не приведешь сюда этого "любопытного" китайца, — напутствовал поручик Блохина.

Вен вместе с солдатами направился к уборщикам трупов. В темноте было трудно сразу найти китайца с обмотанной шеей. Но тот уже издали заметил белые рубахи русских солдат и поспешно юркнул в толпу. Вен с солдатами бросился за ним, но безуспешно: темнота скрыла от Вена его врага.

Хмурые и недовольные, ругая Вена, солдаты возвращались на Залитерную. Вен немного поотстал, надеясь все же найти пропавшего. Вдруг на него неожиданно напали сзади и ударили ножом в спину. Обливаясь кровью, Вен повалился на землю. На его крик бросился Блохин и успел заметить убегавшего в темноту человека. Солдат кинулся вдогонку, успел прикладом сбить беглеца с ног, но при этом упал сам, выронив винтовку из рук. Тут подоспели другие солдаты, но беглец уже успел скрыться.

Охая и отчаянно ругаясь, поднялся Блохин на ноги.

— Где Вен? — спросил он у солдат. — Здорово его саданули? Живой?

— Живой. Мы его уже отправили на перевязочный пункт.

В тот же вечер в изящном будуаре на квартире Сахарова лежал на диване весь перевязанный Танака и громко стонал от боли.

Сахаров вполголоса отчитывал японца:

— Вы ведете себя крайне неосторожно. Разве можно появляться даже ночью среди китайских рабочих. Они все здесь знают друг друга. Вы зря лезете на рожон, зная, что ваше вторичное разоблачение неминуемо кончится виселицей. Кроме того, вы погубите и меня. Вам надо немедленно покинуть Артур. Иначе я ни за что не ручаюсь...

— Замолчите, Сахаров. Вы плохо работаете. Поэтому мне лично приходится собирать нужные сведения...

— Они будут у вас утром, — оправдывался Сахаров.

— Они нужны сейчас, чтобы утром в нашем штабе знали, куда следует направлять атаки наших войск, — сердито ответил Танака и со стоном перевернулся на бок. — Как мне сегодня пришлось удирать от солдатни! На бегу я вывихнул ногу, да еще получил удар прикладом. Успокойтесь, уеду при первой возможности отсюда. С меня хватит, — пообещал Танака. — Найдите только этого одноухого китайца, который опознал меня на суде и выдал солдатам сегодня. Он должен быть уничтожен. Это мое категорическое требование.

Вен оказался довольно тяжело ранен. Прошло немало времени, когда он смог наконец выехать вместе с семьей на джонке из Артура.

Прошло несколько дней. В крепости спешно исправляли повреждения и возводили ряд батарей на второй линии обороны — Скалистом кряже и между Орлиными Гнездами. Стессель осторожно объезжал спокойные участки и благодарил солдат за проявленное в боях геройство. В штабах писались победные реляции и составлялись огромные наградные списки. У Веры Алексеевны толпились десятки людей, чающих того или другого ордена.

Генеральша благосклонно принимала подношения и, сообразно с их размерами, испрашивала у мужа подателям награды.

В один, из этих дней в Артур пришла китайская шхуна из Чифу, на которой прибыл с пакетом от Куропаткина переодетый китайцем хорунжий Христофоров. Прямо из военного порта, куда шхуна была приведена дежурным миноносцем, он направился в штаб Стесселя. Хорунжего принял Рейс, так как Стессель был в отъезде.

— Хорошие ли новости привезли нам? — осведомился полковник.

— Неплохие! Его величество повелел считать с первого мая всему артурскому гарнизону месяц службы за год. Кроме того, назначил генерала Стесселя своим генерал-адъютантом по случаю рождения наследника, а полковника Семенова своим флигель-адъютантом. Затем генералу Стесселю пожалован орден Георгия третьей степени за бой под Цзинджоу, за тот же бой генералу Фоку — золотая сабля с бриллиантами, а Надеину орден Георгия четвертой степени.

Новости быстро облетели Артур. В штаб поспешили все, кто только был свободен от службы. За Стесселем послали двух конных ординарцев.

Как только полученные бумаги были расшифрованы,

Рейс тотчас же направился к Вере Алексеевне и ей первой сообщил текст полученных телеграмм. Генеральша сразу расцвела.

— Анатоль — генерал-адъютант, придворный! Вот никогда в жизни не поверила бы этому!

— И напрасно, матушка Вера Алексеевна, — появился в комнате на правах друга дома Никитин. — Я всегда предрекал, что супруг ваш и повелитель будет не токмо генерал-адъютантом, но и генерал-фельдмаршалом! Вот помяните мое слово. Пока пожалуйте, матушка, вашу генерал-адъютантскую ручку, — склонился Никитин, — и примите мои горячие поздравления с царской милостью.

Вера Алексеевна поблагодарила.

— Только насчет Цзинджоу как-то неудобно получается. Ведь в Артуре все знают, что Анатоля там не было, да и потеряли мы там семьдесят орудий. Лучше отдать в приказе "за бои на передовых позициях": суть дела не изменится. Фок и Надеин не будут возражать, и никто ничего не посмеет сказать, — обернулась она к Рейсу. — Как вы думаете, Виктор Александрович?

— Вполне разделяю мнение вашего превосходительства.

Вечером того же дня на квартире у Стесселя состоялось чествование нового генерал-адъютанта и кавалера ордена Георгия третьей степени. Потянулись поздравители. Далеко за полночь шла веселая пирушка.

Однако не все приняли известия о наградах так, как в семье Стесселя. Узнав о своем награждении, генерал Надеин переполошился.

— Жа што мне дали крешт? — недоуменно шамкал старик. — Я его не жашлужил. Тут проижошла ошибка. Чарю неверно доложили. Вше это надо выяшнить.

Он поспешно покинул свой блиндаж за Скалистым кряжем, где поселился с самого начала тесной блокады, приказал подать себе лошадь и направился к Стесселю.

Появление старика было встречено восторженно. Все знали его строптивый характер и визит к Стесселю расценили как проявление с его стороны уважения и преданности к вновь пожалованному генерал-адъютанту. Вера Алексеевна сама повела его к столу и усадила рядом с собой. Надеин был по-старинному галантен и своим беззубым ртом шамкал витиеватые комплименты хозяйке дома.

— Вас ведь тоже можно поздравить, Митрофан Александрович, с монаршей милостью, — обратилась к нему генеральша.

— Тут проижошла ошибка, верно, моя фамилия шлучайно попала в прикаж.

— То есть как случайно? Мой муж представил вас к награде, и вы ее получили.

— Я не шовершал никаких подвигов, доштойных штоль великой награды. Надо чарю напишать, што получилашь ошибка.

— Быть может, вы считаете, что и Анатоль зря получил свои награды? — обиделась генеральша.

— О вашем шупруге ничего шкажать не могу, так как не жнаю, жа что он награжден.

Затем Надеин отозвал Стесселя в сторону и изложил ему свои сомнения. Генерал долго не мог понять, о чем ему говорят.

— Дали вам крест — радуйтесь и не беспокойте зря священную особу монарха! — посоветовал он Надеину.

Но старик не унимался.

— Делайте как хотите. Я совершенно не одобряю ваших намерении, но запретить вам писать об этом не могу, — обозлился Стессель.

Наденя поспешил откланяться и отправился к себе.

Вечером того же дня он старательно выводил гусиным пером — стальных не признавал — на толстой пергаментной бумаге: "Всепресветлейший, Державнейший Государь Император, Царь Всемилостивейший..." — и излагал все свои сомнения в связи с получением награды.

Когда послание Надеина было вручено Стесселю, он сердито бросил его Рейсу.

— Положите под сукно, а этому старому дураку сообщите, что отослано с первой почтой в Чифу.

На Залитерную батарею последние новости привез Звонарев. Войдя в блиндаж к Борейко, он громко проговорил:

— Получены телеграммы: Стесселя...

— Убирают ко всем чертям? — обрадовался поручик.

— ...наградили званием генерал-адьютанта и крестом третьей степени.

— Это, верно, по ходатайству японского микадо за то, что он отпустил Танаку.

— Фока тоже наградили...

— За потерю цзинджоуских позиций?..

Солдаты были возмущены и удивлены.

— Не слыхали, чтобы генерал Стессель был из героев! Уж наш Белый больше заслужил: денно и нощно скачет по батареям, — говорил Блохин.

Известие о зачете месяца артурской службы за год произвело гораздо большее впечатление.

— Теперь, значит, как война кончится, все поедем по домам, — мечтал Белоногов.

— Скоро мира не дождешься! — возразил Блохин. -

Вот если бы наш брат солдат делами ворочал, мигом бы с японцами договорились.

— С генералами-то ихними, что ли?

— На хрен они нам сдались! С солдатами же, конечно. Они небось тоже по своим бабам скучают.

— Больно у тебя все просто, Филя! Иди-ка на "литербу", отнеси капитану рапортичку о расходе снарядов, — распорядился взводный Родионов.

На следующий день был назначен торжественный парад на одной из площадей, укрытых от японского обстрела. День выдался ясный. Море искрилось на солнце. Японцы не беспокоили. Артур ожил; по улицам сновали прохожие, магазины бойко торговали. На площади, невдалеке от дома Стесселя, были выстроены покоем войска. Посредине высился покрытый серебряной парчой аналой, около которого, блестя ризами, собралось все артурское духовенство. Стессель с огромной свитой стоял впереди и громким шепотом торопил священников. Наконец протодьякон провозгласил последнее многолетие "богоспасаемому граду сему и его жителям", и молебствие кончилось. Выйдя на середину, Стессель зычным голосом зачитал царские телеграммы и поздравил гарнизон с царской милостью. Затем от свиты отделился Фок и начал речь в честь Стесселя:

— Генерал-адъютант — приближенное к царю лицо. Он представляет в Артуре священную особу для государя императора. Генерал Стессель — наша слава, наша гордость, наш вождь. Под его руководством мы не пропадем. Ура артурскому герою!

Гремел оркестр, Фок и Стессель торжественно поцеловались.

После парада к гечерал-адьютанту подошел с поздравлениями Эссен. Стессель, как всегда, был с ним отменно вежлив и любезен.

— У меня есть просьба к вашему превосходительству, — обратился моряк к генералу.

— Заранее готов ее исполнить, Николай Оттович.

— Весьма вам признателен за ваше благосклонное отношение к моей скромной персоне. Я хотел вас просить о помиловании госпожи Блюм, осужденной якобы за шпионаж вместе с генералом Танакой.

— Разве ее еще не повесили?

— Никак нет! Со вчерашнего дня она православная. Дело вчера разбиралось в военно-морском суде под моим председательством, и мы решили просить о ее помиловании.

— Счастлив ее бог. Черт с ней, пусть живет, но чтобы я о ней ничего больше не слыхал, — смилостивился Стессель.

Эссен поспешил поблагодарить и отошел в сторону, где его ожидал уже Акинфиев.

В тот же день Варя Белая увидела на "Этажерке" Риву под руку с Акинфиевым и очень удивилась. Ее соперница опять оказалась на воле. За разъяснениями она отправилась к Желтовой.

— Завтра ее свадьба с лейтенантом, — пояснила Варе Мария Петровна.

Варя запрыгала и бросилась целовать Желтову.

— Как я всему этому рада — она на свободе, и...

— ...и больше не угрожает твоему счастью с Звонаревым, — докончила учительница.

Девушка еще раз крепко ее поцеловала.

Отрядная церковь была ярко освещена.

В церкви находился Эссен с группой своих офицеров, среди которых стоял взволнованный и раскрасневшийся Андрюша Акинфиев. У алтаря Борейко договаривался с причтом о подробностях венчания. Тут же стоял Звонарев в белых перчатках, с букетом цветов в руках.

— Невеста что-то опаздывает, — недовольно бурчал поручик.

Наконец в церкви появилась Рива в сопровождении обеих учительниц и Желтовой.

— Становитесь рядом. Жених справа, невеста слева, возьмитесь за руки, — командовал Борейко. — Сережа, дай ленту связать их руки, чтобы не убежали из-под венца, — шутил он.

— Подойдите, брачующиеся, — пригласил священник, и молодые подошли к аналою.

Обряд начался. Прапорщик посменно с Борейко держали венец над Ривой и Акинфиевым. Когда служба подходила к концу, в церковь вошла Варя Белая с букетом чайных роз. Она с трудом протолкалась вперед и внимательно осмотрелась вокруг, затем тихонько подозвала к себе одного из матросов и попросила его передать невесте букет после венчания. Сунув матросу в руку рублевку, она надвинула на лоб сестринскую косынку и поспешно вышла из церкви. В дверях обернулась па жениха и невесту и, радостная, сбежала на паперть.

— Жена да убоится своего мужа! — провозгласил дьякон.

— Да не дюже, — в тон ему прогудел на ухо Риве Борейко.

Обряд венчания окончился. Все направились к молодым с поздравлениями. Подошел и матрос с букетом.

— Барышня-сестрица приказали вам его передать, — доложил он.

— Какая сестрица? — удивилась Рива.

— Не могу знать. Субтильная такая, все глазами по сторонам зыркает. Платочек обронили. — И он протянул небольшой, обшитый кружевцем носовой платок.

Из церкви молодые с гостями направились в маленький домик Ривы в Новом городе.

Эссен и Желтова, бывшие посаженными отцом и матерью, благословили молодых иконой. Оля и Леля осыпали их рисом, а Борейко во всю силу своих могучих легких прокричал: "Горько молодым!" Андрюша и Рива смущенно целовались под аплодисменты гостей.

— Теперь горько шаферам и шаферицам, — ответил Андрюша.

— Горько, горько! — поддержали остальные.

Звонарев осторожно приложился к щечке Лели Лобиной, зато Борейко, поставив маленькую Олю на стул, наградил ее таким поцелуем, что получил немедленно звонкую оплеуху.

— Этот медведь не целуется, а кусается, — обиженно объявила девушка. — Я так и думала, что он сейчас меня проглотит. Не смейте больше ко мне прикасаться, косолапый!

— Так я же, можно сказать, любя, — оправдывался поручик и опять был награжден пощечиной, на этот раз совсем легонькой.

— Не говорите глупостей. Кто же поверит, что такой страшный зверь способен на нежные человеческие чувства. Уж, во всяком случае, не я!

— Как известно, дурной пример заразителен, чья теперь очередь? — спросил Эссен.

— Сережи Звонарева и его амазонки, — ответил Борейко.

— Да, кстати, я получила от неизвестной сестры прекрасный букет роз, — сообщила Рива. — Себя она не назвала, но обронила, уходя, вот этот платок. Кто бы это мог быть?

Леля Лобина с Желтовой принялись рассматривать платок.

— Да ведь это Вари Белой, — узнала Леля. — Пахнет аптекой — значит, ее. Она ведь не признает духов и предпочитает благоухать конюшней или карболкой.

— Молодчина Варя! Я всегда говорила, что она — прекрасный человек! — с жаром проговорила Оля.

— Я очень, очень тронута ее вниманием и прошу вас, Сережа, горячо поблагодарить ее за меня, — проговорила Рива.

— Боюсь, что я ее увижу не скоро, Ривочка.

— Во-первых, я больше не Рива, а Надежда Сергеевна Акиифиева, а для друзей — просто Надя, и, вовторых, вы сегодня же увидитесь с ней. Она, наверно, сама вас найдет и подробно расспросит про свадьбу. Для нее все это представляет большой интерес. Мы, женщины, как известно, очень любопытны во всем, что касается любви.

Отъезжающих на Ляотешань молодых пошли провожать до пристани, где уже ожидал разукрашенный флагами паровой катер с "Севастополя". В последний раз прокричали "горько молодым" и чокнулись остатками вина. После этого, отдав концы, катер заскользил по гладкой поверхности уже темнеющего рейда. Компания разошлась.

Около дома Стесселя Звонарев неожиданно встретился с Варей. Можно было предположить, что девушка его поджидала.

— Надежда Сергеевна Анунфиева просила вам передать свою благодарность за букет.

— Я такой не знаю!

— Вы еще будете отрицать, что не были сегодня в церкви на ее свадьбе...

— Это вам приснилось!

— ...и там потеряли свой носовой платок?..

— Разве там? А я-то искала, искала, — выдала себя Варя.

— Значит, это были вы? — торжествовал Звонарев.

— А хоть бы и так!

— Вы меня тронули этим поступком. Никак не ожидал, чтобы свирепая амазонка была способна на такую мягкость по отношению к "потерянной", как вы говорите, женщине.

— Она раньше была такой, а раз на ней женились, значит, она исправилась и стала настоящей дамой, — серьезно проговорила Варя.

— Вы восхитительны в своей наивности, Варя!

— А вы... просто глупый и ничего не понимаете. Ну, расскажите подробно, как все было, — подхватила она Звонарева под руку.

Прапорщику пришлось проводить девушку до самого дома, по дороге живописуя все происходившее на свадьбе.

— Теперь, Варя, очередь за вами. Гантимуров спит и во сне видит вас своей женой.

— Я никогда не выйду замуж за такого противного слизняка, как он!

— А за неслизняка?

— Еще подумаю, но он должен быть, во всяком случае, много умнее и догадливее, чем вы. — И Варя убежала, издали помахав рукой на прощанье.

Звонарев, улыбаясь, пошел обратно. Он впервые подумал о ней как о своей возможной жене. И хотя он постарался прогнать эту мысль из головы, но она невольно возвращалась к нему.