Глава пятая

Отдыхать артиллеристы направились на Саперную батарею. За время их отсутствия строительство сильно продвинулось. Помимо площадок для орудий, были сооружены хорошие, просторные блиндажи для солдат и Вениаминова. Матросы и артиллеристы уже копошились около своих орудий. Более простая технически установка крепостных пушек была — почти закончена, моряки же еще только регулировали свои лафеты.

— Здорово, чалдоны! — приветствовал работающих Блохин.

— Здравствуй, варначья душа! — отозвался Луговой. — Не пришибли-таки тебя японцы, а следовало: одним лешаком на свете меньше бы стало!

Звонарев прошел к Вениаминову. Сладко потягиваясь со сна, капитан предложил прапорщику расположиться у него.

— Японцы нас не тревожат, стрелять не собираюсь и с работой людей не тороплю. Успеем еще навоеваться всласть. Можете спокойно и беззаботно почивать хоть до самого вечера. Я же загляну на Зубчатую, к Анне Павловне, — зван на пирог по случаю двадцатипятилетного юбилея каторжных работ, именуемых супружеской жизнью.

— Батарею-то когда надеетесь закончить?

— Дня через два, с вашей помощью. Ну, отдыхайте!

Долго спать прапорщику все же не пришлось. Вскоре после полудня на батарею прискакала Варя, ведя в поводу другую оседланную лошадь. Она передала пакет из Управления артиллерии с приказом утесовцам вернуться на Залитерную. Узнав об этом, Вениаминов запротестовал:

— Я не сумею сам достроить батарею, поэтому Сергея Владимировича не отпущу.

— Мое дело маленькое, — передать вам пакет, а там как знаете, Петр Ерофеич, — отозвалась девушка.

— Я же прекрасно понимаю тайные пружины, вызвавшие это распоряжение, — хитро улыбнулся капитан. — Готов ежедневно отпускать к вам мосье Звонарева.

— Я здесь совершенно ни при чем! На что мне нужен ваш прапорщик! — вздернула нос Варя. — Он герой не моего романа. Я таких клякс не люблю!

Пока они пикировались, Звонарев проснулся и вышел к ним.

— Собирайтесь, поедемте со мной, я привела вам лошадь, — распорядилась Варя.

— Слушаюсь, госпожа свирепая амазонка! — вытянулся прапорщик.

— Не отпущу, хоть что хотите делайте, не отпущу! — вцепился в него Вениаминов. — Вас, кроме того, приглашала к себе Страшникова, — уговаривал Звонарева Вениаминов.

После длительных переговоров было решено, что сначала они все втроем отправятся с визитом на Зубчатую батарею, а затем уже Звонарев поедет в Управление артиллерии.

— Блохин, Ярцев, Юркин! — позвал прапорщик. — Отправляйтесь на Залитерную, довольно здесь погостевали.

Солдаты мгновенно собрались.

— Разрешите по дороге зайти на Утес? — попросили они.

— Только не застряньте в кабаке.

— Никак нет, разве что, идя через мосточек, ухватим кленовый листочек, — скроил умильную рожу Блохин.

— Я тебе ухвачу! — пригрозил прапорщик.

Солдаты откозыряли и ушли.

Оставив лошадей на Саперной, Варя вместе с Звонаревым и Вениаминовым пешком направилась на Зубчатую.

Батарея была украшена флагами. В стороне тянулись длинные ряды столов, уставленных мисками и котелками. Парадно одетые солдаты выстроились у своего блиндажа. Тут же около аналоя расхаживал священник в золотой ризе. Чета юбиляров приветливо встретила гостей. При виде Вари Страшникова расплылась в улыбке.

— Как ипло со стороны ваших родителей вспомнить о нашем семейном торжестве и прислать вас к нам, — пропела она, целуя девушку.

У Вари от удивления даже рот раскрылся. Ей и в голову не приходило, что ее могут принять за посланницу. Сообразив это, она поспешила принести поздравления и наилучшие пожелания капитанше. Сам Страшников, несмотря на теплый день, был в парадном мундире, при всех орденах. Вениаминову и Звонареву пришлось извиниться за свой будничный вид.

После молебствия с провозглашением многолетия юбилярам все направились к накрытым для солдат столам. Каждому было выдано по чарке водки, паре соленых огурцов и куску солонины. Фельдфебелю и фейерверкерам капитанша подносила чарку собственноручно. Присутствие начальства явно стесняло солдат, и они ели без особой охоты.

Звонарев по приглашению капитана с трудом проглотил сильно наперченную соленую бурду, именуемую щами, и наполовину протухшую солонину.

— Не правда ли, очень вкусно? — спросила его Анна

Павловна.

Из вежливости прапорщик выразил одобрение, но

Варя простосердечно заметила;

— В госпитале кормят гораздо лучше.

— Но там же больные.

Вениаминов поспешил перевести разговор на менее щекотливую тему:

— Анна Павловна прекрасная хозяйка, в чем вы сейчас и убедитесь, отведав ее пирогов.

Капитанша не замедлила пригласить гостей в блиндаж, где уже был накрыт стол.

— В тесноте, да не в обиде. Прошу рассаживаться, где кто может, — говорил Страшников.

Обед оказался изысканным, вкусным и сопровождался обильной выпивкой в виде различных наливок и настоек.

— Мы решили пустить в ход все свои запасы. Ведь неизвестно еще, долго ли мы проживем. Один шальной снаряд — и жизнь будет оборвана, — вздыхала капитанша.

— Что ты, Нюсик! Бог не без милости, как-нибудь уцелеем, — поспешил успокоить супруг.

— Ваш блиндаж настолько прочен, что его с одного попадания не разрушишь, — заметил Звонарев.

— Две недели работала почти вся рота, — с удовольствием пояснил капитан.

Появились песельники-солдаты. Они затянули какуюто заунывно-торжественную кантату в честь своего командира. Затем последовали различные церковные песнопения, которым умиленный Страшников подпевал во весь голос.

Пиршество закончилось шампанским под крики гостей "горько молодым". "Молодые" с двадцатипятилетним стажем супружеской жизни торжественно облобызались и прослезились.

— Сколько они друг другу испортили крови за это время! — шепнул Звонарев на ухо Варе.

— Меньше, чем вы мне за последние дни своей никому не нужной бравадой, — ответила она.

Гости отправились обратно на Саперную.

— Интересно, во что обошлось Страшниковым сегодняшнее торжество? Накормить целую роту — это чегонибудь да стоит, — заметил Звонарев.

— Святая наивность! — отозвался Вениаминов. — Конечно, ни во что! Солдат накормили и напоили за счет артельных сумм, а нас угощали тоже, верно, на экономические суммы, имеющиеся в каждой роте.

— Значит, мы сегодня объедали солдат, которых и без того отвратительно кормят? — спросила Варя.

— Вы ставите вопрос уж слишком ребром, мадемуазель, — уклонился от ответа капитан.

— Знала бы, так ни за что не пошла бы на Зубчатую. Мне в горло не полез бы кусок!

Добравшись до Саперной, Варя и Звонарев распростились с Вениаминовым и сели на лошадей. Когда они проезжали мимо дома Акинфиевых, их из окна окликнула Надя. Поздоровавшись, она упрекнула прапорщика:

— Зачем вы все время рискуете собой, милый Сережа? Хорошо раз, хорошо два, но когда-нибудь это кончится плохо для вас. Хоть бы вы, Варя, запретили ему лезть бог знает куда очертя голову.

— А что он еще выкинул? — строго спросила девушка.

Надя подробно рассказала о приключениях Звонарева в последние дни.

— Никогда не поверю, чтобы этот трусишка был способен на такие дела. Все это страшно преувеличено, — притворно усомнилась Варя.

Акинфиева начала уверять ее в достоверности своих сообщений.

— Так и быть, намылю ему голову, — пообещала девушка, прощаясь с лейтенантшей.

— С каких это пор вы стали для нее "милым Сереженькой"? — недовольно спросила Варя, когда они отъехали. — Откуда такая интимность?

— С Надюшей мы старые друзья, с самого моего приезда в Артур.

Варя нахмурилась и вздохнула.

Затем она ускакала вперед, чтобы — скрыть свое смущенье. Прапорщик не стал догонять ее.

Доложив Белому обо всем происшедшем, Звонарев направился на Залитерную. Там он застал Борейко за конструированием "артурского пулемета" — приспособления, позволяющего одному человеку стрелять одновременно из десяти винтовок. Тут же находился и инициатор этого дела, стрелковый капитан.

— Шметилло, — отрекомендовался он с мягким польским акцентом.

— Игнатий Брониславович решил для использования старых китайских винтовок Манлихера соединить их вместе таким образом, чтобы один человек мог сразу стрелять из всех, — пояснил Борейко.

— Кое-что у меня при этом не получилось, и я решил обратиться к друзьям артиллеристам. Вы народ ученый, не то что мы.

— Сережа у нас настоящий инженер-механик и быстро раскумекает, что и как.

Звонарев осмотрел предложенное Шметилло приспособление. В общей деревянной раме соединялись десять параллельно расположенных винтовое. При помощи металлического стержня, касающегося всех спусковых крючков, можно было произвести одновременный выстрел из всех ружей. Но заряжать каждое из них приходилось отдельно. Встал вопрос, как добиться и одновременного действия винтовочного затвора.

Просидев до вечера, все три изобретателя добились все же одновременности заряжания. Шметилло был в полном восторге.

— Не знаю, как мне вас и благодарить! Вы меня выручили из большой беды. У меня не хватало людей для обороны своего участка. Теперь же каждый десяток стрелков я заменю одним, потерь будет меньше, огонь сильнее, и отдыхать люди станут больше.

Капитан ушел, пригласив артиллеристов к себе в окопы на, пробу "артурских пулеметов".

— Как дела, боря? — справился Звонарев, когда Шметилло ушел.

— Скучища, друг мой! Бывают дни, когда не делаем ни одного выстрела. Я занялся хозяйственным оборудованием батарей. Под горой устраиваю кухню для нас и батареи литеры Б, при ней погреб для продуктов и баню, чтобы не приходилось бегать на Утес.

— Одним словом, мы окончательно переселяемся сюда. Наши-то квартиры на Утесе останутся за нами?

— Утес как основная наша база, конечно, сохраняется, и наши комнаты тоже. Кстати, слыхал, командовать батареей Утеса назначен капитан Андреев, а Жуковский остался лишь командиром батарей литеры Б и Залитерной.

— Вот как! Я мало знаю Андреева, но слыхал, что он был тяжело ранен и контужен во время августовских боев.

— У него до сих пор трясутся голова и руки.

— Нечего оказать, хорош командир!

— На Утесе наших всего один взвод. Все — нестроевщина. С ними и Андреев справится.

Вскоре поручик переоделся, побрился, надушился одеколоном и отправился в город.

— Будь добр, побудь на батарее, а я загляну в "экономку", может, что-либо и выужу там, — попросил он прапорщика.

Оставшись один, Звонарев обошел позицию и осмотрел вновь сооружаемые помещения.

— Блохин, Ярцев и Юркин явились? — справился он у Родионова.

— Никак нет, не прибыли еще.

— Загуляли где-то по дороге, черт бы их побрал!

Заберет их патруль, неприятности не оберешься, — недовольно проговорил Звонарев.

— Они не из таковских, отобьются или удерут, — успокоил фейерверке?

Между тем Борейко неторопливо шагал по улицам города, раскланиваясь со знакомыми. Однако путь его вел совсем не в ту сторону, где был расположен магазин офицерского экономического общества, и он довольно скоро оказался около Пушкинской школы. Тут у него неожиданно запершило в горле, что заставило его несколько раз прокашляться густым протодьяконским басом. Как бы в ответ на это открылось окно в нижнем этаже школы, и на подоконнике появилась Оля Селенина с гитарой в руках. Заметив девушку, поручик почтительно снял фуражку и раскланялся с ней. Учительница в ответ помахала рукой.

— Куда путь держите, Борис Дмитриевич? — крикнула она.

Офицер поспешно подошел к окну и, поздоровавшись, ответил на вопрос.

— Послушайте, что я вам сейчас спою:

Баламутэ, выйды з хаты,

Хочу тэбэ закохаты, — чистым, сильным голосом начала Оля.

Борейко тихонечко подпевал ей:

... Закохаты, тай забуты...

Девушка сделала небольшую паузу и, наклонившись к Борейко, выразительно закончила:

... Все ж вы, хлопци, баламуты!

— Не правда ли, Борис Дмитриевич? — лукаво улыбнулась она.

— Положим, это не совсем так, — несколько смущенно отозвался поручик.

— Теперь вы что-нибудь спойте мне.

Борейко прокашлялся и, глядя влюбленными глазами на сидящую на подоконнике учительницу, с чувством запел:

Ты ж мэнэ пидманула,

Ты ж мэнэ пидвела,

Ты ж мэнэ, молодого, с ума-розума звела.

Оля аккомпанировала ему на гитаре.

Затем, как бы спохватившись, она соскочила на пол.

— Что же это я держу вас под окном. Идите в сад, в "экономку" вы все равно уже опоздали. Она рано закрывается.

Поручик прошел в калитку. Навстречу ему кинулся с лаем пушистый дворовый пес Полкан.

— Пройдемте в дальнюю аллею! — предложила вышедшая с гитарой Оля и увела его в глубь сада. Здесь они уселись на широкой скамейке под акациями. Полка и улегся у их ног. Сначала они вполголоса пели дуэтом, а потом завели длинный тихий разговор. О чем у них шла речь — знали только они.

В уснувшем городе слышен был лишь заливистый собачий лай да изредка тарахтела запоздавшая фурманка или извозчик. С фортов донеслась редкая ружейная перестрелка, на рейде каждые полчаса отбивались склянки. С моря потянулся туман. Перевалило за полночь, когда наконец Борейко и Оля встали с места и направились к садовой калитке. Залежавшийся пес лениво потянулся и пошел за ними.

Прощаясь, поручик низко наклонился и осторожно поцеловал руку девушки. Оля почему-то вздохнула и, приподнявшись на цыпочки, быстро поцеловала Борейко в губы. В следующее мгновение она с тихим смехом скрылась на крыльце.

Ошеломленный поручик постоял на месте, поглядел ей вслед и в глубокой задумчивости зашагал по дороге.

На одном из перекрестков ему повстречалась торопливо идущая по мостовой группа людей. Они сердито перебрасывались между собой короткими фразами. Вглядевшись, поручик разобрал, что городовые вели двух солдат. Борейко прошел бы мимо, но его неожиданно окликнули.

— Вашбродь, помогите!

Борейко сразу очнулся. Вглядевшись, он узнал Блохина и Юркина.

— В чем дело? — шагнул он на дорогу.

— Так что, вашбродь, мы задержали их за дебош в кабаке, — доложил старший городовой.

— Отпустить! Я их сам накажу.

— Никак невозможно, очень они наскандалили, мне два зуба выбили, другому под глаз фонарь подставили.

— Врешь, чертов фараон, это вы на нас набросились с кулаками, а мы только отбивались, — возразил Блохин, сплевывая кровь из рассеченной губы.

— Пошли! — приказал солдатам Борейко, не обращая внимания на полицейских.

— Мы не согласны, не пущай их, ребята! — приказал старший городовой.

Благодушное настроение мигом слетело с поручика.

— Не пущай? — взревел он и со всего маху ударил полицейского.

Как ни крепок был городовой, но удара не выдержал и повалился на землю.

— Бей, — в свою очередь заорал Блохин, опрокидывая другого полицейского, а затем так ткнул ногой в живот третьего, что тот со стоном присел на мостовую.

— Аида! — скомандовал Борейко, и артиллеристы зашагали за ним.

— Завтра поставлю обоих под винтовку, чтобы на будущее время не срамились на весь Артур, — бурчал Борейко. — Не могли от фараонов отбиться...

— Их, вашбродь, целый десяток на нас навалился.

Двух мы выбросили из окна, одного покалечили, а остальные нас поволокли, — оправдывался Юркин.

— Каждый из вас должен справиться с десятком городовых, а вы вдвоем перед шестью спасовали. Осрамлю перед всей ротой, чтобы другим неповадно было.

Солдаты виновато вздыхали.

Заспавшийся после бессонных ночей под Высокой

Звонарев утром с удивлением увидел Борейко за стаканом чая, а не водки, как обычно.

— Что это на тебя, Боря, напала трезвость? В "экономке", что ли, не стало горилки?

— Попробую в виде опыта пополоскать себе кишочки китайской травкой. А как ты думаешь — смогу ли я совсем бросить пить? — огорошил он вопросом прапорщика,

Звонарев с удивлением взглянул на своего друга и, увидя его серьезное, сосредоточенное лицо, понял, что Борейко не шутит.

— Конечно, сможешь! Не сразу, а постепенно, понемногу отвыкнешь, так же, как курильщики бросают табак.

Поручик в ответ шумно вздохнул и рассказал о ночном приключении с Блохиным и Юркиным.

— Стоят теперь, архангелы, под винтовкой, всем на посмешище, — закончил он.

— Так я и знал, что они напьются, — с досадой проговорил Звонарев. — Я их еще от себя выругаю как следует!

Выйдя из блиндажа, он увидел солдат, окружавших Блохина и Юркина. Из толпы сыпались остроты по их адресу. Юркин стоял молчаливый и безучастный ко всему окружающему, зато Блохин беспрерывно вертелся на месте, виртуозно отругиваясь. Его, видимо, самого занимало создавшееся положение — попасть под винтовку за недостаточно решительное противодействие фараонам! Этого еще с ним никогда не случалось.

— Медведь — зверюга с понятием, зазря не накажет! А за дело и постоять можно, — ораторствовал он. — Есть грех — обмишулился, не сумел убечь от крапивного семени — и получи!

— Вашбродь, разрешите уйти, — взмолился солдат, когда Звонарев подошел к нему. — Силов моих нет слухать, как они надо мной изгаляются!

— Вы это что наделали? — вместо ответа накинулся на них прапорщик. — Не только не разрешу уйти, а попрошу еще добавить по два часа, чтобы впредь не безобразничали.

Вскоре подошел Борейко.

— Хороши, нечего сказать! Осрамили Утес на весь Артур. Смеются над вами — и поделом! Пусто все в роте знают: заберет кого-либо полиция, пощады он меня не жди. Ну, пошли ко всем чертям, растяпы! — отпустил он наказанных.

Звонарев хотел было протестовать, но, увидев, какую умильную рожу состроил Блохин, засмеялся и махнул рукой.

Офицеры завтракали в своем блиндаже, когда денщик неожиданно доложил:

— Неизвестный генерал на батарею пришли.

— Кого это еще принесло? — недовольно буркнул поручик и вышел встречать неведомое начальство. Прапорщик последовал за ним.

По батарее шел Никитин, на ходу здороваясь с солдатами.

— Здорово, артиллеристы-батарейцы!

Удивленные утесовцы вразброд отвечали генералу.

Приняв рапорт Борейко, Никитин осведомился, не был ли на Залитерной Стессель.

— С момента сооружения Залитерной здесь его превосходительства не видели!

— Он собирался сегодня побывать у вас.

— Весьма польщены с голь высокой честью.

Генерал прошелся вдоль фронта батареи, задавая различные вопросы.

— Я всю жизнь свою прослужил в мортирном полку и понятия не имею о крепостных пушках и правилах стрельбы из них, — признался он

— Чем же изволите сейчас ведать, ваше превосходительство? — справился Борейко

— Председатель комиссии по наблюдению за тем, чтобы в ночное время люди не спали на позициях, — важно сообщил генерал.

Поручик чуть заметно усмехнулся.

— Весьма ответственная должность.

— Да, если хотите, — нахмурился Никитин, почувствовав насмешку.

После обхода позиции Борейко предложил генералу позавтракать, а Звонареву велел навести порядок на батарее и предупредить, когда появится Стессель.

Солдаты усердно принялись за уборку. Заинтересовал и их Никитин. Начались расспросы — кто он, чем ведает, зачем пришел на батарею. Прапорщик подробно рассказал, что знал.

— Выходит, он вроде старшего ночного сторожа в Артуре, — решил Блохин. — Только где же у него погремушка?

— Какая погремушка? Трещотка, что ли?

— Она самая.

— Сделай да поднеси ему, — засмеялся Звонарев.

— Мигом сварганим из старого железа, только как бы у меня потом из-за этого голова не затрещала, — зубоскалил солдат.

Пользуясь затишьем на фронте, Стессель решил объехать батареи второй линии. Здесь было совершенно безопасно и в то же время можно было с чистым сердцем послать реляцию о посещении передовых позиций.

Артиллеристы едва успели закончить уборку, как на дороге показался известный всему Артуру экипаж, запряженный парой серых в яблоках лошадей.

Прапорщик поспешил в блиндаж. Там он застал Никитина и Борейко, усиленно выпивающих и закусывающих. Не привыкший к гомерическим порциям поручика, юнерал уже с трудом двигая языком.

— Подъезжает Стессель, — сообщил Звонарев.

— Разрешите встретить его превосходительство? — обратился поручик к Никитину.

— Конечно, конечно. Он ведь любит почет. Сразу раздуется, как индейский петух, думает, что тогда его и впрямь за умника ненароком сочтут, — пролепетал с трудом генерал.

Офицеры вышли, оставив своего гостя в обществе целой батареи недопитых бутылок и опорожненных стаканов.

Стессель вышел из экипажа и приказал выстроить солдат за орудиями. Когда это было исполнено, он громко поздравил солдат с отбитым штурмом и поблагодарил за службу. Обходя по фронту, генерал сделал Борейко замечание за плохую выправку солдат. Особенно возмутил его Блохин, у которого фуражка блином сидела на голове, пояс спустился вниз, на лице застыла глупейшая улыбка.

— Что за олух! — закричал Стессель. — Голову выше, брюхо подбери! — И генерал ткнул солдата в живот.

Эффект получился совершенно неожиданный. Перегнувшись вперед, солдат громко икнул. Стессель даже онемел от удивления.

— Поставить этого идиота на шестнадцать часов под ранец, чтобы вел себя прилично в присутствии генерала, — приказал он, обретя наконец дар слова. — Не солдаты, а папуасы какие-то!

Неизвестно, сколько бы времени он возмущался, если бы не увидел приближающегося к нему Никитина. С блаженно-пьяной улыбкой на багровом лице, пошатываясь и заплетаясь на каждом шагу, Никитин еще издали посылал своему другу воздушные поцелуи. Стессель нахмурился.

— Ты уже успел зарядиться! — недовольно проговорил он.

— Успел, Толя, но только самую капелечку! Не сердись, дай я тебя поцелую. — И Никитин обнял Стесселя.

— Довольно, Владимир Николаевич. Тебе, я вижу, надо немного отдохнуть. Поедешь сейчас со мной.

— Только не хмурься, Толя. Ведь в молодости и ты не был схимником! Помнишь, как перед третьей Плевной мы с тобой в собрании дербалызнули? Ты еще на четвереньках под столом ползал, лаял по-собачьи и кусал дам за ноги! Ведь тоже был когда-то шалунишкой!

— Едем! — решительно подхватил Стессель его под руку.

— Да куда ты меня тащишь? Позволь хоть попрощаться с моим новым приятелем. Люблю его, как сына. Заметь — это лучший артиллерист в Артуре! — И Никитин облобызался с Борейко.

— Подавай! — нетерпеливо махнул рукой кучеру Стессель, но Никитин уперся.

— Хочешь, я тебя свезу в одно тепленькое местечко? — предложил он, хитро улыбаясь. — Девочки там — пальчики оближешь!

Стессель свирепо молчал и продолжал вести Никитина к экипажу.

— Нет, постой! — вырвался последний. — Да ты не бойся, я твоей мегере ничего не скажу! Ведь все знают, что ты сидишь у ней под башмаком и она бьет тебя туфлей по голове. — Никитин громко захохотал. Окончательно выведенный из себя, Стессель втолкнул своего друга в экипаж и приказал трогать.

— Смирно! — скомандовал вслед уезжающему начальству Борейко, отдавая честь. — За этакое генеральское представление, — обернулся он к Звонареву, — не жалко и полсотни заплатить. Разойтись!

Солдаты бросились в разные стороны. Блохин тут же прошелся колесом и к вящему удовольствию всех повторил свой нехитрый трюк со Стесселем.

— Воображаю, как попадет Никитину за сегодняшнее! — заметил Звонарев.

— У него хоть в пьяном виде мозги начинают шевелиться по-человечески, а у Стесселя они уже окончательно и бесповоротно застыли на месте.

Жизнь на Залитерной шла своим чередом. Звонарев то конструировал "артурский пулемет", то придумывал, как пропустить электрический ток в проволочные заграждения, то принимался за проектирование воздушного шара, на котором Борейко должен был подняться на высоту тысячи футов с целью обнаружения осадных батарей. Докладные записки с Залитерной градом сыпались в Управление артиллерии, где их аккуратно подшивали в папки.

Поручик каждый вечер отправлялся в "экономку" и возвращался поздно ночью. Звонарев часто встречался с Варей, приносившей обеды. Девушка все прочнее входила в жизнь прапорщика — заботилась о его питании, белье, следила за порядком в блиндаже, разносила денщика за грязь и неаккуратность. Между ними установились хорошие, дружеские отношения. Варя не очень командовала, а Звонарев избегал дразнить ее.

Солдаты тоже привыкли к Варе и звали ее "нашей сестрицей" и "прапорщиковой барышней". Один Блохин непочтительно величал ее просто Варькой, но при встречах тоже был вежлив.

Пользуясь отсутствием офицеров на батарее, солдаты вечерами собирались у костров и слушали Ярцева. Последний с необычайным воодушевлением и подъемом торжественным речитативом декламировал "Полтаву" и "Руслана и Людмилу", вызывая бурные восторги своих слушателей. Чеканный стих пушкинских произведений зачаровывал всех звучностью и красотой. Лежа на земле, лицом к огню, солдаты восторженными восклицаниями выражали свои чувства Даже Блохин, сначала было забраковавший "Руслана и Людмилу", теперь, переваливаясь с боку на бок и лениво почесываясь, удивленнорадостными восклицаниями приветствовал особенно понравившиеся ему места.

— Сказка эта так сама на песню и просится, — мечтательно произнес Белоногов. — Вот бы хором спеть было хорошо.

— Подожди, дальше еще лучше будет, — улыбаясь счастливой улыбкой, отвечал Ярцев и переходил к "Полтаве", за которой следовал "Медный всадник". "Евгений Онегин" имел меньший успех.

— Про господ оно, нас мало касаемо, — зевал Блохин, — ты бы, сказочник, лучше про попа Балду сбрехнул.

Проходя как-то мимо Ярцева, Борейко поинтересовался, что он читает.

— И нравится? — справился он.

— Раззявя рты слухают, вашбродие.

Поручик хмыкнул носом.

— Некрасова поэта знаешь?

— Малость слышал, но по-настоящему не видел.

Борейко достал однотомник сочинений Некрасова и в один из вечеров, присев к солдатскому костру, прочитал на выбор несколько отрывков. Когда он кончил, солдаты продолжали некоторое время сидеть молча.

— Не понравилось, что ли? — спросил поручик.

— Какое не понравилось! — отозвался Блохин. — Да разве разрешается про такое писать? — недоверчиво спросил он.

— Ты думаешь — запрещенное? — усмехнулся Борейко и, раскрыв первую страницу, показал: — Читай, коль грамотен: "Разрешается цензурой"

— Чудно даже, чтобы про господ так писать, — все еще сомневался солдат.

С этого вечера Некрасов стал любимым поэтом. Чтецом выступал сам взводный Родионов. Низким, рокочущим басом он неторопливо читал "Кому на Руси жить хорошо", "Орина, мать солдатская" и другие поэмы. Блохин располагался рядом и пристально глядел ему в лицо, повторяя следом за фейерверкером отдельные фразы. Один Ярцев по-прежнему предпочитал Пушкина и, устроившись в отдалении, умиляясь втихомолку, читал на память целые главы из "Евгения Онегина".

Иногда завязывались общие разговоры. Излюбленными темами были: скоро ли кончится война и что после нее будет.

— Без бунта дело, братцы, не обойдется, — заявил однажды Блохин. — Как до дому доберемся — помещицкую землю промеж себя поделим, а попервах всех генералов да офицеров побьем.

— Что ж, ты и Медведя убьешь? — иронически спросил Родионов.

— Зачем? Он у нас за главного будет.

— Так ведь он офицер.

— Душа в нем солдатская, нашего брата нутром чует.

— И водку лакать здоров, тебе под пару, — усмехнулся Родионов.

— Не в том дело, — отмахнулся солдат. — Дюже умный зверюга.

— А Сергунчика нашего куда денешь?

Блохин призадумался.

— Варьке отдадим, пусть с ним милуется.

— Он и без тебя на ней скоро женится.

— Она на нем женится, а он детей нянчить будет, — под общий хохот не задумываясь ответил Блохин.

— Кондратенку как? — спросил Кошелев.

— То пусть Медведь решает, он башковитый.

Перебрали всех известных им офицеров и решили, что большинству из них придется "открутить башку".

— Черт с ними, пусть себе живут, лишь бы скорей войне конец и по домам разойтись, пока целы, — окончил разговор Родионов. — Пора и по блиндажам. Кто ночью-то дневалит?

В блиндаже Родионов обратился к фельдшеру:

— Слыхал, появилась в Артуре новая болезнь, от которой у человека зубы выпадают, а сам заживо гниет, скорбут, что ли?

— Скорбут-цинга. На перевязочном пункте говорили, что в Четырнадцатом полку были случаи. У нас быть ее не должно — она делается от плохой пищи. Харчи наши пока что подходящие.

— Все же надо людей предупредить. Завтра перед обедом о ней скажи да заодно посмотри, нег ли больных. Она, говорят, прилипчивая.

В один из спокойных дней Звонарев отправился на батарею литеры Б, где давно уже не был. Прочные бетонные казематы служили достаточно надежным прикрытием от бомбардировок, и солдаты находились здесь в относительной безопасности. Сидя под припрытием бруствера прямо на земле, они чинили свою одежду, обувь, брились, стриглись, пили чай из котелков... Картина была самая мирная, и только посвистывание пуль где-то вверху да взлетающие временами на гребне маленькие фонтанчики пыли говорили о войне. Прапорщик прошел к каземату, где помещался Жуковский. Капитан встретил его совсем больной, исхудавший, почерневший, с глубоко запавшими глазами. Он едва стоял на ногах.

— Желудок совсем замучил. Я уже подал рапорт о болезни командиру артиллерии. Хочу хоть недельки две пожить на Утесе, авось поправлюсь. Здесь же на хозяйстве останется Гудима, благо он устроился совсем по-семейному с Шурой.

Звонарев, в свою очередь, рассказал капитану о генеральском посещении, не забыл упомянуть и о вечерних прогулках Борейко в город.

— Дай бог, дай бог! Может, женится — переменится, бросит пить! Талантливейший человек, а водкой губит себя! — вздохнул капитан. — Пойдемте-ка к Гудиме.

Штабс-капитана они застали за писанием дневника. Тут же с рукоделием сидела Шура, конфузливо поднявшаяся навстречу гостям.

— Приготовь нам чаю, — бросил ей Гудима, здороваясь с вошедшими. — Сейчас из Управления передали по телефону, что вам разрешено уехать на Утес, Николай Васильевич.

— Тогда я попрошу вас поскорее составить передаточный акт. Пойдемте займемся этим.

Жуковский и Гудима вышли. Звонарев остался с Шурой, хлопотавшей над керосинкой,

— Вы давно здесь? — справился прапорщик.

— Приехала вместе с Алексеем Андреевичем.

— И не страшно вам?

— На Утесе бывало страшнее. Кроме того, мне там папаня с маманей проходу не давали. Вернись да вернись домой, — жаловалась Шура.

Как только Гудима освободился, Звонарев вместе с ним отправился в стрелковые окопы. Прапорщику хотелось посмотреть на действие "артурских пулеметов" Шметилло. Офицеры прошли на пехотную позицию. Прочно устроенные бревенчатые блиндажи и козырьки хорошо предохраняли солдат от ружейных пуль, шрапнели и действия малокалиберной артиллерии. От осадных же орудий эти полевые укрепления защитить не могли. Стрелки по большей части дремали в укрытиях, и только одиночные часовые неустанно следили за врагом.

— Мои солдаты все время мастерят нечто вроде перископа, чтобы иметь возможность скрытно вести наблюдение за японцами, да у них что-то не получается, — вместо приветствия обратился к артиллеристам вышедший навстречу Шметилло. — Может быть, вы и тут поможете мне?

— Я привел нашего инженера, он и окажет вам полное содействие, — указал Гудима на Звонарева.

Капитан поблагодарил и предложил артиллеристам зайти выпить чаю.

— Где Харитина? — оглянулся капитан. — Пусть разогреет чай.

— Ушедши в тыл, — отозвался денщик.

— Это что еще за баба появилась у нас, ясновельможный пан? — улыбнулся Гудима, закручивая усы.

— Вдова-солдатка, добровольно пошла в полк рядовым. Носит солдатскую одежду и числится стрелком. Непривередлива и очень храбра. Несколько раз ходила в штыки, на моих глазах приколола японца, а как разойдется, то и я побаиваюсь ее!

— Обязательно познакомлюсь с ней, — решил Гудима.

Поболтав с полчаса, артиллеристы двинулись обратно. На батарее они застали Шуру, беседующую с солдатом-стрелком. Среднего роста, довольно полный, безусый, с мягким продолговатым лицом, он сразу обратил на себя внимание офицеров.

— Переодетая баба, — определил Гудима. — Тебя как зовут? — спросил он.

— Рядовой седьмой роты Двадцать пятого ВосточноСибирского стрелкового полка Харитон Короткевич, — грудным женским голосом ответил солдат.

— Не слыхал я что-то у мужиков такого голоса, да и вид тебя выдает! Ежели ее вымыть да приодеть — ничего бабенка получится, — обернулся штабс-капитан к Звонареву.

Харитина — это была она — густо покраснела и свирепо взглянула на офицера.

— Ишь сердитая какая, мордашка! Зачем к нам пришла?

— К сестрице, на хворобу пожаловаться, вашбродь.

— На женскую, что ли? А то у вас самих есть ротные фельдшера, — допытывался Гудима.

Харитина невнятно что-то забормотала в полном смущении.

— Оставьте ее в покое, Алексеи Андреевич, — заступился Звонарев.

Когда офицеры отошли, Харитина кивнула вслед штабс-капитану и хмуро спросила;

— Кто эта сволочь?

Шура покраснела.

— Тот, что с тобой разговаривал, — Гудима, а другой — Звонарев.

— Так это и есть твой? Ни в жизнь не спуталась бы с таким. А второй ничего, мухи, видать, не обидит зря, стеснительный. У него тоже зазноба есть?

— Нет, один он. Правда, к нему имеет приверженность дочка нашего генерала. Варей звать. Встречала, может? Все верхом скачет.

— Озорная такая, — знаю. На барышню и не похожа.

Харитина по-солдатски сплюнула через зубы и вздохнула.

— Ты бы лучше к молодому ушла: и красивый и человек хороший — бить, ругать не станет.

— Солдаты-то тебя, Харитина, не обижают? — поспешила переменить разговор Шура,

— Пробовали было, так я живо отучила. Зато от офицеров проходу не было. Потому к капитану ушла: боятся его и не трогают.

— А в Артур как попала?

— С шести лет осталась сиротой и пошла работать по людям. Как годы подошли — вышла замуж за лакея при станционном буфете. Жили хорошо, только вот бог деток не давал. Взяли на воспитание сиротку-китайчонка. Война началась. Забрали мужа в Артур, осталась я одна с малолетком. Опостылело все. Решила ехать к мужу. Подстриглась, переоделась железнодорожником и добралась в Артур. Командир полка, спасибо ему, разрешил мне состоять при полковом лазарете. Так и жила до августа, а на самое преображение ранили моего... Он через три дня и помер. Поплакала на могилке, да и решила за него с японцами посчитаться...

Появление Звонарева прервало их разговор.

— Отнесите, пожалуйста, Харитина, этот чертеж своему капитану, — попросил он.

Харитина старательно свернула бумагу и, отдав честь, ушла.

— Вот вам, Шура, и подруга здесь нашлась. Не знаете, как она попала в солдаты?

Шура передала прапорщику историю Короткевич.

— Зря это она вернулась в полк: шла бы работать в госпиталь, там женщин не хватает, а в окопах и без нее обойдутся. Да и вам, по-моему, здесь делать нечего. Жили бы у своих на Утесе, все постепенно и вошло бы в норму.

Шура неожиданно всхлипнула и залилась слезами.

— Хоть бы вы меня не попрекали!

— Я и не думал вас обижать, — растерялся Звонарев. — К слову пришлось.

— С чего ты нюни распустила? — неожиданно появился Гудима. — Иди в блиндаж и приведи себя в порядок. Не терплю слезливых и сопливых физиономий!

"Не сладко, однако, живется бедной девушке", — подумал прапорщик и двинулся на Залитерную.

Борей ко уже ждал его с завтраком. Выслушав рассказ прапорщика, поручик ругнул Гудиму, пожалел Шуру и выразил желание познакомиться с Харитиной.

— Занятная бабенка, не приходилось еще встречав таких. Поинтереснее многих наших барынь и барышень.

— Оли Селениной, например?

Борейко насупился и сердито засопел.

— Каждая хороша в своем роде, — примирительно буркнул он после минутного молчания. — Какой у тебя паршивый язык стал в последнее время, Сережа! Это все влияние твоей милейшей амазонки. Та на редкость умеет говорить всякие неприятности и при этом еще с невинным видом, — недовольно бурчал поручик.

Стук в дверь перебил этот разговор.

— Войди! — крикнул Борейко, думая, что это солдат.

Но на пороге появился странный субъект, бритый, одетый в офицерскую форму без погон, с белой повязкой на левой руке, на которой четко виднелись две буквы — "В. К. ".

— Дворянин Ножин, — представился он, отдавая честь.

— Попович Борейко, — поднялся поручик навстречу гостю.

На лице Ножина появилось выражение растерянности и удивления.

— Я вас не понимаю...

— Вы изволили довести до моего сведения, что принадлежите к благородному российскому дворянству. Поэтому я почел за должное сообщить вам, что я происхожу из кутейников, — не моргнув глазом ответил Борейко. — Что касается тебя, Сережа, то, право, не знаю, кто ты по своему происхождению.

— Из интеллигентов, если такое сословие имеется, — улыбнулся Звонарев.

— Очень приятно, — пожал ему руку Ножин, все еще не оправившийся от удивления.

— Прошу садиться. Иван, подай стакан! — скомандовал Борейко денщику. — Чем могу быть вам полезен?

— Я состою военным корреспондентом артурской газеты "Новый край"...

— Артурская сплетница тож, — проворчал поручик.

— Я не согласен с такой оценкой нашей деятельности.

— Описываете мифические генеральские подвиги, а о настоящих героях-солдатах и матросах — молчите. Послушать вас, так весь Артур держится на Стесселе, Никитине, Фоке и прочей сволочи. И все свое внимание уделяете тому, что сказала, что подумала и о чем не думала Вера Алексеевна, какой готовят обед у генерала Смирнова, сколько раз мадемуазель Белая встречалась с Звонаревым, — гудел Борейко.

— Оставь меня в покое, Борис! — вспыхнул прапорщик.

Ножин недоумевающе глядел на обоих офицеров.

— Мадемуазель Белую я не имею чести знать, и вообще о ней, насколько мне известно, никогда ничего не писалось!

— Зато, наверное, знаете мадемуазель Селенину.

Ведь вы, кажется, живете рядом с Пушкинской школой?

— Эту маленькую и очень свирепую учительницу, которая беспрерывно меня терзает своей музыкой и пением? Увы, знаю, и даже слишком хорошо!

Звонарев торжествовал, ехидно поглядывая на Борейко.

— Ольга Семеновна обладает прекрасным слухом и недурным голосом, — заметил Борейко.

— Надо добавить: на твой вкус и взгляд, — подсказал

Звонарев.

— Конечно, иногда бывает приятно послушать и ее, но после целого дня канонады так хочется тишины и покоя...

— Пьете? — перебил Ножнна Борейко, наливая водку в стаканы.

— Пью, но только рюмками.

— В чужой монастырь со своим уставом не суйтесь!

На Залитерной рюмок и в заводе нет, поэтому прошу. -

И поручик протянул корреспонденту стакан. — Ваше здоровье!

Ножину ничего не оставалось, как выпить, Борейко не замедлил вновь наполнить стакан.

— Не могу, ей-богу, не могу больше, — уверял корреспондент.

— Я выпил за ваше здоровье, надеюсь, что вы, хотя бы из любезности, ответите мне тем же.

Пришлось гостю еще раз опорожнить свой стакан. Он быстро начал хмелеть.

— Разрешите осмотреть батарею? На свежем воздухе мне будет лучше.

— Милости прошу! — И они вышли из блиндажа.

Солнце еще достаточно сильно грело. От жары Ножину стало еще хуже, и он поторопился отойти в сторону. Вернувшись через некоторое время, он умылся, привел себя в порядок и, извинившись за причиненное беспокойство, предложил сфотографировать батарею вместе с солдатами и офицерами.

— Я этого не разрешу, — нахмурился Борейко.

— Снимок не будет помещен в газете.

— Если вы это сделаете, я настою на вашем расстреле. В Артуре и так достаточно шпионов, — заявил поручик. — Не угодно ли вам пройтись вместе со мной в стрелковые окопы? Оттуда вы сможете заснять японские укрепления. Надо думать, они им известны лучше нашего и едва ли заинтересуют их.

— Судя по вашим словам, можно подумать, что "Новый край" издается для штаба Ноги, а не для жителей и гарнизона осажденного Артура.

— Во всяком случае, для него она представляет во много раз больше интереса, чем для местных аборигенов и гарнизона.

— Ваша точка зрения совпадает со взглядами генерала Стесселя по этому вопросу.

— Сомневаюсь, чтобы это было как! Газета в Артуре нужна, но газета, хорошо снабженная новостями извне и совершенно не касающаяся вопросов обороны, поскольку они секретны.

— Мы и пишем о том, что произошло два-три дня тому назад...

— Чем и облегчаете работу японской разведке.

— Имеется, кроме того, специальная военная и морская цензура...

— Но в ней сидят или олухи, или предатели, разрешающие вам печатать о положении наших войск, — не унимался Борейко. — Пойдемте-ка лучше к стрелкам. Там вы сможете вблизи полюбоваться на наших желтолицых друзей, которые уже скоро восемь месяцев учат нас уму-разуму и, в частности, военному делу.

— А там не очень опасно?

— Я думаю, что чувство страха незнакомо представителю доблестного российского дворянства.

— Да, конечно, но все же...

Борейко повел своего гостя не по ходам сообщения, а напрямик, укрываясь лишь за складками местности. Японцы вскоре заметили их и открыли ружейный огонь. В воздухе запели пули. Ножин весь съежился, втянул голову в плечи и пугливо наклонялся при каждой близко пролетавшей пуле.

— Много, видно, у вас знакомых среди японцев, что вам приходится так часто раскланиваться!

— Дорога, знаете, здесь неровная, боюсь споткнуться и внимательно смотрю себе под ноги...

— Этак вы ничего не увидите! Поднимемся на холм, что вправо. Там хорошо видна вся линия японских траншей.

Но его спутник вдруг споткнулся и присел на землю.

— Ой, больно! Нога подвернулась, и, верно, растянулись связки... Помогите мне добраться до окопов.

Поручик сгреб Ножина под мышки и быстро отволок его до ближайшего блиндажа. Затем он велел позвать Шметилло.

— Гости к вам пожаловали, Игнатий Брониславович. Потомственный дворянин и военный корреспондент газеты "Новый край" господин Ножин, — торжественно представил Борейко. — Объят желанием сфотографировать японцев, осаждающих Артур.

Шметилло поморщился и довольно сухо поздоровался со все еще охающим корреспондентом.

— Пройдемте в передовой окоп, гам всего шагов пятьдесят до противника. Отдельные фигуры то и дело показываются над бруствером.

— Благодарю вас, я и здесь увижу все, что меня интересует, — залепетал Ножин.

— Отсюда что-либо снять трудно — слишком далеко, а там до японцев рукой подать, — уговаривал Шметилло.

Отчаянно охая и сильно хромая, незадачливый корреспондент поплелся за офицерами

— Здесь начинается ход в передовой окоп — сейчас налево, но дальше передвигаться можно только ползком, — указал Шметилло.

— С больной йогой я едва ли туда проберусь, — нерешительно проговорил Ножин.

— Харитина, проводи их благородие в секрет, — приказал капитан.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие. Пожалуйте за мной, — повернулась она к Ножину...

— Право же, мне трудно...

— Ты и есть знаменитая Харитина? — приподнял за подбородок голову молодой женщины Борейко. — Глаза ясные, чистые, видать — девка хорошая. Певунья?

Харитина сперва смутилась и хотела высвободиться, а затем, взглянув на приветливую физиономию поручика, с улыбкой ответила:

— В девках самой голосистой считалась на селе.

— Вот и отлично! Заходи вечерком к нам на Залитерную, а то у нас одни мужики и не хватает женского голоса. Да ты не бойся, — успокоил он, увидев недоверие в глазах Харитины, — у нас народ смирный.

— Если капитан пустят...

— Разрешит, не сомневайся. А теперь проводи-ка их благородие.

Ножин скрепя сердце пополз вперед. Вечерело, солнце косыми лучами освещало русские окопы, японские же были в золотистой дымке пыли.

— Отсалютуем, что ли, нашему гостю? — предложил Борейко и, не дожидаясь ответа, выстрелил из самодельною пулемета. Наглухо укрепленный с помощью кольев в землю, пулемет дал резкий залп. Поручик радостно захохотал.

— Вот так здорово! Даже самому страшно стало.

Встревоженные японцы тотчас появились у бойниц бруствера.

— Снимайте! — заорал Борейко, сложив руки рупором, и, припав к прикладу крайней винтовки, выпустил раз за разом всю обойму.

В ответ загремели сначала одиночные выстрелы, а затем залпы. Их дополнили гулкие взрывы ручных гранат.

— Заварилась каша! Теперь до темноты не успокоятся, — заметил Шметилло.

— Как бы Харитину не задело, — забеспокоился Борейко

— Она баба обстрелянная, сумеет спрятаться, а вот щелкоперушку может и зацепить.

— Наука ему впредь будет.

В этот момент в окопе появился без шапки, в разорванном кителе, весь измазанный Ножин и, бессмысленно оглянувшись вокруг, кинулся бежать вдоль окопа.

— Поберегите ногу, она у вас, того и гляди, сломается! — кричали ему вдогонку Шметилло и Борейко, но корреспондент с быстротой молнии мчался по направлению к батарее литеры Б.

— Он теперь, пока не добежит до своей редакции, ни за что не остановится, — усмехнулся капитан.

Подошла смеющаяся, тоже измазанная Харитина, держа в руке фуражку Ножина.

— Ох, и напугались они, когда началась стрельба: припали ничком к земле и только просют: "Спаси, Харитинушка, озолочу". Я им говорю: "Ползите обратно пошвыдче, авось пуля не заденет". Они и задали стрекоча! Что же я теперь с ихней фуражкой делать буду?

— Коль скоро писатель наш бросил ее при бегстве, значит — это твои военные трофеи Нацепишь на нее свою кокарду и будешь носить, — решил Шметилло.

— А вдруг они вернутся?

— Не вернется, — заверил Борейко. — Значит, придешь к нам, Харитина? На батарее так и спрашивай: "Где у вас тут живет главный Медведо".

— Слушаюсь. Спрошу поручика Медведева, — не поняла Харитина, чем еще больше развеселила поручика.

Сахаров расхаживал по кабинету. Мягкие ковры заглушали шаги, и только шпоры тихо позванивали при каждом движении. Капитан был в отличном расположении духа. Ему только что удалось обжулить морское ведомство почти на пятьдесят тысяч рублей, продав портовому управлению украденную у него же медную электрическую проволоку. Дело было так. Один из его агентов, служащий Управления порта, ежедневно выписывал фиктивные требования на провода для различных кораблей эскадры. Когда таким образом весь провод оказался израсходованным, его преспокойно вывезли якобы на позиции и доставили на склад. Как только это было выполнено, Сахаров отправился к адмиралу Григоровичу с предложением приобрести "случайно обнаруженные на складах провода", образец которых он захватил с собой.

— Благодетель вы рода человеческого, Василий Васильевич, — обрадовался адмирал. — Прямо из петли меня вынимаете. Сколько за него хотите?

Капитан назвал такую цифру, что даже у видавшего виды адмирала зашевелились от изумления волосы на голове.

— Побойтесь вы бога, — взмолился он. — Половину дам, а больше ни копейки, и в случае острой нужды прибегну к реквизиции.

— Это будет невыгодно нам обоим, ваше превосходительство. Я предлагаю вам десять процентов стоимости — и дело в шляпе.

— Вы меня за младенца считаете, капитан?

— Никак нет, за адмирала!

— А проценты предлагаете обер-офицерские!

Вскоре сошлись в цене, и в порт через те же ворота, на тех же подводах была доставлена и сложена на прежнем месте партия проводов.

Все это капитан вспоминал с видимым удовольствием. Приход служащего с бумагами отвлек его от приятных размышлений. Среди присланных пакетов оказался и небольшой голубой конверт, надписанный мелким женским почерком, пахнущий духами. Капитан отложил его в сторону. Отпустив служащего, занялся чтением коротенькой любовной записочки, содержавшейся в конверте, затем он подогрел ее на спичке и прочел выступившие между строк отдельные фразы, после чего записку сжег и пепел развеял.

Полистав висевший на стене календарь, Сахаров чтото прикинул в уме и приказал подать экипаж. Через полчаса он бил опять у Григоровича, но на этот раз флаг-офицер адмирала задержал его в приемной, таинственно шепнув:

— У его превосходительства сидят два иностранных корреспондента, только что прибывшие в Артур.

— Какие? Откуда? — изумился капитан.

— Сегодня на рассвете дежуривший в проходе катер с "Полтавы" заметил идущую по направлению к Артуру шлюпку под французским флагом. Он привел ее в порт. В ней и оказались два корреспондента. Сейчас Григорович беседует с ними.

— Какие же новости они привезли нам?

— Плохие! Ляоян сдан, Куропаткин отступает к Мукдену, Балтийская эскадра еще в России, японцы усиленно высаживаются в Дальнем, — махнул рукой лейтенант.

— Может, все это враки?

— К сожалению, нет! Они захватили с собой американские и английские газеты и журналы. В них приведен ряд фотографий с трофеями, взятыми японцами в Ляояне.

— Чем же все это объяснить?

— Полной нашей неподготовленностью в военном отношении. В мирное время больше учились маршировать, чем стрелять.

— Таким образом, надежда на скорое освобождение Артура отодвигается на неопределенное время, — вздохнул Сахаров.

— Если, конечно, он будет когда-либо освобожден.

Все, что я вам говорю, — строго секретно, гарнизон ничего не должен значь об этом, — спохватился моряк.

Вскоре Григорович освободился, и капитан прошел к нему в кабинет

— Слыхали новости, Василий Васильевич? — прежде всего спросил адмирал.

— Узнал, вернувшись к себе домой, и приехал сюда их проверить.

— Так, значив, у вас имеются известия о Ляояне из своих частных источников?

— Из Чифу, откуда доставили мне письма и газеты.

— Какой же вы делаете вывод из всего этого?

— Просьба не позже завтрашнего дня учинить со мной полный денежный расчет за продажу порту проводов, и по возможности в золотой валюте.

— Так и быть, три четверти суммы выплачу золотом, — согласился адмирал.

Сахаров благодарно поклонился.

Перед уходом капитан заглянул в комнату, где допрашивались прибывшие корреспонденты. Один из них, рослый, рыжий, курчавый, с золотыми передними зубами, предъявил карточку сотрудника газеты "Чикаго дейли ньюс" Джека Эмерсона, второй — низкий, толстенький, подвижной брюнет, с лихо закрученными в стрелки усиками и эспаньолкой, оказался корреспондентом газеты "Матэн" Жаком Лямбреже. Никаких разрешений из штаба Маньчжурской армии на посещение Артура у них не имелось. Путешествие свое они, по их словам, предприняли на свой страх и риск.

Поздоровавшись, Сахаров присел и стал прислушиваться к допросу. Лейтенант Макалинский, которому поручено было это дело, любезно угощал корреспондентов чаем с ромом и печеньем. Оба иностранца снисходительным тоном отвечали на задаваемые вопросы. Вскоре лейтенант вышел из комнаты.

— Вы и есть мосье Сахаров, которого нам рекомендовали? — спросил Лямбреже по-французски.

— Он самый, — подтвердил Эмерсон, хитро улыбаясь.

— Господин Эйдельзон? — удивленно воскликнул капитан по-русски. — Я только сегодня получил известие о предстоящем вашем приезде сюда и поторопился в пор г.

— Вы не ошиблись, Василий Васильевич...

— Но почему вы превратились в Эмерсона?

— Мало ли что может случиться!.. Нам нужно осмотреть город, порт, батареи и повидать самого Стесселя или его начальника штаба. Мы ждем от вас помощи в этом отношении.

— Сделаю все, что могу. Но не опознает ли Стессель вас?

— Едва ли. Он, конечно, не помнит в лицо бедного артурского "жидка", которого в ответ на поклон изволил наградить площадной бранью.

— Сейчас повидаю Григоровича. — Сахаров вышел.

Ему удалось быстро уговорить адмирала отправить корреспондентов в штаб Стесселя.

— Пускай там с ними разбираются, как хотят, — махнул рукой адмирал.

Через пять минут оба "иностранца" в экипаже Сахарова уже катили в штаб генерал-адъютанта.

Вера Алексеевна была сильно заинтересована прибытием в осажденный Артур "знатных иностранцев", к тому же представителей крупнейших заграничных газет. Особенно приятно было это еще и потому, что Вера Алексеевна впервые выступала в роли жены овеянного мировой славой боевого генерал-адъютанта русского императора. Это весьма льстило ее самолюбию и заставило особенно тщательно подготовиться к встрече интересных гостей.

Сам генерал отсутствовал с раннего утра, объезжая форты и батареи. В ожидании его возвращения Вера Алексеевна решила принять их запросто, в домашней обстановке. Дежурный ординарец казак в передней получил приказание пропустить гостей, не задерживая. Генеральша пригласила переводчиком князя Гантимурова, так как считала, что титулованный переводчик произведет сильное впечатление на корреспондентов и придаст импозантность ей самой.

Нарядная Вера Алексеевна, не по годам моложавая и интересная, вышла в гостиную. Сахаров торжественно представил обоих "иностранцев" превосходительной хозяйке. Лямбреже с французской галантностью рассыпался в комплиментах по адресу "порт-артурской героини, которой восхищается весь мир". Ему вторил Эмерсон. Генеральша была приятно польщена и начала расспрашивать гостей о последних новостях.

Завязалась дружеская беседа, во время которой Вера Алексеевна подробно сообщила о деятельности порт-артурского благотворительною общества, председательницей которого она состояла. Попутно она осветила положение в артурских госпиталях и указала общее число больных и раненых офицеров и солдат, что тотчас же было записано в корреспондентские блокноты. Для большей верности из штаба доставили точную ведомость всех госпиталей и вручили ее гостям. Затем вопрос, естественно, перешел на болезни в гарнизоне и причины, их вызывающие. С печальным вздохом генеральша повествовала о свирепствующих в Артуре цинге, тифе, дизентерии.

— Причиной всего этого, конечно, является голод. Солдаты уже давно питаются кониной и не видят свежих овощей. Кроме того, со взятием Водопроводного редута приходится пользоваться грязными дворовыми колодцами.

Корреспонденты едва успевали записывать все эти сведения. Подробнейшая информация о состоянии города и крепости была закончена как раз к тому моменту, когда появился сам Стессель. В серой рубахе, таких же брюках и высоких сапогах, с генерал-адъютантскими аксельбантами и Георгиевским крестом на шее, высокий, плечистый, он имел весьма внушительный вид. Оба "иностранца" вскочили и удостоились крепкого рукопожатия.

— Зачем изволили пожаловать? Что привело вас в Артур? Надеюсь, вы будете скромны и не проявите чрезмерного любопытства? — приветствовал их через переводчика генерал. — Что это за сволочь и что им тут надо? — спросил он по-русски Сахарова.

Капитан поспешил объяснить Стесселю.

— С ними нужно быть нелюбезнее, Анатоль, — предупредила Вера Алексеевна. — Весь мир будет читать, что они напишут о нас. Я приглашу их к обеду. Накормим, напоим, они и нас помянут добром!

— Не возражаю. Приглашай, а заодно позови и наших генералов — Фока, Никитина, Белого, Кондратенко.

За обедом хозяева и гости обменялись приветственными тостами, плотно покушали, хорошо выпили. Эмерсон и Лямбреже старательно записали все меню обеда и вскользь осведомились у Стесселя, как долго может продолжаться оборона крепости.

— До освобождения Артура Маньчжурской армией остался месяц-другой, — ответил генерал.

"Иностранцы" в осторожных выражениях рассказали о неудачах у Ляояна.

— Чушь, ерунда, враки! Не Куропаткин, а японцы стремительно отступают к Артуру. Это все пленные на допросе в один голос показывают, — уверял Стессель.

Корреспонденты дипломатично промолчали. Фок, внимательно наблюдавший за разговором, попросил разрешения вечером побеседовать с ними поподробнее.

— Вы сколько дней собираетесь здесь пробыть? — в упор спросил Никитин, уже успевший зарядиться.

— Сколько разрешит его превосходительство, наш гостеприимный хозяин.

— Да, по мне, живите хоть до конца осады! Только предупреждаю — все ваши корреспонденции будут просматриваться в моем штабе.

— Само собой разумеется, господин генерал, — согласился Эмерсон.

По окончании обеда перешли в гостиную. Для увековечения исторического момента несколько раз снялись всей группой. Фотографировали сначала "иностранцы", а затем Гантимуров, Рейс и другие члены штаба генераладъютанта.

Поблагодарив за гостеприимство, корреспонденты попросили разрешения побыть на позициях и осмотреть город, чтобы воочию убедиться в положении Артура. Стессель охотно разрешил и направил с ними в качестве сопровождающих Сахарова и Гангнмурова.

— Хотите видеть лучшую нашу батарею — поезжайте на Залитерную, — посоветовал Никитин, еще не забывший гостеприимства Борейко.

На двух экипажах, под эскортом казаков, "иностранцы" отправились осматривать город и крепость

Борейко и Звонарев отдыхали в своем блиндаже, когда денщик доложил о приезде гостей. Недовольно бурча, поручик оделся и вышел.

Появление Сахарова и Ганчимурова в сопровождении двух штатских его удивило. Капитан начал было объяснять, кто и зачем пожаловал на батарею, но Борейко, увидев, что Эмерсон и Лямбреже приготовились снимать позиции, ринулся к ним и без стеснения отобрал аппараты.

— Фотографировать не разрешу, — решительно заявил он.

— Сам генерал Стессель позволил им снимать, — вмешался Гантимуров.

— Пусть они его и снимают, а здесь я хозяин и съемки не допущу.

"Иностранцы" сердито заговорили, требуя возвращения своих фотоаппаратов. Сахаров смущенно извинялся перед ними.

— Уезжайте-ка отсюда подобру-поздорову, — посоветовал им Борейко. — Знаете, незваный гость хуже татарина, особенно в военное время. Откуда они взялись? Морда вон того, рыжего, что-то мне знакома, — приблизился он к Эмерсону, вглядываясь в его лицо.

Корреспондент побледнел и поспешил отойти.

— Ба, да это никак наш артурский ростовщик Янкель Эйдельзон! Ну конечно, он самый! Его надо немедленно задержать как шпиона.

— Вы ошибаетесь! Мистер Эмерсон никогда в Артуре не был и по-русски ни слова не понимает, — возразил Сахаров.

— Да что вы мне рассказываете! Посмотрите, есть ли у него шрам с левой стороны головы! Два года тому назад я смазал его по уху, да так, что пришлось потом платить штраф за нанесенное увечье, — настаивал поручик, подходя к Эмерсону.

Корреспондент, усиленно жестикулируя, протестовал, продолжая в то же время пятиться назад.

— Господин корреспондент говорит, что в Артуре действительно проживал похожий на него родственник и вы его смешали с ним, — сообщил Гантимуров.

— А ну-ка, покажи свою башку, Янкель! — протянул руки Борейко.

— Сейчас же отпустите господина Эмерсона, — остановил поручика Сахаров. — Если даже ваше заявление справедливо, то оно должно быть сначала проверено в штабе. Поедемте, господа, обратно, — обернулся он к своим спутникам.

Последние не заставили повторять приглашения и поторопились к экипажу.

— Я сейчас отправлю рапорт Стесселю обо всем этом, — крикнул им вдогонку поручик.

— Не страшно, — успокоил по-английски Сахаров Эмерсона. — Рапорт можно и под сукно положить. Всетаки как вы неосторожны! Прежде чем ехать сюда, вам необходимо было изменить свою наружность, а то, извольте видеть, какой получился камуфлет!

По возвращении в шгаб Сахаров рассказал о случившемся Рейсу и спросил, что же делать дальше.

— Борейко известный алкоголик, мало ли что ему могло показаться с пьяных глаз. Не обращайте на это внимания и продолжайте свое путешествие, — разрешил полковник.

После этого "иностранных" гостей повезли на батарею Золотой горы, где, не в пример Борейко, командир ее, капитан Зейц, встретил их очень любезно, охотно разрешил ее снять, став сам на переднем плане, показал и другие укрепления, которые были видны отсюда, сообщил о помощи флота и степени готовности его к выходу в море. Одним словом, он совсем очаровал своих гостей. После Золотой горы проехались по городу, заглянули ненадолго к городскому комиссару Вершинину, который рассказал им о тягостях, переживаемых оставшимися мирными жителями города. Корреспонденты и его запечатлели из фотографической пластинке...

Борейко хотел лично отправиться в штаб Стесселя, но затем раздумал.

— Не примут меня там, а если и примут, то не поверят. Больно у меня репутация неважная. Да и Стессель, верно, еще не позабыл своего последнего посещения Залитерной и вряд ли обрадуется при виде меня. Где твоя амазонка, Сережа?

— Зачем она тебе понадобилась?

— Попросил бы ее съездить к Стессельше и все ей рассказать. Та, наверное, настоит на их немедленном аресте. Сделай милость, Сережа, поезжай туда. Генеральша тебя знает, лаже приглашала к себе, воспользуйся этим, — просил Борейко.

— Если бы вместе с Варей, — колебался Звонарев.

— Супружеский, так сказать, визит, — усмехнулся поручик.

— Не в том дело. Она там свой человек, а я нет.

— Вашбродие, пишите письмо, я его самой генеральше Стесселевой в руки передам, — предложил Блохин.

— Там тебя дальше порога не пустят с твоей физиономией С генеральшей родимчик случится, когда она увидит твою рожу.

— Тогда сказочника пошлите. Он с лица чистый, и голос у него ласкательный.

— Мямля, не подойдет. Так отправишься, Сережа?

Прапорщик нехотя согласился.

Вера Алексеевна приняла Звонарева благосклонно и даже удостоила поцелуя в лоб, когда Звонарев приложился к ее ручке. Выслушав с интересом сенсационное сообщение, она живо проговорила:

— Мне тоже все время казалось, что я где-то видела это лицо, но не могла вспомнить где. Теперь припоминаю... Я хотела купить у него золотой кулон за пять рублей, а он просил двадцать и не уступил. Я очень тогда рассердилась. Сейчас разбужу Анатоля.

Но генерал, выспавшийся после сытного обеда, сам появился в гостиной.

— Прикажу сегодня же обоих мерзавцев вздернуть, а потом Костенко задним числом оформит это с судейской точки зрения, — тотчас решил Стессель. — Вот и наш Ножин тоже... Я приказал отобрать у него разрешение посещать позиции, а если он его нарушит — повешу без всяких разговоров.

— Давно пора. Он то и дело выбалтывает секреты и пишет в газете не про тебя, а про Смирнова. Можно подумать, что Смирнов, а не ты главное лицо в Артуре, — поддакнула Вера Алексеевна.

— Не следует все же забывать, что они — иностранные подданные, — робко заметил Звонарев.

— Да, мы это совсем упустили из виду, — быстро согласилась генеральша.

Решено было пригласить на совет Рейса. Полковник не замедлил явиться и посоветовал без шума выпроводить незваных гостей тем же путем, как они прибыли в Артур.

— Я сейчас пошлю Григоровичу просьбу отправить их в море. Пусть плывут куда хотят, — откланялся Рейс.

— Как ваши дела с Варей, мосье Звонарев, когда свадьба?

— Этот вопрос не поднимался...

— Не скромничайте, юноша. О вас с Варей щебечут все воробьи на крышах, — улыбнулась генеральша.

Звонарев откланялся.

— Благодарю вас от лица службы за проявленную бдительность, — церемонно пожал ему руку Стессель.

Когда корреспонденты вернулись в штаб, Рейс сообщил им, что Стессель нездоров и не может их принять. Гостей отвели в отдельную комнату и приставили к ним, как будто для посылок, казака. Оба "иностранца" просили передать их глубокую благодарность Стесселю и занялись приведением в порядок своих заметок. Об инциденте с Борейко они сочли за лучшее умолчать. Вскоре пришел Фок. Он по-немецки попросил поподробнее рассказать ему все последние мировые новости. Эмерсон ответил ему на том же языке. Разговор постепенно принял интимный характер.

— Мы хорошо осведомлены о роли вашего превосходительства в деле обороны Артура, — с ударением на слове "роли" проговорил Эмерсон.

— К сожалению, я сейчас не у дел и мое влияние здесь ничтожно.

— Если Кондратенко называют душой обороны, то вы, ваше превосходительство, без сомнения, являетесь ее мозгом.

— Что же тогда остается на долю Стесселя?

— Кулаки, которые, как известно, всегда направляются головой.

— Вы не лишены остроумия, герр Эмерсон.

— Поскольку нам удалось установить связь непосредственно с вами, мне думается, что прочие передаточные инстанции становятся излишними, — перешел на деловой тон Эмерсон.

— Вы имеете в виду Сахарова?

— Хотя бы его.

— Но он очень много знает и потому, в случае чего, несомненно обидится и может сильно навредить нам.

— От него можно легко избавиться. Артур ведь осажденный юрод; произойдет, например, несчастный случай при бомбардировке, что ли...

— Я этот вопрос обдумаю.

— Теперь о деталях связи с вами, — уже вполголоса проговорил Эмерсон, и они перешли на шепот.

— Вы очень неосторожны, герр Эмерсон. А что, если я передам вас куда следует?

— Ваше превосходительство не сделает такой глупости, хотя бы из боязни огласки некоторых документов, писанных вашей рукой и доставленных нам капитаном Сахаровым.

— Эта сволочь, значит, сумела-таки обеспечить себе отступление?

— Капитан — человек осторожный и дальновидный.

— Но не дальновиднее нас с вами.

— С этим я вполне согласен.

Фок поднялся и, поблагодарив за приятную беседу, удалился.

Было уже совсем поздно, когда в окно постучался Ножин. Дежуривший казак долго не хотел пускать его, пока он не вручил свою визитную карточку.

— Мы очень рады видеть артурского коллегу по профессии, — приветствовал его Лямбреже, соскучившийся во время долгого визита Фока, когда разговор велся на малопонятном ему немецком языке.

Боязливо озираясь но сторонам, Ножин начал говорить об узурпаторстве Стесселя, его трусости и глупости, полном неумении руководить осадой; рассказал о не совсем чистых торговых операциях Веры Алексеивны, превознося одновременно Смирнова, как истинного вдохновителя и героя обороны. Оба "иностранца" слушали его с величайшим интересом и обещали принять все меры к разоблачению дутой славы Стесселя. Ножин ушел, окрыленный надеждой, что ему наконец удастся свести старые счеты с генерал-адъютантом и ею супругой.

На следующее утро Гатимуров вежливо сообщил, что господ корреспондентов в порту ожидает их шлюпка, которая и будет отбуксирована в море. Затем поручик попросил вернуть ему все имеющиеся при них блокноты и фотографические пластинки. "Иностранцы" запротестовали, но затем исполнили это требование, предварительно вырвав все наиболее нужные им листки и сохранив самые интересные негагивы. Одновременно в руки князя перешло несколько крупных американских банкнот. Тут же ему был передан и разговор с Ножиным.

С Золотой горы видели, как далеко в море к шлюпке с корреспондентами подошел японский миноносец и принял их на борт.

— Жаль, послушался Рейса и выпустил этих щелкоперов, — выругался Стессель, узнав об этом. — Но Ножин так легко не отделается. Виктор Александрович, прикажите Микеладзе и Тауцу учредить за ним самый строгий надзор и отберите у него корреспондентскую карточку.

День семнадцатого сентября выдался серый, дождливый, но теплый. На фронте продолжалось затишье, изредка нарушаемое одиночными орудийными выстрелами. В городе тоже было спокойно. С утра по разрушенным улицам двигались толпы людей. Во всех уцелевших от бомбардировки церквах усиленно благовестили. Шла подготовка к торжественному богослужению по случаю именин "самой" — Веры Алексеевны. К Отрядной церкви, игравшей роль артурского кафедрального собора, стекались многочисленные богомольцы: военныев мундирах при орденах и лентах, штатские — во фраках, моряки — в треуголках, несколько застрявших в городе дам — в шелковых и бархатных платьях, солдаты — в новом обмундировании.

Около девяти часов подъехал и экипаж генерал-адъютанта, из которого вышла сама превосходительная именинница со своим супругом в придворном мундире. Она проплыла через наполненную до отказа церковь к своему бархатному коврику, лежавшему у самого амвона. По дороге она милостиво кланялась во все стороны, а Стессель на ходу пожимал руки генералам и полковникам, удостаивая всех остальных кивком головы.

После парадной литургии и молебна о здравии "благодетельницы града сего болярыни Веры", с провозглашением ей многолетня, Вера Алексеевна приняла поздравления от присутствующих в церкви и вышла на паперть, где были выстроены без оружия солдаты от различных полков, офицеры же вместо сабель и палашей держали в руках пышные букеты цветов. Мадам Стессель в сопровождении блестящей свиты генералов и полковников прошла по фронту. Солдаты приветствовали ее громкими криками "ура", а офицеры, почтительно целуя ее ручку, преподносили букеты.

Особое внимание генеральша уделила девятой роте крепостной артиллерии, которой командовал Вамензон. Вера Алексеевна обратилась к солдатам с речью, призывая их к ратным подвигам под руководством их доблестного командира.

Затем Гантимуров зачитал приказ о награждении крестами некоторых артиллеристов, и генеральша собственноручно нацепила их на груди новоиспеченных героев: фельдфебеля, каптенармуса, писарей и одного рядового. На этом парадная часть окончилась, и превосходительная чета отбыла домой.

Вскоре к дому Стесселя стали один за другим подъезжать экипажи. Одним из первых подкатил экипаж Белых, на передней скамеечке которого скромно восседала Варя в форменном сестринском платье. Она поглядывала по сторонам, рассеянно слушая наставления матери, как ей следует вести себя в обществе.

— Будь любезна со всеми, не фыркай на молодых людей, не смейся громко, не гримасничай... Помни, что по твоему поведению будут судить о нас, — наставляла Мария Фоминична свою дочку.

— Знаю я все это, мама, но что мне делать, если меня так и разрывает от смеха при виде напыщенно-глупых физиономий гостей и хозяев? Так и хочется расхохотаться, выкинуть какую-нибудь штуку...

— Слушай, что тебе говорит мать, и не смей дурить, Варвара, — вмешался Белый. — Я сам послежу за тобой.

Девушка со вздохом замолчала.

В гостиной было уже много народу. На диване сидела Вера Алексеевна в окружении дам и высших чинов. Заметив Белых, она поспешила им навстречу и по-родственному перецеловалась со всеми. Варя склонилась перед ней в глубоком реверансе и принесла свои почтительные поздравления, после чего отошла в сторону. К ней тотчас же приблизился Гантимуров и рассыпался в комплиментах. Девушка выслушала его со скучающей гримаской и попросила:

— Найдите мне стул и принесите чаю, я хочу пить.

Князь исчез и через минуту появился с креслом, сопровождаемый денщиком с подносом в руках. Варя поблагодарила его и принялась за чай, рассеянно прислушиваясь к болтовне своего кавалера.

— Как ваша работа в госпитале? Я часто вижу вас проезжающей туда верхом. Вы настоящая артурская Афина Паллада, вам недостает только шлема и копья.

Варя мило улыбнулась, а про себя подумала:

"А ты — просто шут гороховый, которому не хватает только дурацкого колпака и погремушки!"

Генерал-адъютант по случаю именин своей строгой супруги и повелительницы был в ударе и громко хохотал, сотрясаясь при этом своим монументальным корпусом. Рядом с ним маленький, щупленький, скромно улыбающийся Кондратенко выглядел невзрачным и незначительным. Фок, как всегда, хитро ухмылялся в седенькую бородку и изредка вставлял едкие замечания по чьему-либо адресу.

В соседней комнате около столика с выпивкой, в окружении нескольких партнеров, прочно обосновался Никитин.

Варя начала подумывать, как бы ей скрыться из гостиной. В это время в дверях появился Надеин в старинного покроя мешковатом парадном мундире, с крестами и лентами на груди. В руках он торжественно чес позолоченный складень. Приблизившись к имениннице, он раскрыл его и шамкающим старческим голосом произнес:

— Пожвольте вам, матушка, поднешти ображ ваших небешных покровительниц — Веры, Надежды, Любови и матери их Шофии. Он хранилша у меня с нежапамятных времен как шемейная швятыня. Отныне он принадлежит вам, наша общая жаштупница перед Анатолием Михайловичем.

Растроганная Вера Алексеевна приняла и поцеловала образ, а затем облобызалась со старым генералом и усадила его около себя.

— Где же Георгиевский крест, недавно пожалованный вам государем? — справился Стессель, подходя к нему.

— Не шмею надевать его, пока не получу подтверждения от чаря-батюшки.

— Боюсь, что вам долго придется ждать.

— Беж этого не вожложу на шебя штоль вышокой награды, которой не шчитаю шебя доштойным.

Посидев еще немного, Надеин откланялся и ушел.

— Совсем из ума выжил, старый дурак! — проговорил ему вслед Стессель.

Вскоре затем приехал Костенко. Мелко семеня постарчески несгибающимися ногами, с теплым шарфом на шее, он имел весьма комичный вид. Многие иронически заулыбались. Варя это заметила и обиделась за своего крестного. Как только генерал со всеми поздоровался, девушка подлетела к нему.

— Крестненький, идемте ко мне, — повела она генерала к своему креслу.

— Тише, тише, стрекоза, того и гляди, опрокинешь меня, — запротестовал Костенко. — Нет ли тут сквозняка, а то я простужусь. На дворе-то ведь уже осень!

— Не беспокойтесь, здесь ниоткуда не дует, тепло и очень уютно. Князь, достаньте еще стул, — обратилась она к Гантимурову.

— Тебе всегда тепло в присутствии кавалеров, а меня старая кровь уже не греет, — зябко поежился генерал.

— Гантимуров нагоняет на меня только холод и тоску смертную. Какой-то он липкий, скользкий и противный, не люблю я его.

— И я тоже! Опытным судейским глазом вижу — прохвост и кончит скамьей подсудимых. Ему верить нельзя, несмотря на то, что он и князь. Твой румяный прапор куда лучше! Где он сейчас?

— Сидит на Залитерной, — покраснела Варя. — Вы слыхали, Крестненький, как он отличился под Высокой?

— Читал о нем в приказе. Молодец! Теперь крест получит наверняка.

— Я всегда говорила, что он очень храбрый, но скромный до застенчивости. Не правда ли?

— Что же он не делает тебе формального предложения, коль он такой храбрый?

— Со мной он форменный трусишка.

— Это верно, ты хоть кого запугаешь!

Их разговор был прерван грохотом разрыва. Гости всполошились и бросились к окнам.

— Никогда раньше снаряды так близко от нас не падали, — заволновался Стессель.

— Это результат посещения иностранных корреспондентов, — заметила Вера Алексеевна.

— Остается только еще раз пожалеть что я их не вздернул, как хотел сначала, — буркнул генерал.

Новый, еще более сильный взрыв сотряс весь дом до основания.

Большинство присутствующих поспешило во двор. Еще не разошедшийся столб черного густого дыма указывал место падения снаряда. До него было около полуверсты.

— Наверно, опять начался обстрел с моря двенадцатидюймовыми снарядами. Среди осадных батарей таких крупных калибров не может быть, — проговорил Белый.

Резкий свист и шипенье возвестили о приближении со стороны фортов очередного японского гостинца. Стало очевидным, что стреляют с суши, а не с моря. На этот раз взрыва не последовало.

— Надо сейчас же разыскать снаряд и выяснить его калибр, — заторопился Белый.

Стессель, тоже появившийся на крыльце, отправил на поиски нескольких казаков-ординарцев.

Начавшаяся бомбардировка заставила гостей поторопиться с отъездом. Первыми уехали адмиралы, за ними тронулись и остальные.

— Господа! Господа! — кричала им вслед именинница. — Прошу помнить, что обед отнюдь не отменяется, а только переносится на вечер. Жду всех к себе обязательно!

Белый, Кондратенко, Ирман и Мехмандаров в ожидании результатов поисков снаряда задержались у Стесселя. Мария Фоминична и Варя с Верой Алексеевной удалились во внутренние комнаты. Там генеральша показала полученные ею сегодня подарки — бриллиантовое колье, поднесенное Сахаровым от фирмы Тифонтая, брошь с рубинами — от гражданского населения Артура и ряд более мелких драгоценностей — от различных лиц и организаций города. Варя с интересом примеряла на себя кольца, брошки, кулоны.

— Для твоей свадьбы у меня давно припасены серьги с рубинами. — И генеральша показала их Варе.

Девушка не выказала особенного восторга.

— Ты сегодня все время любезничала с князем. Не правда ли, он очень мил? Прекрасная для тебя пара.

В ответ Варя только вздохнула. Вера Алексеевна истолковала это в пользу своего протеже.

— Подумай только — княгиней будешь, быть может, станешь придворной дамой. Побываешь во дворце на балах.

— Я и танцевать-то не умею и, кроме того, собираюсь жить на хуторе, а не в Петербурге.

— Это ты говоришь по молодости лет и под влиянием учительниц Пушкинской школы, известных своим либерализмом и распутным поведением. Напрасно вы ее туда пускаете, Мария Фоминична

— Совсем они не распутные и даже очень скромные, — заступилась Варя.

— То-то одна из них прямо объявила себя женой какого-то офицера, хотя и венчалась с ним только вокруг ракитового куста.

— Леля — гражданская жена Стаха...

— Таких жен можно сколько угодно найти во всех вертепах.

— Неправда, Леля совсем не потерянная, а Оля и не замужем, — пылко запротестовала девушка.

— По тому, как ты разговариваешь со старшими, можно судить, среди кого ты вращаешься. Поди-ка погуляй на дворе, пока я поговорю с твоей матерью.

Варя, красная от возмущения, вылетела из комнаты и наткнулась на Гантимурова, который, видимо, поджидал ее у двери.

— Куда вы так спешите, мадемуазель? — увязался он за девушкой.

— Хочу посмотреть, куда стреляют японцы.

— Вы не боитесь бомбардировки?

— Около нашего госпиталя каждый день падают снаряды.

На дворе они застали казака, приехавшего с докладом о найденном снаряде.

— Дюже глубоко в землю ушел, а дырка от него огромадная — голова пролезет; Полиция пригнала китайцев с лопатами, чтобы его выкопать.

В это время Рейс принес сообщение, что на втором форту крупный снаряд пронизал земляное перекрытие, двухэтажный бетонный свод каземата и, разорвавшись внутри, вывел из строя около ста солдат и двух офицеров.

— Василий Федорович, едемте туда немедленно, — предложил Кондратенко. — Там, наверно, найдутся осколки, по которым мы и определим его калибр.

Белый тотчас согласился.

— Подвезите меня по дороге к госпиталю, папа, — попросила Варя, — мне пора на дежурство.

— Ладно уж! Только, чур, не дальше, — ответил Белый.

Через несколько минут оба генерала, как были в парадной форме, с Варей катили на форт номер два. По дороге они увидели дым от нескольких таких же огромных взрывов на батареях Залитерной и литеры Б и решили завернуть сначала туда. Варя соскочила у своего госпиталя, но, подождав, пока экипаж скрылся за поворотом, пешком направилась тоже на Залитерную. Она была обеспокоена, и ей хотелось поскорее узнать, все ли там благополучно.

На Залитерной Борейко показал генералам две саженной глубины воронки.

— Какого калибра, по-вашему, снаряды? — справился Кондратенко.

— Ровно одиннадцать дюймов. Вот извольте посмотреть на донышко.

— Да не может быть! — в один голос воскликнули генералы.

— Как японцы смогли доставить такие большие пушки под Артур? — удивился Белый.

— Дальний-то им целехонек достался, и железную дорогу наши войска при отступлении почти не испортили Одним словом, все было сделано, чтобы облегчить подвоз крупных орудий к Артуру, — иронически заметил Борейко.

Наступило молчание. Кондратенко хмурил брови и нервно пощипывал свою бородку. Он чувствовал себя врачом, неожиданно определившим смертельное заболевание у своего пациента. Для него сразу стало очевидным, что отныне дни Артура сочтены. Подавив в себе поднявшееся волнение, он спокойно проговорил:

— Интересно ознакомиться с их действием по нашим бетонным укреплениям.

— Едва ли многие из них выдержат такое испытание, — отозвался Борейко.

Сильный взрыв за горой прервал их разговор.

— Как бы не по нашей литере Б, — забеспокоился Борейко. — Эй, сбегай кто-нибудь посмотри! — обернулся он к солдатам.

Но Блохин уже выскочил на дорогу.

— В аккурат по самой позиции, в правый каземат, из него и сейчас дым идет! — заорал он во всю мочь.

Все бросились на батарею литеры Б. Генералы с Звонаревым оказались сзади.

— Сергей Владимирович, — обернулся к прапорщику Кондратенко, — быстренько подсчитайте, какой слой бетона и земли могут пробить такие снаряды.

— Мне нало знать вес бомбы и ее конечную скорость.

— Двадцать пудов, а скорость — около тысячи футов в секунду, — ответил Белый.

Звонарев, откозыряв, направился в блиндаж. Первые же подсчеты показали, что взрыв такого снаряда может выдержать только двухаршинный бетон, прикрытый сверху саженным слоем земли и камня. Ни на одном из укреплений сухопутного фронта таких бетонных сооружений не было. Он понял, что против одиннадцатидюймовых снарядов Порт-Артур совершенно безоружен. Взяв листок с подсчетом, он побежал к генералам. Они уже дошли до батареи. В тыл шло несколько человек с носилками, которые сопровождала Шура Назаренко.

— Много у вас пострадало? — справился Белый, когда она поравнялась с генералами.

— До смерти никого не убило, а придавило в каземате двоих, — кивнула на носилки девушка.

— Отправьте их в Сводный госпиталь к Варе или в Пушкинскую школу, там за ними будет хороший уход.

Разрушения на батарее литеры Б оказались не особенно велики: пробило свод каземата, причем рельсы, заложенные в бетон, выдержали.

Солдаты толпой обступили генералов и внимательно прислушивались к их разговору.

— Видать, теперь Артуру скоро конец, — вздохнул Жиганов. — Супротив таких пушек ничто устоять не сможет.

— На все воля божья, — отозвался Лепехин. — Надо бы молебен отслужить о спасении от новой напасти.

— Хоть с утра до вечера поклоны перед образом бей — все одно ничего не поможет, — вмешался Блохин.

— По-твоему, выходит, что японский бог сильнее нашего? — обиделся Лепехин.

— Генералы да инженеры их башковитее наших, вот тут в чем дело! — ответил Салихин и, оглянувшись на начальство, быстро зажал себе рот.

— Заделать ночью дыру мешками с землей, — распорядился Белый, обращаясь к Гудиме.

С батареи литеры Б генералы отправились на форт номер два, а Борейко с Звонаревым и солдатами — на Залитерную.

— Ну, каковы результаты ваших подсчетов? — на ходу вполголоса справился Кондратенко.

Прапорщик протянул листок с цифрами. Генерал молча взглянул на него и сунул в карман.

— Я дома проверю еще раз, а пока попрошу не разглашать полученных результатов, — предупредил он.

На Залитерную тем временем пришла Варя. Увидев Шуру с носилками, она тотчас же распорядилась поместить солдат в одном из блиндажей и вызвала по телефону из госпиталя рикш для перевозки раненых.

Борейко и Звонарев застали обеих девушек за перевязкой раненых.

— Вы уже успели прилететь сюда на помеле, ведьмочка? — с притворным ужасом говорил Борейко.

— А ну вас! — отмахнулась от него Варя.

Отправив раненых, она зашла в офицерский блиндаж к Звонареву.

— По какому случаю ваш батюшка и Кондратенко сегодня появились у нас в парадной форме? — спросил прапорщик.

— Сегодня же именинница Вера Алексеевна. Они и приехали сюда прямо от Стесселя.

— Вот оно что! День тезоименитства порт-артурской некоронованной царицы! То-то во всех церквах попы с утра дилимбонили! — захохотал Борейко.

— Вера Алексеевна — первая дама в Артуре, поэтому к ней так все и относятся, — возразила Варя.

— А вы у нас первая амазонка. Надо думать, что в день ваших именин казаки устроят общую джигитовку, а я, так и быть, в вашу честь заставлю солдат целый день ездить друг на друге верхом.

— За что вы меня так не любите, Медведь? — неожиданно спросила Варя.

— А за что мне, собственно, вас любить?

— Но я все же приношу пользу у вас на батарее как сестра и к тому же фельдшер!

— Как фельдшер вы нашему Мельникову в подметки не годитесь.

— Неправда, он уже все позабыл, что знал, а я сдала экзамены на круглые пятерки.

— Еще бы — генеральская дочь и родственница самого Стесселя! Хоть бы вы и рта на экзамене не открыли, все равно пятерки получили бы. Да захоти вы сейчас — наши эскулапы вам и докторский диплом преподнесут, лишь бы угодить начальству и получить какой-нибудь орденок или крестишко.

— Все это неправда. Вы злитесь потому, что сами за всю войну не получили ни одной награды.

— Где уж нам! Я только понять не могу, за какие великие прегрешения господь бог хочет наказать Сережу, наградив такой супругой, как вы.

Варино терпение лопнуло, и, дрожа от негодования, она налетела на поручика.

— Вы бестактный, грубый и противный человек! Но постойте, я на вас найду управу у Оли Селениной! Она зам прочтет хорошую нотацию о правилах вежливости, — не обрадуетесь!

Борейко сначала весело смеялся, но затем нахмурился и вышел.

— Ох, и сердитые вы оба с поручиком! — обернулась Шура к Варе. — Того и гляди, подеретесь

— Смотри и учись, как с мужчинами надо обращаться. Им потачки ни на грош давать нельзя. Вы, конечно, проводите меня немного, Сергей Владимирович?

— Боитесь, чтобы вас еще не обидел Медведь?

— С ним я и без вас справлюсь

Солнце уже склонялось за Перепелиную гору. Слышалась довольно оживленная ружейная перестрелка. На Орлином Гнезде грохотали пушки. Борейко, собрав вокруг себя солдат, беседовал с ними на различные темы. Заметив Варю, он с нарочитой вежливостью раскланялся с ней.

— Надеюсь, мадемуазель, до нескорого свидания?

Девушка в ответ свирепо погрозила ему кулаком. Солдаты громко захохотали.

Вернувшись после объезда позиций в штаб Стесселя, Белый и Кондратенко подробно доложили обо всем виденном.

— Значит, все пустяки! — неожиданно резюмировал генерал-адъютант.

— Мы беззащитны против таких крупных снарядов, в этом вся трагедия, — заметил удивленный Кондратенко.

— Василий Федорович мне всегда говорил, что орудия крупных калибров очень недолговечны. Сделают сто выстрелов и приходят в негодность. Выпустят японцы сотню-другую снарядов и успокоятся.

— Одиннадцатидюймовая батарея Золотой горы сделала уже по нескольку сот выстрелов из каждого орудия и все же продолжает стрелять, — проговорил Белый.

— Но как? Большая часть ее снарядов попадает на город и наши позиции. Если японцы начнут так же бомбардировать нас, им же будет хуже! Пойдемте-ка к столу и выпьем за здоровье именинницы, которую даже японцы почтили салютом из своих новых пушек.

Вернувшись за полночь в свою квартиру, Кондратенко снял с себя парадный мундир и, вынув бумажку с расчетами Звонарева, внимательно проверил их. Все оказалось правильным. Встав из-за стола, генерал в задумчивости заходил по кабинету. Полученные на днях сведения о поражении русских под Ляоянэм и отходе Куропаткина к Мукдену настроили его на мрачные размышления. Надежда на скорую деблокаду крепости со стороны суши становилась с каждым днем все более призрачной. Балтийская эскадра продолжала находиться в России и, следовательно, могла прибыть в Артур не раньше января. Появление тяжелых осадных мортир предрешало падение крепости в течение ближайших двух-трех месяцев и неминуемо влекло за собой гибель всей эскадры. Даже своевременное прибытие эскадры Рожественского не могло спасти Артур. Плачевный исход войны казался Роману Исидоровичу неизбежным. Жгучий стыд за опозоренную родину сменялся вспышками гнева на бездарное правительство, приведшее к такому позорному концу.

Невольно ему вспоминалась собственная жизнь. Сын старого кавказского солдата, после полувековой службы получившего прапорщичий чин, он учился на медные деньги. Трудовая жизнь началась для него рано. Мальчиком он на тифлисских базарах продавал искусственные цветы и другие мелкие безделушки, которые делали его сестра и мать-белошвейка. С третьего класса маленький Рома уже дает уроки своим более состоятельным товарищам и этим не только содержит себя, но и помогает родным. Наконец счастье улыбнулось — ему удалось поступить в военно-инженерное училище, а затем в академию, которые он окончил блестяще. Молодой инженер направляется на родной Кавказ, на строительство Батумской-Михайловской, как она тогда называлась, — крепости. И тут лицом к лицу сталкивается с продажностью и казнокрадством инженеров и подрядчиков. Он попытался бороться с этим. Очень быстро произошел конфликт — на предложенную ему взятку он ответил пощечиной. Начался длинный судебный процесс, в котором он явился подсудимым. В результате Роман Исидорович навсегда решил бросить инженерную деятельность.

Не желая расставаться с любимым и родным ему военным делом, он поступил в Академию генерального штаба, которую также окончил с отличием. Дальше началась служба в строю, которая раскрыла перед ним картину полной неподготовленности русской армии к войне, где боевое обучение подменялось шагистикой и парадами. Невежество, некультурность и казнокрадство офицеров делали невозможным освоение современной техники войны. После нескольких выступлений на эту тему за Кондратенко прочно установилась репутация беспокойного, неуживчивого командира От него поспешили избавиться, сплавив его на Дальний Восток.

Сюда он попал к моменту возвращения русских войск из китайского похода. Трезво оценивая состояние частей, он пришел к выводу, что этот поход "только понизил боеспособность и развратил их, приучив к легким победам над почти безоружным противником".

В Артуре его встретили недружелюбно. Фок откровенно завидовал его карьере, Стессель смотрел свысока на "слишком ученого" генерала. Но Роман Исидорович прекрасно знал, что, кроме генералов, еще существует русский народ, одетый в серые солдатские шинели, из которого вышел он сам и кровную связь с которым он постоянно чувствовал. Не раз он видел, как каверзы и прямое предательство завистливых генералов разбивались о солдатскую преданность родине.

Перед его мысленным взором одна за другой проходили картины мрачного будущего, ожидающего Артур. Он ясно сознавал, что дальнейшая оборона крепости повлечет огромные, ненужные жертвы среди гарнизона и особенно среди солдат. Спасти их от напрасной гибели, избавить родину от позора могло лишь быстрейшее окончание войны. Но трудно было рассчитывать, чтобы в Петербурге вняли голосу благоразумия и поспешили с заключением мира.

"Остается одно последнее средство — обратиться непосредственно к царю, через головы наместника, министров и придворной камарильи, — размышлял Кондратенко, — и сделать это может и должен Стессель, как генерал-адъютант, имеющий право обращаться непосредственно к монарху. Нужно только убедить его в необходимости такого шага".

После долгих колебаний Кондратенко решил изложить свои соображения в письменной форме, чтобы в истории остался след от его попытки спасти родину от грозящего ей неминуемого позора, а солдат — от бесцельной гибели.

Роман Исидорович сел за стол и начал быстро писать:

"Ваше превосходительство, многоуважаемый Анатолий Михайлович!

В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя считать особенно унизительными. Но если к потере Ляояна и к другим поражениям присоединится падение Артура и гибель находящегося здесь флота, то, в сущности, кампания будет безвозвратно проиграна. Наш военный неуспех примет унизительные для русского достоинства размеры.

Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей беспрерывно отступающей на север армией или все еще находящимся в Кронштадте флотом, по-моему, невозможно. Единственным почетным выходом из такого положения является поэтому заключение немедленного, до падения Порт-Артура, мира, который, несомненно, можно (до сдачи Артура) установить на неунизительных для народного самолюбия условиях (свободного пропуска гарнизона с оружием и знаменами к Маньчжурской армии и флота — во Владивосток, денежная компенсация за уступку Артура японцам и т.п.).

Очень вероятно, что государю доносят о военных событиях неправильно, искажая существующую действительность. Истинное, правдивое донесение может устранить большую беду для нашей родины.

Поэтому, как высший представитель здесь государственной власти и лицо, облеченное царским доверием, не сочтете ли Вы возможным шифрованною телеграммой на имя государя донести о действительном положении дел здесь, на Дальнем Востоке.

Настоящее письмо мною написано ввиду моей глубокой уверенности в необходимости такого шага для блага моей родины и Вашего сердечного отношения ко мне.

Вашего превосходительства покорный слуга

Р. Кондратенко".

Прочитав письмо еще раз. Роман Исидорович разбудил денщика и приказал ему с утра доставить его к Стесселю.

В окнах уже серел туманный рассвет. С чувством честно исполненного долга Кондратенко разделся и лег спать.

Встав, как всегда, в семь часов утра, Стессель собирался совершить свою обычную утреннюю прогулку верхом по берегу моря, когда ему подали письмо Кондратенко.

Удивленный генерал вскрыл конверт и быстро прочитал написанное. На лице его выразились растерянность и изумление. Как во всех трудных случаях жизни, он поспешил за советом к своей супруге,

Генеральша, утомленная именинными хлопотами, еще нежилась в постели и была сильно недовольна появлением мужа.

Стессель прочитал послание Кондратенко.

— Как, по-твоему, я должен реагировать на это?

— Прежде всего необходимо сохранить письмо. Оно может очень пригодиться впоследствии. Писать царю, конечно, нельзя, иначе выйдет, что Куропаткин и Алексеев обманывают его, а ты их выводить на чистую воду, — рассудила генеральша.

— Кондратенко, ввиду явного упадка его духа, пожалуй, придется заменить в должности начальника сухопутной обороны Фоком, — не совсем уверенно проговорил генерал-адъютант.

— И не думай об этом! Фок через два дня сдаст Артур, а отвечать за это будешь ты, а не он. Вечером ты поговори с Кондратенко и объясни, почему невозможно сделать так, как он предлагает. Остальным, даже Рейсу, об этом ни слова! — предупредила совсем уже проснувшаяся Вера Алексеевна.

Не встретив сочувствия у Стесселя, Кондратенко не стал настаивать на своем предложении и с удвоенной энергией принялся за развитие и воспитание боевых качеств солдат и офицеров.