Глава четвертая

Звонарева поместили в одном блиндаже с Надеиным. Старик, пробыв два дня в городе, не утерпел и вернулся а штаб, чтобы быть поближе к позициям. Он упросил Горбатовского разрешить ему расположиться в одном небольшом блиндажике на отлете, чтобы никому не мешать своим присутствием. Верный Капитоныч с помощью денщика, как мог, привел блиндаж в порядок. Надеин развесил по стенам иконы и на столе тоже водрузил складень из трех икон.

В помещении было холодно, сильно дуло с пота, заливала вода при дожде, плохо горела печка. Но старик терпеливо переносил все эти неудобства. Капитоныч недовольно бурчал, но не покидал своего барина, хотя ничем не был с ним формально связан.

Для контуженного прапорщика стрелки устроили кровать из досок, наложенных на козлы. Бережно опустив Звонарева на постель, стрелки пожелали ему скорейшего выздоровления и удалились.

— Славные у наш солдатики! Никогда своего офицера в беде не оставят, — прошамкал Надеин, наблюдая за этой сценой. Затем он подробно расспросил Звонарева обо всем случившемся на укреплении номер три и принял прапорщика под свое покровительство.

У прапорщика все время кружилась голова, и он никак не мог уследить за ходом разговора. Иногда сознание на несколько мгновений совсем покидало его. Во всем теле чувствовалась необычайная тяжесть, не хотелось ни двигаться, ни думать. Где-то в подсознании всплыл образ Вари Белой, и он не мог понять, бред это или действительность. Полное безразличие к окружающей обстановке казалось ему преддверием смерти, но мысль о ней не пугала его.

— Вы меня не слышите? Ответьте мне, миленький, хоть одно слово, — шепотом упрашивала Варя, наклонившись к самому уху прапорщика, сознание которого в этот миг несколько прояснилось.

— Слышу, милая Варюша, но я очень слаб, и мне трудно говорить.

— Я сейчас достану рикшу с носилками и лично отвезу вас в госпиталь.

— Я никуда не поеду, мне тяжело двигаться, и я хочу спать.

— Выпейте бульона. — Варя сунула ему в рот носик чайника, наполненного теплым бульоном. — Ведь вы уже три дни как следует не ели.

Выпив бульон, прапорщик почувствовал себя значительно лучше и тут только понял, как изголодался за последнее время. Глядя на озабоченное, осунувшееся личико Вари, он улыбнулся.

— Все-то вы обо мне думаете, а сами на что стали похожи. Один нос остался на лице. — И Звонарев нежно поцеловал руку девушке. Варя просияла, ласково погладила прапорщика по голове.

— Во всем виноваты вы! Сидели бы смирно на Залитерной, как раньше, и я бы не беспокоилась. На вас очень зла Вера Алексеевна за то, что вы в ироническом тоне рассказывали о ранении Стесселя.

— Откуда она это знает?

— У нее везде есть свои люди. Вчера она встретила меня на улице и заявила, что вы самый неблагодарный человек, какого ей пришлось встречать в жизни. Я ей ответила, что про вас насплетничали, а она назвала меня невоспитанной девчонкой, которая не умеет разговаривать со старшими. И это все происходит потому, что я дружу с учительницами и с вами.

— Надо думать, что последнее слово все же осталось за вами?

— Конечно. Я ей сказала: "Вполне понятно, что я бываю в обществе молодых людей, так как не успела еще состариться".

Звонарев захохотал, несмотря на острую боль в голове.

— Воображаю, какая при этом у нее была физиономия!

— А вот такая. — Варя разинула рот, вытаращила глаза и придала своему лицу растерянно-глупый вид.

Это было так смешно, что даже молчаливо сидевший на своей койке Надеин не мог удержаться от смеха.

Накормив и напоив прапорщика, Варя приказала ему немедленно заснуть.

— Я тихонько посижу рядом, пока вы не уснете, — объявила она и села у изголовья Звонарева.

Через минуту и Звонарев и Варя спали крепким сном.

Надеин с помощью Капитоныча осторожно уложил девушку на свою постель, затем, кряхтя, стал укладываться на полу, рядом с Капитонычем. Старики долго ворочались, кряхтели, шептали молитвы и наконец заснули.

Варя проснулась от холода уже на рассвете и сразу не могла вспомнить, где она и как сюда попала. Затем, соскочив с постели, она нагнулась к мерно дышавшему Звонареву и, быстро оглянувшись на спавших Надеина с Капитонычем, осторожно поцеловала прапорщика, после чего выскользнула из блиндажа, на ходу надевая пальто. Через минуту она уже скрылась в густом предрассветном тумане.

Через день Звонарев настолько поправился, что уже смог пройти до форта номер три. Артиллеристы и матросы встретили его, как выходца с того света.

— Нам сказали, что вас разорвало на куски на укреплении. Мы и не ждали вас видеть живым! — обступили они прапорщика. — Жалели вас, думали: зазря пропал наш Сергей Владимирович. Пошел на полчаса и сложил там свою буйную голову...

Прапорщик осмотрел почти законченную сооружением прожекторную установку.

— Этой ночью начнем светить, — уверял Братовский. — Будет теперь наш третий форт со светом. Япошка не сможет уже незаметно подбираться. Да и на третье укрепление дадим свет.

— Приготовьтесь к обстрелу, неприятель постарается тотчас же сбить прожектор, — предупредил Звонарев.

Возвращаясь в штаб, он увидел идущих впереди по шоссе Надеина и Капитоныча. Последний с трудом ковылял на своей деревяшке, опираясь на палку. Дорога обстреливалась редким шрапнельным огнем, но старики не обращали на это никакого внимания. Уже согнутый годами, но все еще высокий. Надеин неторопливо шагал впереди, то и дело оборачиваясь на своего спутника.

— Шовшем штар ты штал, Капитоныч, ноги тебя уже не носят, — услышал голос генерала подошедший Звонарев.

— Нога-то у меня, Митрофан Александрович, осталась только одна, да и та на Малаховом кургане прострелена, а у вас все же две. Вестимо, мне за вами не угнаться.

В это время навстречу показался молоденький солдат-стрелок. Завидя генерала, он подтянулся и по-уставному, за четыре шага, четко стал во фронт.

— Здорово, молодчик! — ласково приветствовал его генерал.

— Здравия желаю вашему превосходительству! — заорал в ответ стрелок и затем уже обычным голосом добавил: — Разрешите приложиться к вашей иконе.

— Изволь, братец, — остановился Надеин.

Солдат снял папаху, несколько раз истово перекрестился и поцеловал висевший на груди генерала сверх пальто образ Спаса Нерукотворного. Надеин обнял его за шею и добродушно стал расспрашивать, какого срока службы, женат ли, есть ли дети.

Стрелок, позабыв официальный гон, ответил, что всего на службе первый год, дома оставил жену и двух ребят.

— Как твое имя-то? — справился генерал.

— Егор Николаев.

— Ну, штупай ш богом, раб божий Егор, вечером помолюшь, чтобы гошподь бог шохранил тебя целым и невредимым вернул твоей жене, — потрепал Надеин растроганного солдата по плечу и пошел дальше.

Все трое шли молча. Звонарев, почти не думавший последнее время о своих родных, вспомнил сестер и брата и невольно вздохнул.

— Хорошо вам, гошподин прапорщик, коль ваша невешта каждый день ваш навещает, — обернулся к нему генерал.

— Мадемуазель Белая всего лишь моя хорошая знакомая.

— Которая целует ваш в темноте, когда вы шпите.

Звонарев вспыхнул.

— Когда это было?

— Шпрошите у нее, пушть она шама вам рашшкажет, — мое дело шторона.

Так прапорщик больше ничего и не добился от упрямого старика.

К вечеру погода прояснилась, выглянуло солнышко, и совсем по-летнему потянуло теплом с моря. Поджидая обычного визита Вари, Звонарев сидел около штабного блиндажа и наблюдал, как по всем дорогам тянулись к фортам кухни, водовозы, маленькие рикши с носилками.

На закате солнца Капитоныч вынес из блиндажа табуретку, поставил на нее окладной образ, постелил на землю коврик и пошел доложить Надеину.

Вскоре из блиндажа вышел генерал с непокрытой головой, в одном сюртуке, но с неизменным образом на груди. Он стал на коврик и перекрестился на все четыре стороны. Его высокая фигура с длинной седой бородой и густыми всклокоченными волосами четко вырисовывалась на фоне вечернего неба. Оглянувшись вокруг, Надеин опустился на колени. Воздев кверху руки, он громким голосом начал читать молитвы.

Завидя молящегося генерала, десятка два солдат подошли к нему и, обнажив головы, гоже стали на колени. Постепенно число их увеличивалось, и вскоре вокруг Надеина образовалась толпа.

Звонарев с удивлением издали наблюдал за этим своеобразным богослужением Солдаты, крестясь и вздыхая, медленно расходились, совсем как в церкви после вечерни или обедни.

Стоявшие поодаль матросы десантной роты с "Пересвета" иронически поглядывали на это моление, перебрасываясь между собой шутками.

— Ишь колдует дедок! Только не пойму, к добру это или нет?

— Ворожит, чтобы японские пули да снаряды никого из солдат не убивали, вроде как бы заговаривает весь артурский гарнизон.

— Жаль, его с нами не было в бою двадцать восьмого июля. Околдовал бы он адмирала Тогова, чтобы у ого глаза позастилало. Сидели бы сейчас во Владивостоке да с русскими бабочками прохлаждались...

Вскоре появилась Варя и увела Звонарева в блиндаж обедать.

В конце обеда Звонарева неожиданно вызвали к начальнику артиллерии Восточного фронта обороны полковнику Мехмандарову. Варя пошла с ним.

Мехмандаров, пожилой мужчина, с лицом, заросшим по самые глаза густой черной бородой, сквозь которую проступал большой горбатый нос, с недоумением посмотрел на появившуюся перед ним парочку.

— Мне нужен прапорщик Звонарев, а не его жена.

— Да он мне совсем и не муж, только знакомый, — несколько смутилась девушка.

— Сейчас сообщили, что на батарее литеры Б одиннадцатндюймовый снаряд попал в офицерский каземат...

— И Жуковский убит? — в ужасе воскликнула

Варя.

— Никто не убит! Все живы, только ранены Жуковский и Гудима. На батарее не осталось ни одного офицера...

— ...И вы хотите послать туда Сереж... Сергея Владимировича? Но он совсем больной и едва стоит на ногах!

— Ва! — досадливо сморщился Мехмандаров. — Если он болен, то от вашего присутствия, сударыня. Без вас он совсем здоровый, ходил сегодня на третий форт. Но посылать его на литеру Б я не собираюсь. Он еще чином не вышел командовать такой батареей. Туда отправится высокий поручик, что на Залитерной...

— Борейко, — подсказал Звонарев.

— Он самый, а вас направим на Залитерную. Там осталось всего две пушки, так что и офицер не нужен, но, поскольку вы контужены, пробудете там с неделю и отдохнете. Только чтобы вы, сударыня, туда не смели показывать и носа, иначе прапорщик никогда не поправится... — И полковник громко захохотал.

— Когда прикажете отправиться на Залитерную? — спросил Звонарев.

— Чем скорей, тем лучше.

Распрощавшись с Варей, прапорщик шагал по дороге к Залитерной. Стояла темная, но теплая ночь. С моря дул мягкий, влажный ветер. На безоблачном небе сверкали звезды Навстречу Звонареву шли роты моряков.

Прошло добрых полтора часа, пока Звонарев наконец добрался до Залитерной. Борейко там уже не оказалось. Он ушел на батарею литеры Б, захватив с собою половину солдат. За старшего на батарее остался Ярцев, который уже выписался из госпиталя.

Звонарев был удивлен переменой, происшедшей с ним. Сказочник пополнел, был чисто выбрит, аккуратно одет, щеголял в новой рубахе и до блеска начищенных сапогах. При виде прапорщика физиономия Ярцева расплылась в широчайшую улыбку.

— Мы вас, вашбродь, совсем уже похоронили. Поручик даже в помин вашей души стакан водки выпили, хоть последнее время на нее и смотреть не хотели.

— Тебе женитьба, видать, пошла впрок! Где Харитина-то?

— На кухне с бельем возится. Сейчас я ее пришлю.

— Подожди, расскажи, что случилось с командиром и Гудимой?

— Бомба попала в каземат, капитана ранило в голову, спину и ноги, а штабс-капитану повредило правою руку и бок. Их отправили на Утес, — на квартиру.

— А Шура уцелела?

— Ее в те поры в казематов не было, потому и осталась невредима, уехала тоже на Утес; а Мельникова поручик забрали на "литербу", у нас же за фершала осталась Харитина. — И солдат прыснул со смеху.

— Чего ты хохочешь?

— Наши канониры все к ней пошли с разной хворобой, кто что выдумал, а она давай их лечить... ухватом! Живо все поправились! — опять закатился Ярцев.

— И тебя поди она им угощает под сердитую руку?

— Никак нет. Она меня уважает как мужа и свое бабье место знает, — с достоинством проговорил сказочник.

В дверь постучали. Вошла Харитина. Она была в женском платье, с платком на стриженой голове.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович, с прибытием вас! — певучим голосом приветствовала она Звонарева. — Не откушаете ли чайку со свежими шанежками? Только сейчас испекла. Мы как раз садимся за стол. Пойдем-ка, Егор Иванович, — обратилась она к мужу.

— И я с вами отужинаю, — поднялся Звонарев.

— Милости просим, — радушно и просто, по-хозяйски пригласила Харитина.

Вернувшись в блиндаж, Звонарев позвонил по телефону Борейко.

— Здорово! Жив еще курилка? — спросил поручик. — Николай Васильевич, бедняга, сильно пострадал, к тому же он еще не совсем поправился после дизентерии, может и, не вытянуть. Гудима отделался легкими ранениями, отправился больше отдыхать, чем лечиться. Завтра приходи сюда, есть кое-какие дела. Стах кланяется. Его вчера ранило в четвертый раз, но легко, и он остался в строю.

В предрассветном сумраке замелькали первые вспышки выстрелов японских батарей. Интенсивность огня возрастала с каждой минутой, вскоре грохот сотен орудий слился в один протяжный гул. Снаряды сплошной лавиной обрушились на русские позиции от батареи литеры Б до укрепления номер три. Бомбы, шрапнели, сегментные снаряды, бризантные гранаты всех калибров дождем падали на Залитерную.

— Японец штурм готовит, вашбродь, — сообщил Звонареву Ярцев.

Один из снарядов разорвался близко от блиндажа, и осколки забарабанили в дверь. Застегиваясь на ходу, Звонарев выскочил наружу. Батарея казалась вымершей, солдаты попрятались. Облако дыма и пыли, не расходясь, стояло над Залитерной.

Прапорщик поспешил нырнуть обратно в блиндаж и попытался по телефону вызвать батарею литеры Б, чтобы узнать обстановку на фронте, но провода были перебиты, и Залитерная оказалась отрезанной. Звонарев понял, что, несмотря на этот смертоносный вихрь, ему нужно идти посмотреть, что делается на линии Китайской стенки.

— Дай-ка мне бинокль; с наблюдательного пункта, вероятно, хорошо видно наше и японское расположение, — обернулся он к Ярцеву.

— Вы бы, Сергей Владимирович, малость обождали, может, стрельба утихнет, — посоветовал солдат.

— Тогда будет поздно, японцы успеют, чего доброго, и до нас добраться, как в августе. Прикажи всем, даже Зайцу и Белоногову, приготовить винтовки, чтобы было чем встретить японцев, если они прорвутся на батарею, — распорядился Звонарев, выходя из блиндажа, и направился к наблюдательному пункту. Те немногие минуты, которые были нужны для преодоления этого пространства, показались прапорщику вечностью. Не прошел он и десяти шагов, как взрывной волной сбило у него фуражку с головы, засыпало глаза пылью, осколком порвало шинель. Оглохший от взрывов, ослепленный пылью и дымом, он с трудом нашел наблюдательный пункт. Там находился Юркин, который от ужаса забился в дальний угол блиндажа и взглянул на прапорщика, как на привидение.

— Здравствуй! Труса, что ли, празднуешь? — спросил Звонарев.

— Здравия желаю, ваше благородие. Попервах думал, что мне попритчилось, что вы живой сюда пришли, — вскочил на ноги солдат.

— Что видно впереди? — подошел прапорщик к смотровой прорези и стал смотреть на развернувшуюся перед ним панораму.

Батарея литеры Б, Китайская стенка, Куропаткинский люнет и форт номер двенадцать чуть проступали сквозь пелену дыма и пыли. На батарее литеры Б то и дело вспыхивали красные языки выстрелов. Борейко из всех уцелевших еще орудий отбивался от наседавших японцев. Все остальные батареи первой линии были приведены к молчанию.

Зато батареи берегового фронта и броненосцы перекидным огнем громили японцев. Когда дым и пыль относились ветром в сторону, Звонарев мог разглядеть большие разрушения на фортах и Кшайской стенке.

Вдруг над Куропаткинским люнетом взвился огромный столб черного дыма, и вслед за тем долетел тяжелый грохот взрыва. Прапорщик понял, что взлетел на воздух пороховой погреб.

Не успел дым от взрыва разойтись, как японцы кинулись на штурм люнета. Впереди бежали с флагами в руках офицеры, и не прошло и минуты, как белые флаги с красными кругами посередине взвились над павшим укреплением.

— Пропал люнет, — испуганно проговорил Юркин.

— Отобьем, японцев там совсем немного. Беги на батарею и прикажи обстрелять цель помер пять, уменьшив прицел на шесть делений, — распорядился прапорщик.

Телефонист перекрестился и побежал на батарею.

Вскоре с Залитерной прогремело несколько выстрелов, и белые комочки шрапнелей появились над Куропаткинским люнетом. Японцы поспешили спрятаться. Подоспевшая рота моряков снова заняла люнет.

После полудня стрельба временно ослабела. Звонарев пошел на батарею. Несмотря на сильный обстрел, Залитерная пострадала сравнительно немного. Дав указания об исправлении разрушений, прапорщик направился к Борейко, чтобы договориться о дальнейших совместных действиях. Поручика он нашел на перевязочном пункте. Мельников на скорую руку перевязывал его раненый бок.

— Малость зацепило осколком, приходится дырку зашивать, — небрежным тоном проговорил Борейко, но по бледности лица и лихорадочно горящим глазам прапорщик понял, что его друг сильно страдает и едва переносит боль.

— Перевязывай поскорее народ, я сейчас пришлю всем раненым водки, — проговорил поручик, выходя из каземата.

На батарее по-прежнему то и дело рвались снаряды; солдаты попрятались по казематам.

— Здорово нам сегодня досталось. Семеро убито да человек пятнадцать ранено, в том числе все взводные; но они все остались в строю, — сообщил Борейко.

Звонарев договорился, что всемерно будет поддерживать батарею литеры Б своим огнем,

— Бей на малых прицелах, не бойся влепить нам шрапнель в спину. Это лучше, чем пропустить японца, — предупреждал поручик.

— Японец в атаку идет, — влетел в офицерский каземат Жиганов.

— По местам, к орудиям! — заорал Борейко, выбегая на батарею. — Лети к себе и не зевай, — напутствовал он Звонарева.

На батарее поднялась суматоха, подносили снаряды к орудиям, торопливо заряжали пушки, на брустверах между орудий прилаживали пулеметы. Борейко, опираясь на ружье, как на палку, ходил вдоль фронта батареи. Издали уже доносились истошные крики "банзай".

Звонарев едва успел добежать до Залитерной батареи, когда первая колонна штурмующих японцев обрушилась на стрелковые окопы, занятые ротой Енджеевского, опрокинула ее и устремилась к батарее литеры Б. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как они быстро приближались к орудиям.

С замиранием сердца Звонарев следил за происходящим на батарее литеры Б. Японцы были уже около орудий, скатившись врукопашную с артиллеристами. Серые шинели русских перемешались с зелеными японцев. Но последних было во много раз больше, и артиллеристы начали отходить, отбиваясь от наседавшего врага.

Несколько человек бросилось бежать в тыл. Казалось, батарея была потеряна.

Но тут справа, во фланг японцам, ринулись матросы подошедшего резерва, впереди которого двигалась огромная фигура Борейко. Он держал в правой руке большой морской палаш и, как Самсон, сокрушал вокруг себя маленьких японцев. Не выдержав внезапного удара, японцы смешались, а затем отхлынули назад. Но стрелки Енджеевокого успели уже занять свои окопы и встретили их ружейными залпами. Несколько сот зеленых фигурок заметалось в узком пространстве между батареей и передовым стрелковым окопом, расстреливаемые перекрестным огнем артиллеристов, моряков и пехоты. Земля с каждой минутой все больше покрывалась зелеными пятнами упавших тел. Звонарев ясно видел, как японцы в отчаянии бросались со штыками наперевес то в одном, то в другом направлении и, скошенные пулями, падали. Немногие уцелевшие, побросав оружие, подняли руки вверх.

Ружейный огонь прекратился. Японцы гуськом, один за другим, скрылись в окопах стрелков. И тотчас молчавшие осадные батареи вновь обрушились на батарею литеры Б. Русские поспешили укрыться. Только Борейко, помахивая своим длинным палашом, неторопливо шел вдоль батареи, заглядывая в каждый каземат.

— Живы поручик! Гуляют, ровно по набережной в воскресный день, — восхищенно заметил Юркин. — Даром, что только утром их ранило.

Канонада по всему фронту постепенно стихала. Звонарев с удивлением заметил, что день уже клонится к вечеру, небо затянуло тяжелыми тучами и начинает накрапывать мелкий дождь. Ему сразу захотелось есть, тело стало тяжелым от усталости. Он громко зевнул и с удовольствием потянулся, разминая затекшие члены.

— Как ты думаешь, Юркин, готов у нас обед?

— Давно готов! На батарее пообедали, когда вы были на литере Б. Харитина Федосеевна кликала вас, как вы бежали на пункт, а вы только отмахнулись от нее рукой — не до тебя, мол.

— На всякий случай побудь здесь до темноты, а я схожу на батарею поем, — приказал Юрину Звонарев.

Заметив его издали, Харитина поспешила принести щи и жареную ослятину. Прапорщик торопливо ел, слушая болтовню молодой женщины.

— На слатербе пятнадцать убито и около полсотни раненых, — рассказывала Харитина, — Софрона Тимофеевича ранило два раза за один день, а он не захотел идти в госпиталь. Жигана, на что верткий черт, и того чуть на штык не поддели. Не будь Зайца рядом, распороли бы ему брюхо.

— Заяц-то как туда попал?

— Пришел с Белоноговым по делам к поручику, а тут япошка лезет к самым пушкам. Он и схватил винтовку. Хвастает — двух японцев заколол. Зато самому бедро поранили, лежит сейчас на кухне и охает, придется его отправить в госпиталь. Да и Белоногову портрет прикладом попортили, нос распух так, что глаз не видно. Хотела я вас даже спросить о капитане Шметиллове, царствие ему небесное, да при других постеснялась. Как его убило-то?

Прапорщик подробно рассказал о гибели капитана.

Лицо Харитины неожиданно сморщилось, глаза налились слезами, и она всхлипнула.

— Душевный был человек Игнатий Брониславович. При нем хорошо жилось солдатам. Жаль его, а их еще больше. Кто-то теперь будет ими командовать? Попадется какой-нибудь аспид, и натерплются они горя.

Звонарев попробовал вызвать к телефону Борейко, но телефон не действовал, и прапорщик решил идти на батарею литеры Б, благо совсем стемнело и на фронте наступило затишье.

Он застал Борейко перед фронтом батареи. Перед поручиком стояло несколько солдат.

— Трусы, батарею бросили, спасая свою шкуру! Таких солдат у меня еще не было. Рук своих о ваши морды пачкать не хочу. Пусть сами солдаты, которые честно защищали свои пушки, накажут вас как хотят.

Артиллеристы молчаливо направились по своим казематам, а Борейко подошел к Звонареву.

— Что у тебя, все благополучно?

— Да. Харитина заведует хозяйством на батарее, а сказочник ею командует. Я же лишь временно гощу на Залитерной. В общем, все идет хорошо.

Пока офицеры разговаривали, солдаты собрались по взводам в казематах. Лепехин созвал всех своих подчиненных к иконостасу и вынул старообрядческое Евангелие. Его бородата чинно уселись на нарах, терпеливо ожидая, что будет делать взводный. Тут же находились трое бежавших с батареи во время атаки. Они боязливо оглядывались по сторонам.

— Подь сюда, — подозвал одного из них взводный. — Рассказывай, кто ты есть такой, а то тебя, как нового в роте, еще не знают.

— Фамилие мое Шестеркин, с Танбовской губернии.

— Рабочий, что ли?

— Никак нет, из хрестьян, служил половым в трахтире.

Солдаты задвигались и враждебно загудели:

— Знаем мы их, мошенников, — напоют, оберут и на улицу выкинут.

— Какое ты имел полное право бежать с батареи? — спросил Лепехин.

— Спужался; думал, всех японец заберет.

— Думал! А ты бы на других смотрел и штыком работал.

— Дык я не один бежал, и другие со мной...

— Мы со всех я ответ стребуем.

Солдаты вздыхали, почесывались.

— Что же с ним делать? — спросил у присутствующих Лепехин.

— А как о том сказано в Писании? — задали, в свою очередь, ему вопрос.

— "Возлюбивый сына, да сокрушит ему ребра пользы его ради. Послание апостола Павла к коринфянам, глава третья, стих седьмой", — по Евангелию прочитал Лепехин.

— Всыпать двадцать пять горячих, — предложили в толпе.

— Правов таких нет, — злобно оглянулся Шестеркин.

— Ас батареи бегать права есть? — подошел к нему вплотную Лепехин.

— Я жалиться буду.

— Кому? Поручику? Так сам слышал, как он тебя на наш суд отдал...

— Повыше найдем.

— Ишь ты какой прыткий!

Шестеркин не пошевелился, с угрюмой злобой глядя на взводного.

— Шевелись, сука! — послышалось в толпе.

— Правов у вас таких нет.

— Вали на нары и стаскивай порты! — распорядился взводный.

Несколько человек накинулись на "виновного" и без особого труда уложили его на нары. Пороли вперехлест солдатскими портупеями, истово и деловито. Лепехин считал удары. Шестеркин при каждом ударе вскрикивал и просил пощадить, но на него не обращали внимания.

— Хватит! — остановил наказание взводный, когда положенное число ударов было отсчитано.

Шестеркин торопливо одевался.

— Благодари мир за науку, — сурово приказал Лепехин.

В ответ наказанный разразился грубой бранью.

— Бей! — скомандовал Лепехин солдатам, возмущенный нахальством Шестеркина.

Добрый десяток кулаков сразу обрушился на Шестеркина.

— Довольно, — вмешался наконец Лепехин, оттаскивая расходившихся солдат. — Не ровен час, до смерти убьете.

Окровавленный, охающий Шестеркин, шатаясь, едва поднялся на ноги.

Двое других бегунов, устрашенные виденным, беспрекословно дали себя выпороть. Ввиду их полной покорности Лепехин ограничился всего десятью ударами. После экзекуции оба наказанные низко кланялись по сторонам и благодарили за науку. Когда порка кончилась, взводный пошел с докладом к Борейко.

— Твои лешаки поди переломали им все ребра? — забеспокоился поручик.

— Не должно того быть; на ногах стоят — значит, целы.

Разговор был прерван появлением Блохина.

— Здорово, варнак! — приветствовал его поручик. -

Зачем пожаловал?

— Здравия желаю, вашбродь! Явите божецкую милость, разрешите вернуться на батарею, — взмолился солдат.

— Здесь ты не нужен, а Залитерной командует прапорщик. С ним и разговаривай.

— Вашбродь, — жалобно взмолился Блохин к Звонареву, — дозвольте к вам обратно!

Прапорщик внимательно посмотрел на него.

— Чем тебе плохо на втором форту? — спросил он.

— Житья от пехтуры нету. Даве смена произошла, пришли новые, один дурнее другого. Невесть што мелют.

— Что же именно? — поинтересовался Борейко.

— Вашу, грит, "литербу" японец с потрохами забрал. Как, говорю им, это может быть, коль на ней солдаты с Электрического Утеса, да еще с самим Медв... то бишь поручиком Борейко! — В глазах солдата мелькнула лукавая искорка. — Да нет на всем свете такого войска, чтобы их одолеть! А у самого на сердце кошки скребут: а вдруг, думаю, осрамились. Чуть стемнело, сюда и побег посмотреть, что здесь деется.

— Гладко врешь. Блоха, без запинки, — расхохотался Борейко.

— Убей меня гром, если вру! — перекрестился солдат.

— Ладно, можешь остаться на Залитерной, только, чур, к Харитине не подкатывайся. Совсем тогда выгоню из роты до конца войны, — предупредил поручик.

— Покорнейше благодарю, вашбродь! — гаркнул солдат и, умильно посмотрев на водку, тяжко вздохнул.

Заметив это, поручик налил полстакана и протянул солдату. Тот мгновенно проглотил водку и, прокричав благодарность, выскочил из блиндажа.

— Люблю Блоху. Пьяница, варнак, под горячую руку отца родного зарезать может, а сердце золотое! Да и не дурак, хотя и малограмотный. Много такого нашего народа без настоящего дела шляется по Руси-матушке... — задумчиво проговорил Борейко. — А твоя амазонка как?

— Хорошо, что напомнил. Она, верно, ожидает с судками меня на Залитерной, надо возвращаться. Оля как?

— Не видел уже с неделю, — видно, занята в госпитале, — вздохнул поручик. — Не вздумай Варе рассказать о моей ране, а то Ольга Семеновна только зря будет беспокоиться.

На Залитерной Вари не оказалось. Вместо нее явился с обедом Вася. Звонарев застал его в своем блиндаже беседующим с Харитиной.

— Тетя Варя велела вам передать записку и просила ответ.

Подчеркнув две грамматические ошибки, прапорщик на обороте сообщил девушке, что цел, невредим и сидит в полной безопасности на Залитерной.

— Зайца придется отправить в госпиталь, — проговорила Харитина. — Как бы у него от грязи антонов огонь не сделался. Вася доведет его до перевязочного пункта, а оттуда его доставят в Сводный госпиталь, к Варваре Васильевне.

Звонарев согласился. Поужинав, он зашел на кухню к Зайцу. Солдат лежал в жару и бредил.

— Справишься один, Балоногов? — спросил Звонарев, увидев певца с забинтованной физиономией.

— Харитина Федосеевна помогут, а вместе, конешно, справимся, — весело отозвался солдат.

— Егор Иванович тоже нам подсобят, — добавила Харитина.

Следующие два дня штурм крепости продолжался. Звонарев все время проводил на наблюдательном пункте, поддерживая огнем то батарею литеры Б, то форт номер два, то Куропаткинский люнет. Японские атаки нигде не увенчались успехом.

Варя совсем не показывалась на батарее, будучи сильно занята в госпитале. Вася же неизменно являлся по вечерам с судками. От Харитины и солдат он узнавал все о прапорщике, затем получал записку для Вари и уезжал, вздыхая, что ему не разрешают остаться на батарее.

На третий день утром Звонарева вызвали в штаб.

Японские атаки снова возобновились, но уже в направлении форта номер три. Степанов нервничал и не отходил от телефона, требуя подкрепления из штаба крепости. Горбатовский отдавал целый поток бестолковых распоряжений, которые тут же и отменял. Надеин молился перед иконами в своем блиндаже, призывая божье благословение на русское воинство.

Один Рашевский сохранял полное спокойствие. Он сидел над картой и делал на ней пометки карандашом. Звонарев подошел к нему.

— Рад вас видеть опять в добром здравии, Сергей Владимирович, — приветствовал его подполковник. — Вы нам очень нужны. Дело в том, что японцы прочно засели во рву форта номер два и около — батареи литеры Б. Мы решили спустить в них шаровые мины. На форт направится лейтенант Лурский, а вам мы хотим поручить батарею литеры Б. Я думаю, что вы с этим делом справитесь. На всякий случай вместе со снаряженной миной пришлю к вам своего кондуктора, минера Бутбфина, — добавил Рашевский.

Договорившись о деталях, Звонарев поторопился обратно, чтобы заблаговременно произвести все необходимые приготовления.

В штабном блиндаже по-прежнему царила растерянность Горбатовский нервничал и дергал Степанова. Выведенный из себя капитан с отчаянием спрашивал:

— Так, что же вы наконец решили, ваше превосходительство? Двинем ли мы резервные роты моряков к Китайской стенке или нет?

— Делайте, Федор Васильевич, как хотите, но чтобы положение там было немедленно восстановлено и прочно закреплено, — отмахнулся генерал и поспешил выйти в соседнее помещение.

Степанов выбежал из блиндажа и позвал командовавшего моряками офицера.

— Эта неразбериха тянется с утра, — с досадой проговорил Рашевский, подошедший провожать прапорщика. — Надеин, при всей своей старости и дряхлости, никогда так не волновался и не падал духом, как Горбатовский. Хорошо хоть Степанов, человек уравновешенный и умный, при всяких обстоятельствах сохраняет присутствие дух а и ясность мышления.

Около блиндажа Звонарева увидел Надеина. Генерал с иконкой в руках направился к матросам.

— Ждрааштвуйте, братцы! — приветствовал их Надеин, беря под козырек.

Моряки дружно ответили,

— Шейчаш — вы пойдете в атаку на нашего врага и шупоштата — японца. Я хочу благожловить ваш, чтобы пречиштая дева-матерь шохранила ваш швятым твоим покрововом. На молитву, шапки долой!

Матросы, переложив винтовки на сгиб левой руки, поуставному сняли фуражки. Генерал громко прочитал несколько молитв и, подняв обеими руками иконку, трижды перекрестил ею моряков.

— Теперь ш богом! Ш ружьем в руке и крештом в шердце, жа мной, ребята!

Звонарев взволнованно следил за этой сценой. Он видел, как большинство матросов иронически улыбалось, смотря на Надеина, но некоторые истово, с чувством осеняли себя крестом.

Подошедший Степанов пытался было отговорить Надеина от намерения лично вести матросов в бой.

— Генерал Горбатовский просит ваше превосходительство вернуться назад, — доложил он.

— Шкажите ему, што никто не может жапретить умереть во главе швоих шолдат жа матушку Рошию, — на ходу бросил генерал, продолжая идти вперед.

Степанов пожал плечами и пошел обратно.

Звонарев, сам того не замечая, увлеченный примером Надеина, тоже пошел за моряками. Сбоку дороги торопливо ковылял Капитоныч, опираясь на винтовку вместо палки. Старик, верный своему другу и генералу, решил последовать за ним в бой.

Свыше двухсот человек, увлеченные порывом старика, лавиной ринулись вперед, не обращая внимания на огонь японских батарей.

— Рашшыпаться в цепь! — скомандовал Надеин, когда до Китайской стенки осталось две-три сотни шагов. Затем он еще раз перекрестился, выхватил шашку из ножен и закричал во всю силу неожиданно окрепшего голоса:

— Ш нами бог! Ура! — и бросился бежать по направлению к японцам, открывшим пачечный огонь по атакующим.

Несколько мгновений генерал бежал впереди всех, но затем матросы обогнали его и со штыками наперевес обрушились на врага. Надеин споткнулся, упал, выронив шашку, затем с трудом встал и уже с одним револьвером в руке побежал дальше. Рядом падали убитые и раненые, но старик не видел и не замечал ничего, продолжая хриплым голосом кричать "ура".

Вскоре его еще раз сбили с ног бегущие матросы. Двое из них остановились и, подняв старика под руки, бережно поставили на ноги.

— Вы бы, ваше превосходительство, поберегли себя, в свалке вас затопчут, — уговаривали они генерала, отряхивая испачканную землей шинель.

Надеин покорно слушал их, и слезы капали из его глаз.

— Штар штал, никуда больше не гожушь! Думал шегодня шмерть принять вмеште ш матрошиками, да, видно, гошподь бог еще не приживает меня к шебе. Идите ш богом, братцы!

Между тем у Китайской стенки все уже было кончено.

Немногие уцелевшие в штыковой схватке японцы поспешно отступали в свои окопы, а матросы, рассыпавшиеся вдоль стены, готовы были встретить врага штыком и пулей.

Звонарев, вместе с матросами кинувшийся в атаку, вскоре заметил упавшего Надеина. Вырвавшись из штыковой свалки, он поспешил к нему на помощь.

— Вше шлава богу, жив и невредим, — ответил генерал на вопрос прапорщика. — Пойдемте поблагодарим матрошиков жа геройшкую атаку.

Обойдя весь участок, отбитый только что моряками, генерал громко благодарил чуть не каждого в отдельности матроса за проявленную храбрость. Моряки отвечали ему весело и бодро. Ни тени прежней иронии не мог заметить на их лицах Звонарев. Наоборот, теперь матросы с нескрываемым восхищением и любовью смотрели на чудаковатого деда, только что показавшего пример мужества, порожденного великой любовью к своей родине.

— Ура нашему генералу, нашему дедушке! — неожиданно выкрикнул один из матросов, и этот крик был подхвачен всеми остальными. Надеин остановился и, поднявшись на цыпочки, поцеловал рослого моряка.

Пережитое напряжение не прошло для старика даром, к вечеру он слег и был отправлен в госпиталь.

Проводив генерала почти до штаба, Звонарев вернулся на Залитерную, где его ожидала Варя. Она успела по дороге побывать в штабе Горбатовского и уже узнала об участии прапорщика в контратаке.

— Ну зачем, зачем вы зря рискуете собой? — встретила его девушка. — Чего ради вы пошли с моряками?

— Хорошо все, что хорошо кончается, милая Варя, не стоит больше об этом говорить.

— Обо мне вы даже и не подумали! — И Варя неожиданно разрыдалась.

Долго пришлось прапорщику уговаривать ее, пока она наконец успокоилась.

Стук в дверь заставил Варю торопливо вытереть глаза и принять равнодушно-сосредоточенный вид. Вошла Леля Лобина.

— Как бы мне повидать Стаха? — спросила она, поздоровавшись.

Прапорщик по телефону через батарею литеры Б соединился с Енджеевским. Поручик пообещал немедленно прийти на Залитерную.

— Кстати, у меня к вам, Сергей Владимирович, есть разговор по поводу спуска шаровой мины в японские окопы, — добавил он.

В ожидании прихода Стаха все направились навестить раненого Родионова, который отлеживался на Залитерной. У фейерверкера был жар, одна из ран в ноге нагноилась. Осмотрев солдата, Варя решительно заявила, что его необходимо тотчас же отправить в госпиталь.

— Необходимо произвести очистку ран, иначе септицемия неизбежна, — авторитетно заявила она.

Родионов умолял оставить его на Залитерной. Долго пришлось его уговаривать, пока наконец он согласился уехать с батареи, на только к Варе, чтобы быть "месте хотя бы с Зайцем.

Стах рассказал о последних штурмах батареи литеры Б. Варя подробно сообщила о сегодняшней штыковой атаке Китайской стенки. Звонарев ее тихонько поддразнивал, Леля ужасалась.

Начал накрапывать дождь, и обе гостьи заторопились домой. Офицеры немного проводили их, а затем вернулись на Залитерную и договорились о спуске мины. Решено было на следующий день произвести рекогносцировку на месте, а с наступлением темноты приступить к действиям.

Место для спуска шаровой мины выбрали в передовом окопе, который обычно на ночь занимали секреты. До противника было около тридцати шагов, причем японские траншеи помещались значительно ниже, под крутым скатом горы. Буторин с двумя матросами доставил на батарею литеры Б большую шаровую мину весом около шестнадцати пудов. Внутри ее, в жестяном ящике, помещался семипудовый заряд пироксилина. Свободное пространство мины было заполнено кусками железа и камнями: они имели назначение усилить картечное действие при взрыве. Для спуска мины имелся деревянный желоб длиной свыше трех саженей. Разогнавшись по нему, мина дальше катилась по инерции.

Кроме Буторина, Звонарев взял с собой еще Блохина и Ярцева, уже видевших в сентябре, на Высокой горе, действие таких мин. Борейко тоже не утерпел и решил хотя бы сзади, из стрелковых окопов, посмотреть на взрыв.

Для доставки мины к месту спуска Стах отрядил десяток стрелков. Солдаты с трудом перенесли ее на носилках. Как только наступили сумерки, японцы начали усиленно освещать укрепления прожекторами. Несколько раз лучи света останавливались на батарее литеры Б и затем, не обнаружив ничего подозрительного, ползли дальше.

Уложив на бруствер окопа желоб, стрелки подняли и положили в него мину. Чтобы она не скатилась раньше времени, ее удерживали короткой веревкой, привязанной к специальному кольцу на корпусе мины. Затем солдаты сошли в окоп, а Звонарев поднялся к мине и вставил запальный шнур, рассчитанный на полторы минуты горения.

— Подай-ка фитиль, Блохин, — вполголоса приказал он.

Солдат протянул ему жестяную коробку, в которой чуть тлел джутовый фитиль. Подув на него, чтобы он лучше разогрелся, прапорщик приложил его к запалу. Последний тотчас вспыхнул и начал гореть с легким шипением. Звонарев оглянулся. В японских окопах было вес тихо и темно. Луч прожектора удалился далеко вправо.

Опасаясь, чтобы мина не взорвалась через слишком долгий промежуток времени, что дало бы японцам возможность разбежаться, прапорщик решил выждать еще полминуты, прежде чем ее пустить. Прислушиваясь к чуть слышному шипению горевшего запального шнура, он дро себя отсчитывал секунды: ноль раз, ноль два, ноль три... С последним счетом — ноль тридцать — он приказал солдатам отпустить конец веревки, удерживающий мину, и изо всех сил толкнул ее. К его удивлению, мина даже не шевельнулась.

Звонарев хотел выдернуть запальный фитиль, но последний снаружи уже обгорел, и только в запальном отверстии чуть заметно мерцал огонек. Вынуть его уже было невозможно.

"Сейчас взорвется", — мелькнула тревожная мысль.

Часть стрелков стремительно бросилась в тыл. Холодный пот выступил на спине у прапорщика, волосы зашевелились на голове.

— Я сейчас вам подсоблю, вашбродь, — неожиданно раздался голос Блохина, и он очутился рядом с Звонаревым.

— Раз, два, сильно! — скомандовал солдат, и они вдвоем навалились на страшный шар. Он скрипнул и повернулся. Наполнявшие его осколки и камни, пересыпаясь, сильно зашумели.

— Давай, давай, — шептал Блохин, продолжая катить мину со все увеличивающейся скоростью.

Шестнадцатипудовый шар с грохотом полетел вниз. В японских окопах поднялась тревога, японцы открыли беспорядочный огонь по направлению шума, засвистели пули. Достаточно было одной из них удачно попасть в мину, и она взлетела бы на воздух.

— Бежим назад! — скомандовал прапорщик и ринулся к окопу.

Блохин все же сперва пробежал вслед за миной до самого конца желоба и только тогда вернулся обратно. Припав за бруствером почти к самой земле, они с трудом переводили дух от волнения и с нетерпением ожидали взрыва. Грохот все еще катящейся мины постепенно ослабевал, один за другим раздались два небольших взрыва.

— Не наша, — быстро прошептал Звонарев.

— Японец, верно, хочет ее остановить и бросает ей навстречу бомбочки, — отозвался Блохин.

— Хоть бы фитиль не затух, — забеспокоился прапорщик.

Через мгновение внизу вспыхнуло яркое пламя и грохнул оглушительный взрыв. С бруствера слетело несколько мешков с землей. Над головой засвистели осколки.

Затем в японских окопах наступила полная тишина, только луч прожектора торопливо заметался в разные стороны. С какого-то форта или крепостной батареи сзади высоко взвилась ракета, за ней другая, и, разорвавшись, рассыпались тысячами огненных звездочек, освещая далеко все вокруг.

— Вот дураки! Они нас выдадут, — выругался прапорщик, совсем припадая ко дну окопа.

При ярком свете сразу же разгорелась с обеих сторон ожесточенная ружейная и пулеметная стрельба и быстро распространилась по всему фронту. Звонарев и Блохин оказались под перекрестным огнем, целые рои пуль с визгом носились над их головами.

— Ложись! — приказал прапорщик приподнявшемуся Блохину.

— А вдруг японец пойдет в атаку и заберет нас? — с сомнением проговорил солдат, опускаясь на землю.

— Наши не допустят сюда японцев, — успокоил его прапорщик.

Прошло добрых четверть часа, пока стрельба настолько утихла, что Блохин рискнул выглянуть из-за бруствера. При свете прожектора он разглядел огромную яму среди японских окопов. Вокруг нее валялись трупы и огромные каменные глыбы, вывороченные из земли при взрыве.

— В самый раз угодили, Сергей Владимирович! Можно теперь и домой идтить.

Прапорщик, в свою очередь, рискнул выглянуть из окопа. В то же мгновение пуля сбила у него с головы папаху.

— Зацепило? — тревожно спросил Блохин и, не дожидаясь ответа, провел своей шершавой рукой по лицу и волосам Звонарева.

— Кажется, цел, — еще неуверенно отозвался прапорщик, ощупывая голову.

— Ну и ударила же ваша мина! — подошел Енджеевский. — В блиндажах до сих пор еще пыль не улеглась.

Лампы сразу потухли, все посыпалось со стен, у меня у дверь соскочила с петель.

Попрощавшись с Енджеевским, прапорщик направился на батарею литеры Б, где его с нетерпением ожидал Борейко.

— Наделал же ты, Сережа, переполоху и у японцев и у нас! — встретил его поручик. — Со всех сторон звонят по телефону, спрашивают, что случилось.

— Уже все знает — удивился Звонарев.

— Ну он никого ни о чем не предупредил. Да и я, признаться, после взрыва со всех ног бросился на батарею: думал, что начинается грандиозная драка.

— Поднеси Блохину стакан водки. Если бы не он, меня разнесло бы в куски. — И прапорщик рассказал о своих переживаниях.

— Верно, здорово за тебя молится твоя великомученица Варвара, — шутил поручик и вдруг оглушительно крикнул: — Филя, подь сюда, сучий сын!

Блохин выскочил, как из-под земли.

— Пей! — налил Борейко стакан водки.

— За что жалуете, вашбродь? — удивился солдат.

— За спасение прапорщика от верной смерти. Расскажешь потом все его барышне, она тебе еще поднесет.

— Нет уж, пожалуйста, Варю сюда не вмешивайте.

Опять будет реветь в три ручья, — запротестовал Звонарев.

— Она способна на это? — удивился Борейко.

— Представь себе, и даже очень!

— Значит, быть тебе за ней замужем, — хлопнул поручик по спине Звонарева.

Блохин захохотал, почтительно закрыв рот рукой.

— Пошли домой, на Залитерную, — обернулся к солдату Звонарев, и они зашагали по разбитой и скользкой от дождя дороге.

После штурма наступило затишье. Японцы, потеряв пятнадцать тысяч человек и добившись лишь незначительных успехов, усиленно занялись траншейными работами, проводя все новые и новые параллели в непосредственной близости от русских. Одновременно из Японии шли большие пополнения, которые надо было обучать тактике осадной войны. Артурцы, в свою очередь, использовали затишье на фронте для исправления нанесенных фортам и укреплениям повреждений и создания тыловых линий обороны. Как и прежде, всеми работами руководил Кондратенко, а Стессель и Смирнов отсиживались в своих штабах, ведя между собой бумажную войну из-за всякого пустяка.

Звонарев продолжал пребывать на Залитерной, отдыхая после пережитых треволнений. Борейко умудрился организовать на батарее литеры Б, в непосредственной близости японцев, лабораторию по изготовлению ручных гранат и одновременно мастерил пушку для стрельбы минами. По мере сил Звонарев помогал ему.

Стоял серый, уже по-зимнему холодный день. Временами срывался снег. В офицерском блиндаже наталитерной было сыро, дымно и неуютно Звонарев мерз, был голоден и поэтому зол. Варины обеды все больше оскудевали, а с ними тощал и прапорщик. Девушка тоже сильно похудела. На осажденную крепость вплотную надвигался голод, но осаде не было видно конца.

Вошедший в блиндаж Ярцев принес несколько приказов и распоряжений, полученных из Управления артиллерии.

Звонареву бросилась в глаза длиннейшая "Ягска" Фока "О пределе обороны каждой крепости", взяв ее, прапорщик с удивлением стал читать:

"Осажденную крепость можно сравнить с организмом, пораженным гангреной. Как организм рано или поздно должен погибнуть, так равно и крепость должна пасть. Это должны знать и всегда помнить доктор и комендант. Конечно, никто не мешает им верить в чудо, но их на войне не бывает. Гангрена поражает организм с конечностей, — доктор должен своевременно их удалить; так и крепость теряет прежде всего свои передовые форты, — и комендант должен своевременно их очистить, дабы вовремя уйти из-под удара. Доктор постепенно отделяет пораженные органы; комендант же постепенно оставляет периферию и уводит войска в цитадель. Ни один доктор не станет вновь приобщать к организму удаленный орган, — так и комендант не должен пытаться вернуть утраченные форты и укрепления, ибо это ни — когда не может увенчаться успехом и поведет только к напрасным жертвам. Доктору, для того чтобы удалить больной орган, нужны ассистенты, — так и коменданту нужны надежные помощники, чтобы выполнять его приказания об очистке фортов и укреплений".

Дальше Звонарев не стал читать. Ему стало ясно, что Фок, с благословения Стесселя, предлагает постепенно сдать Артур японцам. Взволнованный, он позвонил Борейко на батарею литеры Б.

— Ты читал записку Фока? — спросил он. — Что ты о ней думаешь?

— Думаю, что Фок подготовляет изменническую сдачу крепости.

— Чем все это кончится?

— Совместным парадным обедом Стесселя и Ноги в Артуре, если только Кондратенко решительно не вмешается и не арестует этих предателей. Я готов со своей ротой оказать ему в этом полное содействие.

— Сомневаюсь, чтобы он осмелился на такие решительные шаги, это не в его характере.

— Сообща уговорим. Одним словом, сейчас осаждают Артур сразу три генерала: Ноги с фронта и Фок со Стесселем изнутри... Кстати, еще новость: Вамензон назначен начальником артиллерии нашего сектора и собирается сегодня посетить "литербу".

— Я далеко не в восторге от этого известия...

— Да... следует ожидать всяких пакостей. Прикажи на батарее и около кухни все привести в порядок, да и Харитине вели куда-нибудь на время исчезнуть.

Едва прапорщик успел отдать необходимые распоряжения, как Вамензон уже подъехал в экипаже и направился к батарее. Звонарев встретил его рапортом. Сухо поздоровавшись, капитан прежде всего справился, есть ли на батарее икона и у всех ли солдат имеются нательные кресты. Удивленный этим вопросом, прапорщик сообщил, что иконы нет, а нательными крестами он совсем не интересовался.

— Вы, очевидно, к сожалению, не религиозны? Православный воин прежде всего должен быть глубоко верующим. Только тогда, с помощью божьей, он может надеяться на победу, — поучал Вамензон, неторопливо идя вдоль батареи.

— Помимо веры, нужны еще снаряды, патроны и продовольствие, а их-то у нас как раз не хватает.

— Вы, оказывается, настоящий крамольник, — даже остановился от возмущения капитан.

Далее начался разгром. Вамензон шарил по всем углам и закоулкам, заставляя солдат разуваться, чтобы видеть, острижены ли у них ногти, и совал в нос Звонареву грязные портянки. На беду, около кухни он завидел Харитинину юбку и произвел целое расследование, как она оказалась на батарее, и в результате обнаружил Харитину.

— Это что за... — выругался он.

Харитина вспыхнула.

— Я законная жена бомбардира Егора Ярцева, и вам очень даже стыдно такие слова мне говорить.

— Вон с батареи! Чтобы твоего здесь и духу не было.

Где ее так называемый муж? — обернулся он к прапорщику.

— Я здесь, ваше высокоблагородие, — отозвался Ярцев.

— Как ты смел держать здесь свою суку, мерзавец?

— Жена Ярцева здесь находилась с разрешения поручика Борейко, — доложил Звонарев.

— Я ему за это объявлю выговор, а ты сегодня же набьешь морду своей шлюхе, — обернулся к Ярцеву капитан.

— Ваше приказание дико и незаконно, — вмешался Звонарев. — Вы не имеете права предъявлять к солдатам такие требования.

— Вы с ума сошли, прапорщик! Я вас немедленно арестую и дело передам военно-полевому суду.

Звонарев обернулся к батарее. Все солдаты высыпали из блиндажей и издали хмуро следили за происходящим.

— В ружье! Ко мне! — звенящим от волнения голосом крикнул прапорщик.

Солдаты метнулись в разные стороны, и через минуту тридцать человек с винтовками в руках стояли за спиной Звонарева.

— Зачем вы их вызвали сюда? — спросил испуганно Вамензон.

— Чтобы отдать вам честь, когда вы будете уезжать, — иронически ответил уже овладевший собой прапорщик.

Вамензон бросил на него уничтожающий взгляд и, не прощаясь, пошел к экипажу.

— Слушай! На кра-ул! — совсем весело скомандовал Звонарев.

Вамензон уехал.

— Мне надо уходить с батареи? — спросила Харитина.

— Можете оставаться здесь по-прежнему. Едва ли капитан Вамензон еще нас посетит, — усмехнулся прапорщик.

— Вы бы, вашбродь, нам только глазом мигнули, мигом подняли бы их высокоблагородие на штыки, — проговорил Лебедкин.

— ...и попали бы под расстрел.

На батарее литеры Б Вамензон встретил Блохина.

Солдат сразу же ощетинился и свирепо посмотрел на своего давнишнего врага.

— Как стоишь, сволочь? Голову выше. — И капитан ударил Блохина в нижнюю челюсть с такой силой, что он, громко ляскнув зубами, едва устоял на ногах. — Забыл, как я тебе каждый день спускал шкуру? Смотри, и сейчас отполирую ее под орех!

Блохин с ненавистью смотрел на Вамензона.

— В чем дело, господин капитан? — подошел Борейко. — В чем провинился бомбардир Блохин?

— Ни в чем! Просто увидел его нахальную рожу и решил проучить как следует. Он у вас совсем обнаглел и распустился, поручик.

— И, очевидно, поэтому получил два Георгиевских креста.

— Его надо ежедневно пороть, а не награждать крестами! Пошел вон, сволочь!

Блохин повернулся по уставу, а затем, бормоча под нос самую отчаянную брань, побежал к своему каземату. Через минуту он вышел со своей трофейной японской винтовкой, но Вамензон уже скрылся в каземате второго взвода. Заметив там большой образ и лампаду перед ним, начальник сектора снял фуражку и долго крестился.

— Вот это я одобряю! Это не то, что на Залитерной, где командует нигилист. Все успехи батареи я объясняю поручик, правильным, религиозным воспитанием ваших солдат.

Борейко слушал капитана с иронической усмешкой.

Вамензон уже собрался уходить, когда его взгляд упал на лежавшую на нарах лепехинскую Библию. Золотое старообрядческое двуперстие четко бросалось в глаза.

— Чья это книга? — сразу же взъерошился капитан.

— Обчая, — доложил взводный.

— Да у вас тут, оказывается, целый раскольничий скит!.. Сейчас же сжечь эту еретическую книгу!

Затем капитан подошел к иконе и тут только разглядел, что она тоже старинного письма. Рядом стояло еще несколько таких же образов.

— Это настоящая моленная! Немедленно уничтожить всю эту мерзость. — И Вамензон стал швырять иконки на пол, топча их ногами.

Солдаты зашумели и бросились поднимать свои святыни.

— Это... это бунт! Я вызову сюда стрелков, чтобы заставить вас выполнить мое распоряжение! — Капитан выскочил из каземата и торопливо зашагал к экипажу.

Едва он отъехал, как из-за угла с ревом вылетел Блохин и, вскинув винтовку, пуля за пулей выпустил по Вамензону целую обойму, но промахнулся. — Тогда ни далеко отшвырнул ружье и, невероятно ругаясь, с пеной у рта стал кататься по земле. Борейко приказал запереть Блохина в свободном пороховом погребе.

— Пусть посидит, а то еще опять попортит кого-либо под горячую руку, — решил он.

Сверх ожидания Блохин подчинился без возражений.

Переговорив по телефону с Залитерной, поручик узнал, что произошло там, и, в свою очередь, осведомил Звонарева обо всем случившемся на батарее.

— Чем, по-твоему, все это кончится для нас с гобой? — спросил прапорщик.

— Для тебя, дважды контуженного и будущего зятя Белого, ничем, а мне, верно, придется расстаться с батареей и немного отдохнуть на гауптвахте.

— Но ты ведь тоже ранен?

— Зато обо мне не беспокоится никакая генеральская дочка... Одним словом, поживем — увидим.

На следующий день Залитериую посетил начальник крепостной артиллерии Восточного фронта подполковник Стольников. Среднего роста, почти совсем седой, с седыми же усами и эспаньолкой, всегда раздраженный, он не пользовался особым авторитетом и любовью своих подчиненных, несмотря на несомненную храбрость.

Сразу же, с момента своего появления на батарее, он начал брюзжать на Звонарева и солдат. Но, в отличие от Вамензона, Стольников считал мордобой некультурностью, недопустимой для офицера. Поставив многих солдат под винтовку на различные сроки и доведя прапорщика до состояния тихого бешенства. Стольников прошел с ним в офицерский блиндаж и тут с глазу на глаз объявил ему выговор за вчерашнее непочтение к Вамензону.

— Я сам не перевариваю этого "дантиста" и прохвоста, но поскольку он является вашим начальником, то дерзить ему все же нельзя. Я вас снимаю с Залитерной и отправляю в госпиталь. Сдадите сегодня же батарею штабс-капитану Чижу. Он заодно примет и батарею литеры Б. — А куда денется Борейко?

— Я пока отправлю его на гауптвахту.

Затем Стольников, сразу переменив тон, уже совсем по-дружески попросил прапорщика проводить его на батарею литеры Б.

— Вместе обсудим там все хозяйственные дела.

Известие об отправке на гауптвахту Борейко принял совершенно спокойно.

— Не перевелись, значит, еще умники в Артуре, готовые и во время осады заниматься крючкотворством, — пробурчал он.

— Прикажете, вашбродь, вещи собирать? — испуганно вскинулся на Борейко вертевшийся тут же денщик Иван.

— Укладывай чемоданы, поедем отдыхать в город на губу.

Солдат тотчас выскочил из каземата и бегом направился вдоль батареи. Встретив Блохина, он торопливо сообщил ему об аресте Борейко.

— Не дадим, — решительно махнул головой солдат и устремился в казематы с криком: — В ружье? Спасай братцы, Медведя, его от нас забирают!

Артиллеристы, потрясая винтовками, ринулись к офицерскому каземату. Через минуту тут собралась толпа вооруженных, взволнованных солдат.

Заметив сборище солдат, Звонарев вышел справиться, в чем дело. Стоящие впереди толпы Лепехин, Жиганов и Блохин спросили его, правда ли, что забирают Борейко. Получив утвердительный ответ, Блохин громко заявил, стукнув прикладом о землю:

— Мы на это не согласны! Без поручика нам не жить! Нельзя ли, вашбродь, так и доложить по начальству?..

Вернувшись в каземат, прапорщик сообщил Стольникову о возникшем среди солдат волнении и от себя посоветовал оставить Борейко на прежнем месте.

— Тридцать лет служу, но таких вещей еще не видел! Да понимают ли солдаты, что им грозит поголовный расстрел? — возмутился подполковник.

— Здесь они тоже ежедневно рискуют своей жизнью, господин подполковник, — заметил Звонарев.

— Я сейчас их разгоню. Все эти безобразия являются прямым результатом вашего либерального отношения к солдатам, — обернулся Стольников к Борейко.

— В чем дело, ребята? Почему вы сюда собрались? — вышел к солдатам Стольников.

— Просим поручика от нас не брать, — проговорил Лепехин.

— Как я приказал, так и будет.

— Тогда берите и меня, ваше высокоблагородие, — шагнул вперед Блохин.

— И меня, и меня! — раздалось в толпе, и солдаты тесным кольцом окружили испуганного подполковника.

— Назад! — хрипло крикнул он, но его не послушались.

Крик и шум с каждой минутой становились все более угрожающими. Звонарев бросился за Борейко. При появлении поручика толпа сразу стихла.

— Смирр-но! Разойдитесь по казематам, братцы! — крикнул он солдатам.

Артиллеристы недовольно зашумели, но все же стали расходиться.

— Я решил оставить вас на батарее, Борис Дмитриевич, — умышленно громко проговорил Стольников.

— Покорнейше благодарим! — оглушительно рявкнули солдаты.

Стольников, ни с кем не прощаясь, поспешил уйти с батареи. Солдаты, давая дорогу, почтительно расступались перед ним.

Когда подполковник отошел достаточно далеко, Борейко скомандовал "смирно" сгрудившимся около него солдатам.

— Спасибо, братцы, — с чувством проговорил он.

— Рады стараться, вашбродь! — дружно ответили артиллеристы.

— Поручику "ура"! — заорал Жиганов, и солдаты бросились качать своего офицера, пока встревоженные криками японцы не открыли сильного ружейного огня по батарее.

— Разойдись! — скомандовал Борейко. — Хорошо, брат Сережа, когда за твоей спиной стоит сотня людей, готовых за тебя идти в огонь и воду.

Стольников был не глуп и решил не предавать огласке происшедшее с ним на батарее литеры Б. Поэтому в штабе фронта он доложил начальнику артиллерии участка полковнику Мехмандарову, что все нашел в порядке и считает излишним снимать оттуда Борейко. Полковник с ним согласился. Правда, вечером того же дня Стольников подробно обо всем доложил наедине Белому. Генерал вполне одобрил его действия, решив ограничиться выговором Борейко. На этом дело и кончилось. Но солдаты, сильно приукрасив всю историю, не замедлили рассказать стрелкам, как они "отбили у начальства своего Медведя". История получила совершенно неожиданный резонанс в пехотных частях. Стрелки почувствовали свою силу. Офицера, ударившего солдата, они, разобрав винтовки, загнали в блиндаж, где он и просидел, пока стрелки не разошлись. Несколько других офицеров поспешили "заболеть" и уехать в город. Раздавать по-прежнему зуботычины уже стало опасно.