Победа русского флота у Афонской горы

Неожиданно и коварно покинутый английским союзником Сенявин немедленно созвал на совещание командиров кораблей.

Решено было овладеть островом Тенедос и, не предпринимая рискованной атаки проливов и столицы, “содержать Константинополь в тесной осаде”, препятствуя снабжению столицы, которая, как и во времена Чесмы, питалась подвозом с моря, а не с суши.

Сенявин приказал контр-адмиралу Грейгу немедленно идти с двумя кораблями и одним фрегатом к Тенедосу, а сам с остальным флотом направился к Дарданеллам.

3 марта Грейг, подойдя к острову, предложил командовавшему паше сдать крепость. Паша отказался.

Не располагая достаточными силами для овладения островом, Грейг обратился за помощью к Сенявину. Оставив у входа в Дарданеллы лишь два корабля, Сенявин подошел почти со всей своей эскадрой к Тенедосу.

8 марта Сенявин начал обстрел крепости и побережья и под прикрытием сильного артиллерийского огня высадил на берег три отряда: сначала 160 албанцев, затем 900 и 600 солдат морской пехоты. Десантом командовал сам Сенявин. Турки отступили. Русские штурмовали ретраншемент перед крепостью, откуда штыковым ударом выбили турок. Затем пала “малая крепостца” — укрепление, прикрывавшее ретраншемент. Турки засели в “большой” крепости, которую русские и принялись обстреливать из нескольких батарей. 10 марта крепость сдалась, и русские, согласно условиям капитуляции, перевезли оставшийся гарнизон (1200 человек) и укрывшихся в крепости 400 женщин на анатолийский берег, где и отпустили их тотчас же всех на свободу.

Часть города выгорела, но провианта было найдено в крепости довольно много, и Сенявин велел раздать, его жителям острова. Потери русских были ничтожны.

Итак, у русских оказалась в руках морская крепость и существенная база в четырнадцати приблизительно милях от входа в Дарданеллы. Тесная блокада Константинополя с моря становилась очень реальной.

Сочувствие к России со стороны греческого населения Архипелага очень помогало Сенявину, и офицеры его эскадры не могли нахвалиться греками. Они отмечали и тактичное поведение Сенявина.

“Прибытие Российского флота в Архипелаг скоро сделалось известным. Начальники островов Идро, Специи и других ближайших с восторгом и редкою готовностию предложили свои услуги. По взятии Тенедоса, со всех прочих островов, независимые Майноты, Сулиоты, а потом жители Мореи и древней Аттики, предложили собрать корпус войск, словом вся Греция воспрянула и готова была при помощи нашей освободиться от ига неволи; но Адмирал, действуя осторожно, отклонил сие усердие до времени, и даже турок, поселившихся в Архипелаге, которые малым числом своим не могли вредить грекам, оставил покойными и сим избавил христиан от ужасного мщения их жестоких властителей. В прокламации, изданной в Идро, жители Архипелага объявлены принятыми под особое покровительство всероссийского императора, а порты на матером берегу, равно и острова Кандия, Негропонт, Метелин, Хио, Лемнос, Родос и Кипр, занятые турецкими гарнизонами, признаны неприятельскими; для отличения же христианских судов от турецких,, определено выдать оным новые патенты на Иерусалимский флаг, под которым, по соглашению с Английским правительством, могли они пользоваться торговлею с союзными державами. Затем греки освобождены были от всякой повинности, кроме того, что они по собственному их вызову и на их содержании с 20 прекрасно вооруженными (купеческими) судами от 10 до 26 пушек, присоединились ко флоту и отправляли военную службу с усердием и ревностию. Таким образом, при появлении флота Архипелаг сделался достоянием России, и флаг наш не с кровопролитием и смертию, но с радостию и благословением от жителей встречен был. Множество корсеров вышли под ним для крейсерства, и не только в Архипелаге, но и на всем пространстве от Египта до Венеции развевал Российский флаг. Варварийцы (тунисцы, алжирцы, марокканцы — Е. Т.), узнав о столь грозном вооружении, отказались от союза с Турциею, и наш купеческий флаг на Средиземном море без постыдной подати был ими уважаем”.

Успехи Сенявина отразились на северном участке русско-турецкой войны, и Турция оказалась в серьезной опасности. “Взятие острова Тенедоса русскими и движения сербов, которые, кажется, намерены присоединиться к армии Михельсона, внушают Порте живейшее беспокойство. Я только что отправил курьера к князю Беневентскому (Талейрану — Е. Т.), чтобы уведомить его о настоящем положении этой империи и необходимости немедленно ей помочь”,— так писал французский посол Мармону 31 марта 1807 г.

Неудача Дакуорта и его уход очень суживали задачу Сенявина: взять Константинополь стало совсем невозможно, потому что турки были в полной боевой готовности. Значит, следовало заблокировать вход в Дарданеллы.

В сущности уже с 10 марта, то есть с овладения Тенедосом, Сенявин не только наносил жестокий ущерб морскому подвозу провианта в столицу, но и владел фактически всей северной частью Архипелага. Его эскадра контролировала вход в Дарданеллы и одновременно стесняла значительнейший экспортный хлебный рынок, кормивший Константинополь, то есть Смирну и прилегающую часть сирийского побережья, куда отряжен был Грейг с тремя кораблями и одним фрегатом. Постепенно, в течение второй половины марта и всего апреля, владычество Сенявина распространилось и на южные острова Архипелага. Как и во времена Чесмы, снабжение Константинополя даже в мирные годы зависело больше всего от морского подвоза со стороны Смирны, Митилены, Архипелага и Египта, а уж подавно в такие периоды, когда с Дуная и с севера Балканского полуострова грозили русские войска и импорт оттуда почти вовсе прекращался. Сенявин мог безошибочно предугадать, что турки не удовольствуются попытками отбить у русских о. Тенедос. Эти попытки неизменно терпели полную неудачу, и остров оставался в руках русских. Сенявин был уверен, что турки истолкуют его отказ от прямого нападения на их столицу как признак слабости, и поэтому новый капудан-паша Сеид-Али непременно выведет линейный флот из Босфора и Дарданелл в Архипелаг. Уже 7 мая предвидение его оправдалось: турецкий флот больше чем в семьдесят вымпелов (из них 8 линейных кораблей и 8 фрегатов) вышел из Дарданелл и почти тотчас же направился к Тенедосу. Сенявин, крейсировавший два дня между Тенедосом и Имбросом, 10 мая решил атаковать противника, хотя был слабее его по числу судов и пушек. Сеид-Али стал поспешно уводить свои суда под прикрытие дарданелльской артиллерии. Сенявин уже настиг их вблизи Дарданелл, и отдельные корабли вступили в бой с противником, но углубляться далее в пролив не нашел возможным, потому что пришлось бы попасть под огонь береговых батарей (которые уже и начали обстрел), и вернулся к Тенедосу. Хотя турки потеряли только три судна в бою и имели еще вполне достаточно сил, они не рискнули преследовать корабли Сенявина, и русская эскадра возвратилась совершенно спокойно, получив лишь самые ничтожные повреждения. Потери русских составляли 27 человек убитыми и 54 ранеными. Число убитых и раненых турок было, по ряду позднейших показаний, несравненно больше. Некоторыми старыми историками приводилась даже цифра в 2000 человек.

Какое значение имел опыт этого Дарданелльского боя для Сенявина, показывает следующее место из приказа адмирала перед сражением у Афонской горы: “Прошедшее сражение 10 мая показало, чем ближе к нему (неприятелю — Е. Т.), тем от него менее вреда, следовательно, если бы кому случилось и свалиться на абордаж, то и тогда можно ожидать вящшего успеха”.

Эта победа явно показала неизмеримое превосходство личного состава русской эскадры перед турками. В тактическом отношении русский флот превосходил даже английский. Поражение адмирала Дакуорта в Дарданеллах служит достаточным тому доказательством. Русские имели богатый опыт недавних побед Ушакова. То, что Сенявин сделал в Дарданелльском бою, он спустя сорок дней в гораздо более широком масштабе и с еще-более значительными и победоносными результатами повторил в сражении у Афонской горы. Сенявин давал командирам кораблей конкретные задания; было приказано сблизиться с противником и, открыв картечный огонь, взять его на абордаж. Флотоводческое искусство Сенявина в соединении со всячески поощряемой в развиваемой адмиралом инициативой его подчиненных командиров кораблей приводило к тому, что атакующие в обстановке морского боя не терялись, принимали быстрые решения, а в критический момент получали поддержку соседних кораблей. Сенявина несправедливо было бы считать только учеником и подражателем Ушакова. Творческий талант не топчется на месте, а использует, углубляет по-своему и оплодотворяет идеи, унаследованные от гениальных предшественников. Быстрота маневра, начинавшегося, едва только покажется неприятель, внезапность удара, как следствие стремительного перехода от сближения с противником к прямой атаке, угроза абордажным бо” ем — таковы были характерные черты сенявинской тактики.

Корабли эскадры Сенявина были в общем старее и хуже тех, которые были у Ушакова, завоевавшего за восемь лет перед тем Ионические острова. Сенявинские офицеры называли некоторые из них “гнилыми”. Корабли были построены и оснащены хуже некоторых судов Сеид-Али. Зато и сравнения ни малейшего не-могло быть между флотоводческими талантами Сенявина и турецкого адмирала, между боевыми достоинствами офицеров и матросов русской и турецкой эскадр. Сенявин прошел ушаковскую школу, а его офицеры и многие матросы прошли и ушаковскую и сенявинскую долгую выучку.

17 мая 1807 г. произошел, наконец, давно подготовлявшийся и многими в Турции и Европе ожидавшийся переворот: низвержение султана Селима III и вступление на престол нового султана — Мустафы IV. Начался период фактического всевластия янычар в Константинополе. Дела турок на Дунае против русских сухопутных сил шли, как и на море, из рук вон плохо. Но необходимость отбросить флот Сенявина от Дарданелл была настолько ясна, нехватка продовольствия, вызываемая морской блокадой, была чревата такими грозными последствиями, что новый султан не колебался. Капудан-паша Сиди-Али (Сеид-Али) получил повеление идти в море и отнять у Сенявина Тенедос, то есть повторить попытку, которая так неудачно была сделана за восемь дней до низвержения Селима III. На этот раз новый султан приказал действовать со всей энергией.

Сенявин знал обо всем этом и готовился к встрече. Вот приказ, который он сообщил своим капитанам:

“Обстоятельства обязывают нас дать решительное сражение, но покуда флагманы неприятельские не будут разбиты сильно, до тех пор ожидать должно сражения весьма упорного, посему вделать нападение следующим образом: по числу неприятельских адмиралов, чтобы каждого атаковать двумя нашими, назначаются корабли: „Рафаил“ с „Сильным“, „Селафаил“ с „Уриилом“ и „Мощный“ с „Ярославом“. По сигналу № 3 при французском гюйсе немедленно спускаться сим кораблям на флагманов неприятельских и атаковать их со всевозможною решительностию, как можно ближе, отнюдь не боясь, чтобы неприятель пожелал зажечь себя. Прошедшее сражение 10 мая показало, чем ближе к нему, тем от него менее вреда, следовательно, если бы кому случилось и свалиться на абордаж, то и тогда можно ожидать вящшего успеха. Пришед на картечный выстрел, начинать стрелять. Естьли неприятель под парусами, то бить по мачтам, естьли же на якоре, то по корпусу. Нападать. двум с одной стороны, но не с обоих бортов, если случится дать место другому кораблю, то ни в каком случае не отходить далее картечного выстрела. С кем начато сражение, с тем и кончить или потоплением или покорением неприятельского корабля.

Как по множеству непредвидимых случаев невозможно сделать на каждый положительных наставлений, я не распространю оных более; надеюсь, что каждый сын отечества почтится выполнить долг свой славным образом.

Корабль „Твердый“.

Дмитрий Сенявин”.

Сенявин, найдя флот Сеид-паши на якоре, недалеко от Тенедоса, стремился завязать сражение, но турки стали уходить, и боевая встреча, покрывшая новой славой русский флот и Сенявина, произошла лишь 19 июня (1 июля). У Сеид-паши было десять линейных кораблей, шесть фрегатов, два корвета и два брига. Этот флот располагал 1196 пушками. А у русских было лишь десять кораблей и 754 орудия.

Следует сказать, что старая русская литература (такие ее представители, как В. Гончаров, Н. Д. Каллистов, О. Щербачев и др.) укоряла Сенявина в том, что он слишком связал себя заботой сначала об овладении, а потом об удержании за собой о-ва Тенедоса. Эта литература, как и вся буржуазная историография, посвященная морской истории, находилась под прямым влиянием пресловутой школы американского дилетанта-историка Мэхэна и его американских и английских последователей. С точки зрения этих устарелых и очень задержавших развитие науки теорий Сенявин должен бы был, бросив Тенедос, полностью направить все свои силы против турецкого флота и искать “полной победы на море”. Советская историография решительно отказалась от этих ложных американо-английских воззрений вообще и от несправедливых укоров по адресу Сенявина в частности.

Сенявин решил пойти навстречу неприятелю, не ожидая его подхода.

Выйдя с Тенедоса, Сенявин встретил турок 19 июня на рассвете недалеко от Афонской горы. Эскадра Сеид-Али паши (он же Сиди-Али) шла от Лемноса. У турок было в момент встречи до девятнадцати судов, из них 9 кораблей, 5 фрегатов, 3 шлюпа и 2 брига. Турецкая артиллерия превосходила русскую: 1131 пушка против 754 русских; орудий было, таким образом, на 377 больше, экипаж был гораздо многочисленнее. Броневский утверждает, что турок было “почти вдвое” больше.

Сражение началось в 8 часов утра по сигналу с сенявинского корабля.

Вот как описывает этот славный для русского флота морской бой Панафидин, находившийся весь этот день в центре сражения, рядом с командиром “Рафаила”, героем Луниным, пользовавшимся громадной популярностью во всем флоте:

“В 8 часов взвился сигнал на „Твердом“ — начать сражение. Наш корабль первый спустился на турецкий флот. Все неприятельские выстрелы устремлены были на нас. Не успели еще подойти, на дистанцию, как у нас уже перебиты все марса-реи ядрами огромной артиллерии 100-пушечного корабля и убито много марсовых матросов. Выдержав с величайшим хладнокровием, не выстреля ни из одной пушки, пока не подошли на пистолетный выстрел,— первый залп на такую близкую дистанцию,— и заряженные пушки в два ядра заставили замолчать капитан-пашинский корабль, и потом беспрерывный огонь принудил его уклониться из линии. Корабль наш, обитый парусами, все марсели лежали на езельгофте, брасы перебиты, и он, не останавливаемый ничем, прорезал неприятельскую линию под кормою у турецкого адмирала. Если бы „Сильный“ также решительно поддержал нас, то он не позволил бы капитан-пашинскому кораблю войти в прежнюю линию и положить свой буширит на ваш ют. Мы были совершенно окружены: в-праве адмиральский турецкий корабль, почти обезоруженный, все реи у него сбиты, во он продолжал драться; за кормой — 100-пушечный турецкий корабль, приготовлявшийся нас абордировать; весь бак наполнен был людьми, они махали ятаганами и, кажется, хотели броситься на наш корабль; в-леве — два фрегата и даже бриг взяли дерзость стрелять против нас. Капитан прокомандовал: „Абордажных!“ Лейтенант Ефимьев и я собрались со своими людьми, чтобы абордировать капитан-пашинский корабль; но коронады с юта и 2 пушки, перевезенные в констапельскую, и ружейный огонь морских солдат привели попрежнему в должное почтение,— и корабль турецкого главнокомандующего попрежнему уклонился из линии. Фрегаты и бриги после нескольких удачных выстрелов с другого борта побежали. Один адмиральский корабль в невольном был положении, без парусов, оставался, как мишень, в которую палил наш корабль с живостью. Наше положение сделалось гораздо лучше: в исходе 10-го часа капитан позвал меня и велел, чтобы поднять кормовой флаг, который казался сбитым; он стоял на лестнице для всхода на вахты и в половину открытый; брат Захар, его адъютант, был также послан. Исполнив приказание, я шел отдать ему отчет, но он уже лежал распростертым на левой стороне шканец: в мое отсутствие ядро разорвало его пополам и кровью облило брата и барабанщика. Благодаря бога, брат не был ранен. Кортик, перешибленный пополам, лежал подле его; я взял оружие, принадлежавшее храбрейшему офицеру, и сохраню, как залог моего к нему уважения. Тело его перенесли в собственную его каюту, Капитан-лейтенант Быченский, вызванный братом из нижней палубы, не знал положения корабля. Мы с братом и лейтенант Макаров, бывший во все время наверху, объявили ему, что мы  отрезаны турецким флотом. Он решил поворотить через фордевинд и снова, в другом месте, прорезать неприятельскую линию. Корабль без парусов и при страшном от стрельбы ветре не исполнил намерения капитана, и мы должны были поневоле остаться в прежнем положении. В 1/2 12 часа увидели вице-адмиральский флаг. „Твердый“ и „Скорый“ так сильно атаковали авангард турецкий, что он побежал и тем самым освободил нас от сомнительного положения; 3 1/2 часа мы не видели своего флота и почти все время дрались на оба борта и даже с кормы. Следствием этого сражения был взят кораблем „Селафаилом“ адмиральский турецкий корабль „Сетель-Бахр“ о 74 пушках; отрезаны: корабль и 2 фрегата, которые побежали в залив Афонской горы и сами себя взорвали на воздух. Сами турки сожгли у острова Тассо один фрегат и свой разбитый кораблем „Мощным“ адмиральский корабль. В Лемносском сражении турки потеряли 3 корабля и 3 фрегата. На нашем корабле убитых было, кроме капитана (Лукина — Е. Т.), 16 человек и 50 раненых и большая часть из оных — смертельно”.

Боеспособность русской эскадры оказалась на большой высоте. Не только “Рафаил”, но и “Скорый” и “Твердый” в этом бою подходили к неприятелю на “пистолетный выстрел” и прорезали его линию. Кораблям был дан приказ: попарно идти и попарно атаковать вражеские корабли и в первую очередь флагманские. Но в пылу боя были моменты, когда, например, корабль “Скорый” вел бой одновременно против трех кораблей и одного фрегата, и турки уже приготовились взять его на абордаж. Однако метким и частым огнем “Скорый” перебил у неприятеля столько людей, что абордаж не состоялся.

Турки не смогли вывести из боя ни “Скорого”, ни “Мощного”.

Уже через полтора часа турецкая линия была нарушена, и противник стал явно уклоняться от продолжения боя. К 12 часам дня турецкие корабли настолько удалились, что при наступившем полном штиле Сенявину оставалось либо, переждав штиль, все-таки пуститься в погоню за уходившими турками, либо отказаться от дальнейшей погони и идти к Тенедосу на выручку осажденного в крепости русского гарнизона. Адмирал предпочел второе. Русским кораблям (особенно “Твердому”, “Скорому”, “Рафаилу” и “Мощному”) победа далась дорого, они были сильно повреждены.

Офицеры и матросы русской эскадры сражались отважно. Под огнем неприятеля они исправляли повреждения, ни на минуту не прекращая боя.

Один из участников боя так рассказывал о храбрости русских моряков. “Трудно перечислить, в особенности в кратком очерке, подвиги молодечества в этой битве наших храбрых русских моряков. Здесь капитан Рожнов (командир “Селафаила” — Е. Т.) переменяет под градом ядер, сыплющихся да него с неприятельских судов, перебитый рей; там наши матросы спасают на шлюпках турок, бросившихся толпою с совершенно разбитого корабля, тогда как другое неприятельское судно продолжает громить наш корабль, к которому принадлежат спасители... В конце сражения турецкий флот представлял собою общую горящую массу, из которой по временам раздавались страшные взрывы, и затем исчезало и самое судно и все бывшее на нем”.

Когда уцелевшие в этом бою турецкие суда вошли в Босфор, Константинополь был объят смятением. Турецкому флотоводцу грозила смерть.

Капудан-паша Сеид-Али решил принять экстренные меры для спасения своей жизни. Что ему придется очень круто после такого тяжкого поражения, это он понимал очень хорошо. Недолго думая, он приказал умертвить без всякого суда, простым личным распоряжением, и своего непосредственного помощника Шеремэт-бея и еще четырех командиров кораблей своей эскадры. Султан утвердил приговор. Это было вполне в стиле и в практике турецкого флота.

Злосчастный Сеид-Али до такой степени поддался паническому страху за свою жизнь, что написал Сенявину курьезное письмо (“странный запрос”, как выразился адмирал, донося об этом Александру). Капудан-паша вздумал с большим опозданием укорять Сенявина в том, что русский адмирал обманул его, дав фальшивый “сигнал к прекращению боя”. О полной вздорности этой диковинной претензии говорить не приходится. Сеид-Али желал объяснить свое поражение “коварством” победителя.

Сенявин к концу боя послал контр-адмирала Грейга преследовать бежавших. У Грейга было четыре корабля, и он успел нагнать турецкий корабль и два фрегата уже у самого берега Мореи. Здесь турки посадили свои суда на мель и подожгли их, сами спаслись на лодках и вброд. На другой день у острова Тассо турки взорвали еще один свой корабль, один фрегат и корвет, которые нельзя было спасти от пленения.

Блестящая победа русских произвела удручающее впечатление в уцелевшей части турецкого флота. Выигранное Сенявиным сражение у Афонской горы имело те же непосредственные последствия, как победа Спиридова под Чесмой в 1770 г.: турецкий флот, загнанный в Дарданеллы, фактически вышел из войны, и Сенявин мог очистить от турок все острова Архипелага, если бы захотел это сделать и если бы общие политические условия момента это позволили или потребовали.

Если бы Сенявин продолжал преследование разбитого турецкого флота, то он его и прикончил бы. Таково было мнений части офицерства. Другие же полагали, что Сенявин, знаz отчаянное положение русского гарнизона в тенедосской крепости, создавшееся вскоре после ухода его эскадры от Тенедоcа, предпочел, не теряя времени, идти к острову спасать крепость.

В дневнике Панафидина находит отражение эта борьба двух мнений по вопросу о том, как следовало лучше поступить Сенявину.

“Одними сутками прежде турок пришли мы к Тенедосу, а они в пролив: мы с пленным адмиралом, а они — с остатками своего флота. Верно, причина поступка Адмирала, не преследовавшего разбитый турецкий флот, была важна, ибо храбрость Сенявина безукоризненна, что показали оба сражения, и мы особенно ему были обязаны своим спасением; следовательно, желание спасти храбрый гарнизон, выдержавший с горстью людей ужасное нападение, было причина, что мы не преследовали турецкий флот. Турки в отсутствие флота даже так ободрились, видя слабость гарнизона, что хотела штурмовать крепость. Если эти причины были в соображении, то поступок Сенявина возвышает его еще более. Он решился лучше потерять один лавр из своего венка, чем привести в отчаянное положение гарнизон. Сенявин, по опытности своей, лучше всех знал, что турецкие корабли по одиночке были бы догоняемы и взяты; сему уже способствовало взятие в плен второго начальника, ранга капитан-паши, и потом страх, посеянный в турецком флоте потерею трети флота”. Тут Панафидин явно полемизирует с теми, кто порицал Сенявина: “По последствиям гораздо легче судить. Мы пришли почти в одно время с турками к своим местам; расстояние только было в 15 верстах, что уже совершенно незначительно. Преследуя флот, мы его бы истребили, и немного бы ушло в Дарданеллы, чтобы известить о своем поражении, отрядя часть флота, более поврежденного, для усиления блокады около острова и для подания помощи гарнизону и его ободрения, а с остальными пуститься преследовать. Многие корабля так мало были повреждены, что могли вступить снова в сражение. Наш корабль, потерявший более всего в снастях, через несколько часов уже мог опять вступить в дело. Тогда бы сражение было решительное. Между тем гарнизон все еще бы держался, что доказывается тем (что), когда мы пришли к Тенедосу, он оборонялся с храбростью и мог продлить несколько дней свою оборону. Положим даже, что от преследования и взятия кораблей неприятельских нас удержали бы долее и крепость бы сдалась. Турецкие войска сами бы были отрезаны от своих пособий, они бы должны сдаться непременно”.

Последующие события показали, что следовало поступить именно так, как поступил Сенявин, то есть спасать тенедосский гарнизон. Остатки недобитого турецкого флота оставались в бездействии вплоть до ухода русской эскадры из Архипелага. Терять времени действительно было нельзя: тенедосская крепость, была накануне падения. Потеря этого опорного пункта очень сильно подорвала бы эффективность блокады Дарданелл. Это, помимо соображений гуманности, повелительно требовало от Сенявина спешить на выручку осажденного гарнизона.

Дело в том, что положение русского десанта было опасным уже с первого дня пребывания его на острове. Но с середины июня оно катастрофически ухудшилось.

Едва Сенявин с эскадрой отошел 15 июня от Тенедоса, как турецкая эскадра, очевидно, следившая за его передвижениями, немедленно снялась с якоря и пошла от о. Имбро, где она стояла, к Тенедосу и, подойдя к острову, начала жестокую бомбардировку крепости и одновременно высадила на острове сильный' десант (по русским источникам — в шесть тысяч человек). Русские, успешно отбиваясь от неприятеля, стянулись к ретраншементу, прикрытому “малой” крепостью; их было всего до одной тысячи человек. К вечеру 17 числа вошли в “большую” крепость. Началась непрерывная бомбардировка “большой” крепости. Положение русских было трудное: ни погребов, ни казематов в крепости не было, укрыться людям было негде. “Несмотря на то, чем более россияне чувствовали притеснения от неприятеля, чем опаснее становилось положение их, тем с большей деятельностью и твердостью работали на батареях, тем охотнее и отважнее заступали они место убитых и раненых при пушках, оканчивая всегда тем, что принудят неприятеля прекратить пальбу, и все то, что удалось ему разрушить днем,. ночью было исправно починяемо”. Так продолжалось до возвращения эскадры Сенявина к Тенедосу, то есть до 26 июня (8 июля), восемь суток подряд (по свидетельству Броневского, 12 дней). Приход Сенявина произвел на турок, осаждавших крепость, деморализующее действие: когда Сенявин предложил им сесть на суда и убраться с острова, они беспрекословно согласились, хотя еще имели уцелевших от боев 4600 человек. Их потери составляли до 800 человек. Русские потеряли 185 нижних чинов и несколько офицеров ранеными и 32 солдата и 6 офицеров убитыми.

Показание Броневского дает яркую иллюстрацию краткой, но памятной истории этого замечательного “тенедосского сидения” русского гарнизона, мужественно бившегося с многочисленным и прекрасно вооруженным неприятелем.

“18 июня, поутру рано, наша эскадра, состоявшая из 10 кораблей, пустилась искать неприятеля. „Венус“, „Шпицберген“, 2 корсера оставлены были на помощь крепости, и неприятель с сего числа по 27-е, по день возвращения эскадры, производил по нас день и ночь с малыми перемежками жестокую пальбу. Положение крепости, стоящей на самом невыгодном месте между трех близких гор, ее окружающих, коим она вся открыта и притом не имеющей ни казематов, ни погребов и никакого удобного места для защиты людей; словом, все пространство ее представляло как бы западню, где ядра, картечи и пули выбирали любую жертву. Бруствер был так низок, что не закрывал людей и в половину; но когда стали бросать 9-пудовые бомбы, разрушившие все остальное строение, то уже не было никакого места, где бы можно было укрыться от огня. К тому же турки с первого дня отрезали воду, и чрезвычайный в оной недостаток, при палящем зное, делая нужду в оной тем чувствительнее, что вопль женщин и детей и беспрестанное служение священников напоминал опасность, и положение наше делал отчаянным; но все сие не могло поколебать твердости солдат, сказавших себя истинными героями; албанцы и жители тенедосские им соревновали; видя растерзанные члены детей и жен своих, видя домы свои, объятые пламенем, они обрекли себя на смерть, с редким мужеством искали ее на валах и не хотели слышать о сдаче, которую турки два раза предлагали”. Этот рассказ Броневского ничем не заменим по своей выразительности. “Чем более мы чувствовали притеснения от неприятеля,— пишет он,— чем ближе стояли к гибели, тем с большею деятельностию и твердостию, 12 дней сряду, в беспрерывном огне и бессменно, работали на батареях, тем охотнее и отважнее заступали места убитых и раненых, и все, что неприятелю удалось разрушить днем, ночью исправно было починяемо.

Старые солдаты признавались, что во всю их службу, даже под начальством Суворова, который любил опасности, не случалось им быть в толь бедственном состоянии. Если бы флот не скоро возвратился, то комендант, по общему желанию офицеров, солдат и жителей, предположил выйти с легкою артиллериею из крепости и искать смерти в поле; ибо и турки, особенно стрелки их, засевшие в домах предместия, которое обратилось в кучу развалин, имели весьма значительную потерю и притом терпели крайний недостаток в съестных припасах, и, осаждая нас, сами находились в осаде. Между тем, как продолжали сражаться с крайним ожесточением, участь тех и других зависела от того, чем кончится морское сражение; и когда бедствие наше дошло до последней степени, 26 июня к неизъяснимой радости гарнизона показался корабль „Скорый“, а за ним и весь флот наш. Громкое ура! и сильная пальба дали знать туркам, что флот их разбит, а в доказательство корабль турецкого адмирала приведен на рейд”.